…Внизу они купили по мороженому в полуподвальном магазинчике на Почтамтской и неторопливо пошли вдоль Мойки в сторону Пашиного дома на Английском проспекте. Говорили о всякой всячине, но Леша так и не сказал, какое-такое «дело» у него к Паше. А тот не спрашивал — был безумно рад, что этот странный парень появился в его жизни, и боялся, что, если он, Павел, не подойдет для того «дела», Алексей снова растворится в белом шуме города, из которого он, казалось, материализовался.
Напротив арки Новой Голландии мальчики остановились и, облокотившись на парапет, продолжали беседу. Разговор шел о политике — тема, на которую Павел говорить не слишком любил, но на которую много размышлял. В последнее время он склонялся к анархизму.
— Тут уже ничего не исправишь, — горячился он. — Воруют, лгут народу, выборы — сплошной фейк, депутаты думают только о своем кармане, причем все — и которые за власть, и которые против. Президент несменяемый, считай царь.
— Паша, подожди, не лезь в бутылку, — Леша почему-то кивнул на Новую Голландию. — Ты-то что предлагаешь? Революцию что ли?
— Да толку с этой революции, — досадливо махнул рукой Павел. — Раз уже устроили, ничего хорошего не вышло.
Алексей задумчиво кивнул.
— Если революцию возглавят те, кто сейчас больше всего о ней кричит, и потом придут через это к власти, будет еще хуже, — горько продолжил Пожарский. — Нет, вот если бы революция смела всех этих кровососов и уродов, а новых уродов народ бы до власти не допустил…
— И как ты себе это представляешь? — иронично спросил Алексей.
— Да никак, — Пашка снова с досадой рубанул рукой воздух. — Не получится это никогда. Так и продолжим в этом дерьме вариться.
— Ты и прав, и неправ, — рассудительно заговорил Леша. — Проблема в том, что во власть все время рвутся люди, ничего в этом не понимающие. Для них власть — возможность потешить себя и хорошо жить. Это само по себе не так уж и плохо — люди всегда хотят для себя жизни получше. Но вот управлять они совсем не умеют. А знаешь почему?
— И почему?
— Да их просто никто не учил. Вот смотри: пришел во власть депутат, ничего там не знает и не умеет. Посидел года четыре, чему-то научился, но больше тому, как извлекать выгоду для себя. Приходят выборы, если он их проиграет, придет другой такой же — неученый, но голодный до власти и денег. Если выиграет — останется еще на один срок, еще чему-то научится, украдет побольше… Но все равно работать будет не очень хорошо, даже хуже — его же переизбрали, что уж теперь… А в государстве таких сотни тысяч, и все за что-то отвечают. В результате Паша говорит: «Везде плохо, ничего не исправишь». Это и называется «демократия»…
Пожарский с удивлением посмотрел на собеседника: не ожидал таких «взрослых» рассуждений от ровесника.
— И что, так все и оставить? — однако спросил он с вызовом.
— Почему же, — пожал плечами Алексей. — Вот ты говоришь: «Президент — царь». Но он же не царь в том смысле, что получил это место по наследству. Иначе его бы с детства учили, что на этом посту можно делать, а чего нельзя. И это, знаешь, не школа, а университет, потому что так передается опыт всех царей, которые до него правили.
— Царя у нас давно свергли, — заметил Паша.
— Да, — коротко ответил Алексей.
Стремительно опустились ранние осенние петербургские сумерки. Стало очень тихо, даже вечный рокот города, к которому его жители так привыкли, что почти не замечали, стал как-то ровнее и приглушеннее. Лишь в речке мерно плескалась вода. Стало прохладно, запахло сыростью.
— Революция — это не всегда плохо, — нарушил молчание Леша.
Говорил он тихо и мерно, словно в темной тихой комнате тикали старинные часы.
— Помнишь про Смуту в семнадцатом веке? — продолжал он. — Она же случилась и от того тоже, что люди пытались сохранить старую династию. А потом, как ты говоришь, все стало еще хуже, страна чуть не погибла. Но потом народ во главе с твоим… однофамильцем поднялся — и спас страну. И новую династию поставил. Это же тоже была революция, только такая, которая что-то строит, а не разрушает. Ведь правда?
