Только очень жди!
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди!
Народ, приобщённый к ценностям культуры, привычно приготовился вытерпеть эту пытку до конца, но Арина Родионовна неожиданно решила обратиться за помощью к залу. Она поискала кого-то в толпе, ей обязательно нужен был кто-то, кто разделит её боль и надежду особенно ярко и безоговорочно, таким человеком оказался Левша. Он выдвинулся на переднюю линию и вытянул руки навстречу просящей.
— Он сказал «Поехали!», он взмахнул рукой!
Левша наглядно показал, как он это сделал! И уже дуэтом они закончили под дружное рыдание:
— Словно вдоль по Питерской, Питерской,
Пронёсся над Землёй!
Плакали и стар, и млад. Как водится, пример подал Есенин.
Потом долго молчали. И опять все — и стар, и млад. Просто наслаждались тишиной и покоем. Я вспомнил, как благотворно действовала на нас, пацанов, всякая пауза в деле распилки дров — пилу включали с раннего утра, и она не смолкала до самой темноты, разве что вот эти короткие перекуры, дававшие возможность услышать ещё что-то кроме воя мотора и визга цепи, доводящих всех нас буквально до истерики. Единственными, кого это не раздражало, были сами пильщики, периодически заправлявшие бензином не солько нутро пилы, сколько своё собственное!
Было слегка непривычно, когда Василий Васильевич и Воблина Викентьевна поднимались на Лобное место при всеобщем равнодушном молчании, обычно всякое их появление вызывало бурные эмоции, по накалу сравнимые разве что с прохождением по парадной брусчатке бронетанковых войск под руководством главнокомандующего Бронислава Скорострелова! Говорят, был тут такой плейбой, которого стараниями всё той же Воблины Викентьевны, будто бы отправили давеча на курсы повышения скорострельности.
Было очевидно, что присутствие на Лобном месте накладывало на присутствующих определённый отпечаток. Всякий, кто оказывался там, обращался к другому с приветствием: «Что в лоб, что по лбу!». Во всяком случае, члены Консилиума поприветствовали друг друга именно таким образом.
Потом оркестр сыграл Глинку, правда, догадаться, кто именно был автором представленной композиции без комментария дирижёра, было практически невозможно! Но настроение музыканты испортили окончательно, а это главное.
Несколько пожилых участников торжества, услышав музыку, принялись было водить вокруг ёлки хоровод, но тут прилетели грачи и оттеснили празднующих в тупичок на задках площади. Там беднягам поставили уколы и раздали газеты — каждому по два свежих номера «АБВГДейки» на тот случай, если старики аварийно захотят в туалет.
Арина Родионовна, с трудом прервав затянувшийся приветственный поцелуй с Председателем Консилиума, предложила ему буквально пару слов.
Оркестр заиграл снова, но его остановили уже на второй ноте.
— Друзья мои, — сплёвывая с губ остатки министерской помады, обратился к присутствующим Василий Васильевич, — дамы и, собственно говоря, господа! Я рад видеть вас в добром здравии, именно — в добром, ибо здравие, как вы сами понимаете, бывает и недобрым. Поэтому предлагаю, на всякий случай, сделать несколько круговых движений головой. До хруста в шее. Показываю.
Он показал, все повторили. По крайней мере, те, кому эту самую голову как-то удалось обнаружить.
Сколь долго продлилась бы эта физкультминутка, сказать трудно, я думаю — до утра, но только она неожиданно была прервана трубным гласом, произведённым одним из наиболее рьяных музыкантов, после чего грачам пришлось вступить с трубачом в продолжительную схватку — в неравном бою за инструмент бедняга упирался из последних сил!
— Надо бы ещё поприседать, — продолжил Василий Васильевич после того, как неугомонному нарушителю регламента поменяли трубу на пустышку, — но это ладно… Оставим, как говорится, на закуску…
— Какую ещё закуску, Василий Васильевич, — взбрыкнулась Воблина Викентьевна, — о чём вы говорите, вообще!
