- Бить, - однозначно постановил тоже измотанный уговорами фельдшер. – С побоями можно оформить как черепно-мозговую, а там и как невменяемую записать.
Аня все-таки нашла в себе силы повернуть голову, скрипя шеей, и сверкнуть на медика глазами. Ее уговаривали уже больше часа, и аргументы становились все жестче и бесчеловечнее.
- Давайте все-таки без крайностей, - остановил их обоих Игорь. – Ань, я не понимаю, почему ты отказываешься.
- Отказываюсь, и все тут, - буркнула девушка.
- Давай, я поясню, - предложил фельдшер. – У нее сейчас все болит, жить сил нет, бороться тяжело. И ей не хочется доставлять себе, любимой, еще больше боли и неудобств. Видал я уже такое. А больница – это движение, это уколы, это бумажки, это режим. Там жить не помогают, а заставляют. Порой весьма и весьма болезненно. Вот она и отказывается. Слабость это обыкновенная. Безволие и неспособность бороться за себя.
- Да идите вы, - вяло огрызнулась Аня из-под одеяла.
- Вот погодите, - пригрозил фельдшер. – Еще пару дней так полежит, и вообще на смерть настроится. А тело – оно такое: на что настроишь, то с ним и случается. Кто жить себя не заставляет, тот и не живет. А ну, вставай! Вставай, слышишь?
Мужик подергал ее за ногу. Аня зашипела, с трудом выдернула конечность из захвата и втянула обратно в свой кокон.
- Ань, ну правда, вставай, поехали, - попросил Игорь, мягко беря ее за плечо. – Хочешь, я тебя на руках понесу?
- Еще чего, - отказалась девушка.
Хлопнула дверь. В дом вошел Микола с дымящимся котелком в руке.
- «Озерский мох» принес, - пояснил он, ставя котелок на стол подле шарахнувшегося от него фельдшера, и стал мешать жижу длинной деревянной ложкой. – Заварил, как положено: на коровьей моче и ивовой коре. Сейчас отожмем, на спину положим – сразу облегчение будет.
- Да идите нафиг со своими народными методами! – ужаснулась Аня и даже нашла в себе силы сесть и отползти подальше в угол дивана, пряча спину.
- Эй, хозяюшка! – раздался за окном голос Андросия Кузьмича, а следом в окне показалась и его физиономия. – Раз ты на больничном пока, оформи-ка отчет ежемесячный. Все равно тебе заняться нечем. Завтра чтоб у меня был!
- Какой отчет?! – вмешался третий голос – женский и визгливый, интонациями напоминающий говор Первой резервации. – Эй, барыня, выходи, дело есть! Мой сынок с озерной шалавой сбежал. Ловить надо. Эй! Фельдъегерь, или как там тебя, выходи!
- Товарищи, где тут некая Агнесса Марьямовна? – раздался четвертый – мужской и совсем уже незнакомый. – Ей телеграмма из военного ведомства. Срочная.
- Подождет твоя телеграмма, - грубо оттеснила мужчину от окна Глафира Дормидонтовна. – Эй, соседушка! Ты что это вчерась учудила? Что за перестрелки среди ночи? У меня, между прочим, ребенок маленький. Ты хоть знаешь, как это трудно: грудничков спать укладывать? Да она до сих пор в испуге вздрагивает и плачет. Я вот тебе сейчас дитёнка оставлю, водиться будешь! И где опять моего сына сутками носит? Соседка говорит, он у тебя уже которую ночь зависает. Объясниться не желаешь? Я бабушкой быть пока не готова, у меня еще своя из подгузников не вылезла.
Тобик, растревоженный разнообразными настроениями, тоже вдруг подорвался и зашелся лаем, толком не понимая, кого облаивает, но делая это старательно, с чувством и силой молодого собачьего тела.
- Вы что, сговорились все?! – рявкнула на них Аня, не выдержав. – Да я вообще сейчас соберу вещи и уеду. Обратно, в Москву, где тишь и благодать человеческого безразличия. Дайте уже сдохнуть спокойно, ироды!
Но этой ее мечте не суждено было сбыться. Слишком большое хозяйство и никаких выходных, одни будни.