Павел пожал плечами — он не знал, как к этому относится. Но то, что говорил ему новый знакомый, было каким-то… значительным что ли. И очень ему нравилось.
Леша, похоже, намеревался сопроводить Павла до дома. Чтобы кратким путем попасть на Английский, надо было пройти через сквер и потом по двору под аркой. Но когда мальчики вошли в сквер, Паша тут же пожалел, что они не пошли кружным путем по набережной.
В сквере сидела компания, от которой распространялась аура опасности — настолько сильная, что в обычно людном месте все остальные скамейки теперь стояли пустыми.
«Зомбик, — с тревогой узнал одного из этих парней Паша. — Вот ведь нарвались…»
Серега по прозвищу Зомбик учился в параллельном классе. То есть, «учился» — это было немного не то слово. Просто пятнадцатилетнего второгодника определили в седьмой класс, чтобы дождаться, пока ему стукнет шестнадцать и благополучно спровадить в колонию. Причем это желание органов опеки и полиции вполне совпадало с желаниями самого Зомбика, с детства варившегося в атмосфере блатной «романтики» и всей душой стремившегося на «малолетку». Он полагал, что сразу же войдет там в авторитет. Поскольку у юного урки была жива бабушка, которую он, впрочем, не видел месяцами, сдать его в детдом было невозможно по бюрократическим причинам. Потому он и пребывал в статусе обычного школьника.
Таковым, однако, Сергей не был — в школе он появлялся лишь затем, чтобы стрясти денег с учеников и устроить очередную бузу. Учителя не знали, что с ним делать, и относились к нему с опаской — бил он легко и с удовольствием, и не только детей. В принципе, он мог делать все, что угодно, ну, разве что, не мог убивать. За остальное же ему ничего нового не грозило — через год его в любом случае ждала колония, а других способов воздействия на него у властей просто не было.
В последнее время, впрочем, в школе он появлялся редко. Говорили, связался с какими-то гопниками с Лиговки — постарше него — и постоянно тусит с ними. В школе этому были только рады — само его присутствие создавало напряженную атмосферу. Но он никогда не ограничивался одним присутствием…
Паша, как и все прочие ученики, старался с ним не сталкиваться. Однако для определенного контингента школьников Зомбик был героем и объектом для подражания.
Но теперь Павел столкнулся с ним нос к носу. Да еще, судя по всему, с ним были его лиговские друзья — мрачные почти взрослые парни, трое или четверо. Они сотрясали вечерний воздух уныло составленными матерными фразами и громко гоготали. Паша хотел было завернуть Алексея и идти другой дорогой, но понял, что поздно: Зомбик его уже заметил и осклабился щербатой улыбкой.
Не сказать, что малолетний преступник так уж сильно терроризировал Павла — настоящих стычек у них до сих пор не было. Пожарскому даже иной раз казалось, что Сергей проявляет к нему то же невольное уважение, которое испытывали по отношению к нему многие одноклассники. Впрочем, пряталось это уважение у Зомбика глубоко. А сейчас, похоже, и вообще улетучилось — еще издали Павел увидел, что тот настроен агрессивно.
— Эй, Пожар, — хрипло крикнул он, — пошел сюда!
— Пойдем дальше, Леша, — бросил Павел своему спутнику и порадовался, что его голос не дрожит. — Нам некогда, Сергей, — ответил он Зомбику.
Однако тот отпускать их не собирался — вскочил со скамейки и преградил путь. Поднялись и другие парни, обманчиво лениво сгрудившись за его спиной.
Паша шагнул к ним, нащупав в кармане куртки перцовый баллончик, хотя и понимал, что он в этой ситуации бесполезен — вдвоем от кодлы здоровых взрослых парней им не отбиться. Но делать было нечего.
«Как же не везет… — горько подумал Павел. — В такой вечер…»
— Пожар, садись к нам, — позвал Зомбик. — Мы тут соль дуем. И кореш твой пусть садится.
Его зрачки были безумно расширены — он действительно «находился под воздействием». Как и все они. Еще хуже.