— Густав Карлович… — Главный сделал шаг назад, демонстративно проигнорировав реплику коллеги. — Прошу вас, голубчик!
Как только Ангел 4 решительно встал на его место, Василий Васильевич по- дружески похлопал диссертанта по плечу.
— Это тот самый человечный человек, друзья мои, который, собственно, и проведёт главную церемонию сегодняшнего праздника. Нам же с вами остаётся лишь по возможности чётко и неукоснительно следовать всем установленным требованиям.
— Спасибо, Василий Васильевич! — поблагодарил шефа «самый человечный человек». — А теперь позвольте небольшое предисловие! Сергей Александрович!
Есенин не среагировал. Поговаривали, он тайно употреблял циклодол. Может, поэтому?
— Господин Есенин! — уже более настойчиво обратился е поэту Густав Карлович. — Мы вас просим, дайте нам напоследок верный камертон!
— Камертон? — Есенин разбередил упрямой пятернёю золото кудрей. — Напоследок? Да легко!
Жизнь — обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою,
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй,
Правды той, что не нужна тебе!»
— Замечательно! — Густав Карлович дежурно поаплодировал поэту, призывая задремавшую общественность последовать его примеру. Но общественность не послушалась. Думаю, не из принципиальных соображений, а просто надоело. — Правды той, что не нужна тебе! Гениально!
После того, как Есенин спустился вниз, оркестр по обыкновению духоподъёмно, но коряво, сыграл кусок из музыкальной композиции на тему «Ты жива ещё, моя старушка».
— Итак, надеюсь, меня все видят? — спросил Ангел 4, соврав про надежду. — И слышат?
— Все, — дружно ответили пожилые участники с «АБВГДейкой» в заднице.
— Вот и хорошо, — удовлетворённо сказал Ангел 4. — Итак, прежде, чем вступить на тропу, ведущую к Вратам Рая, мы должны ответить на главный вопрос, друзья мои, а именно — как это нас всех угораздило? В какой именно конкретный момент произошёл этот эпохальный сдвиг в осознании себя, как частички мирозданья, последнего пазла всей сложившейся картины мира? Или, проще говоря, в какую минуту и под давлением каких обстоятельств я сошёл с ума?
Тут спикер прервал свою пламенную речь и внимательно оглядел присутствующих. Вид большей части населения показался ему вполне удовлетворительным, многие из числа особо тонко чувствующих реальность, пустили обильную слюну.
И тогда он продолжил:
— Можете считать, что с этой минуты мы запускаем процесс инициации, в результате которого каждый из вас может смело сказать себе: «Ну, вот теперь я тот, кто я есть на самом деле! Теперь я тот, кем суждено мне было явиться на Белый Свет, где главным и, собственно, единственным мерилом подлинности моего существования отныне будет Чёрный Квадрат!» Не сложно выражаюсь?
— Не-ет… — бодро ответили старики с газетой.
— Что ж, приступим тогда. Начнём с вас, Добрыня Никитич. Помните, когда это произошло с вами? День и час?
Густав Карлович по-дружески похлопал бывшего Комиссара по небритой щеке. Тот был выше Ангела 4 на целую голову и оттого жест этот вышел весьма нелепым, как, если бы мышка почесала за ухом у слона!
Выбор Добрыни в качестве примера для подражания, оказался не вполне удачным, хотя ведь именно на его былой вес и авторитет Густав Карлович и рассчитывал. Как оказалось, бывший Верховный Комиссар напрочь позабыл не только день своего сошествия в Рай, но и то, что случилось с ним пять минут назад!
Кое-как, мучаясь и матерясь, откопал в руинах памяти поселковую школу, где работал учителем физкультуры… Заставлял девочек младших классов…
— Что?! — отгоняя дурные предчувствия, заорали в голос Арина Родионовна и Воблина Викентьевна.
