Ночью над деревней прошумел короткий дождь, ветер прогнал облака, раздернул тучи, и вдруг выкатилась в широкое северное небо луна — нестерпимо белая, однобоко-пузатая, как беременная баба.
Она встала напротив Серегиной веранды, наполовину погруженная в океанскую глубину беззвездного неба, напротив черной полосы дальнего леса, словно в раздумьях: выбираться ль уже на берег или поплавать еще?
Молочное сияние изливалось с небес на каждую мелочь внизу, рельефно выделяя и прорисовывая даже самые крохотные детали.
Серега проснулся, зажмурил глаза от лунного света. Тоненькие ситцевые шторки на окнах задернуты. Но толку от них немного. Невозможно спать. Словно фонарь в глаза наставили.
В доме что-то стукнуло. Серега подумал, что Ванька, должно быть, тоже проснулся и не спит.
Если не можешь спать — ешь, вспомнил он армейскую поговорку. И только решил, что стоит, наверное, и вправду чайком побаловаться, пока эта идиотская луна не уберется, не погасит наконец свой прожектор…
Как вдруг мимо веранды, за полупрозрачными занавесочками, проплыла черная тень. Елы-палы! Кто-то двигался по двору, мимо крыльца и палисадника, под самыми окнами.
Серега подпрыгнул и босиком кинулся к занавеске. Отдернул… и увидел за окном Ивана.
Приятель улыбнулся, что-то беззвучно прошептал, уперев в Сергея замороженный взгляд, и пошел от дома к калитке. За собой он тянул тележку с сундуком.
— Хей, братишка, да ты еще и лунатик? — поразился Серега и побежал за приятелем. Должно быть, Иван выбрался из дома через дровяник. Вот что за стук он слышал недавно: дверь с задней стороны дома криво на петлях висит и всегда стучит, когда ее открывают.
Серега в три прыжка догнал напарника.
Иван шел босиком и в одних трусах.
Лунатик, точно, уверился Сергей.
Настигнув Ивана, он схватил его за руку, развернул к дому и повел. Иван послушно пошел, улыбаясь бессмысленной улыбкой и что-то бормоча себе под нос. Сергей напряг слух.
— Не плачь, Домовенок. Вот тебе твоя погремушечка. Сейчас мы будем дома… Мамка ждет, — услышал он и почувствовал, как ледяные мурашки поскакали наперегонки по его голой спине.
В темном коридоре сеней Иван вдруг очнулся.
— Не сюда, — сказал он. Голос его звучал ничуть не сонно.
— Сюда-сюда, — возразил Сергей, нащупывая дверь в избу.
— Нет! — повторил Иван и повернулся к выходу, дернув на себя тележку с сундуком. Серега не пустил.
— Вань, ну, ты прям, я не знаю. Прям Иван-дурак какой-то! — воскликнул он, вцепившись в рукоять тележки железной хваткой. Усталость как-то разом навалилась на него, а вместе с ней и раздражение. Лунатиков еще не хватало, думал Сергей, обшаривая ладонью стену.
Как назло, ручка двери куда-то подевалась. Зато отыскался выключатель — Серега надавил, и в коридоре вспыхнул свет.
— Вот так. А теперь пойдем баинь…
Рядом с левой щекой что-то промелькнуло — Сергей повернулся, чтобы посмотреть, но прямой удар в лоб оглушил его: оказывается, Иван ухитрился в темноте снять сундук с тележки, занес его над головой приятеля и им ударил.
В голове Сергея раздался грохот, как будто кто-то разбил рояль, а потом все звуки исчезли, изображение перед глазами расплылось, осталась только жгучая боль в языке — он прокусил его, когда падал.
— Стой, — прошептал он, не слыша самого себя и не понимая произносимых слов. — Стой, сука.
И захлебнулся кровью.
Иван приподнял Серегу за волосы, глянул в его быстро тускнеющие глаза и отпустил. Нагнулся, чтоб подобрать упавший сундук.
Мертвый Серега подержался на ногах секунду и рухнул, врезавшись лбом в стену. Весь костяк ветхой избы содрогнулся от удара. В этот момент Иван поднимался, задрав лицо и подняв плечи, отрывая от пола свою увесистую ношу.
Старый крестьянский серп, висевший на гвозде над его головой, сорвался и с размаху вонзился Ивану в глаз. Ржавое острие, пробив насквозь глазное яблоко, всего лишь на четверть сантиметра проникло в мягкие ткани мозга. Но и этого хватило.
Иван упал, держа сундук на руках, словно баюкая младенца, оберегая его от кровавой лужи, которая натекла с убитого Сереги.
Из Ивановой головы кровь брызнула тоненькой струйкой — на крышку сундука упало лишь несколько капель. Когда второе мертвое тело завалилось набок, в сундуке радостно звякнула детская погремушка — нежные колокольчики. Дзынь-динь-динь.
* * *
Смерть двоих городских переполошила всю деревню. Павел Тимофеич чувствовал себя особенно виноватым: когда среди вещей погибших нашелся сундучок, старик сразу догадался, откуда он появился у ребят.
Тимофеич упрашивал полицейских позволить ему похоронить сундучок где-то на освященной земле.
Но следователь был из района и, конечно, ни на какие поблажки не пошел. Сундучок со всем содержимым увезли в райцентр для экспертиз — все-таки орудие убийства…
Но там следы его затерялись: кто-то украл старинный предмет.
Не исключено, что когда-нибудь он всплывет на одном из интернет-аукционов, где анонимно торгуют антиквариатом. И Домовенок вновь поменяет и дом, и хозяев. Дзынь-динь!
Московская область, г. Воскресенск
Газель все замедляла ход в потоке машин и, наконец, резко встала. Взвизгнули тормозные колодки. Пассажиры микроавтобуса повалились вперед и друг на друга и загалдели.
Водитель — темный, горбоносый, с вальяжным пузцом представитель народов Кавказа — выругался и вылез из машины. Ромка Меркулов пробовал рассмотреть обстановку с того места в маршрутке, где сидел — рядом с водителем, но без толку. Тогда он подхватил свой рюкзак с рыболовными снастями и припасами и выбрался тоже — поглядеть, что там, на трассе, творится такое.
А творилось натуральное светопреставление.
Огромная фура, пытавшаяся, как видно, развернуться на узком пятачке, чтобы вылезти из битком забитой полосы в обратную сторону, навалилась передними колесами на рыхлую, пропитанную талым снегом непрочную обочину. Земля просела под тяжестью многотонного грузовика и сползла в кювет. Часть фуры осталась на дороге, перекрыв и закупорив движение и вперед, и назад, а кабина оказалась внизу.
На дороге суетились водители ближайших машин, обсуждая, можно ли вытянуть грузовик из кювета без помощи спецтехники.
Водитель фуры, успевший выпрыгнуть в снег из падающей кабины, теперь красный, потный, стоял тут же, молча выслушивая всевозможные определения в свой адрес. На критику он не реагировал и вообще пребывал в легкой эйфории от чудесного спасения — всем улыбался.
