– Иди! – шептала Кристина, цепляясь за стену. – Не стой! Нельзя стоять!
Я и сам знал, что нельзя. Сзади уже наползало, стелилось то, что жило под холмом. Разглядеть их не получалось, как ни напрягай глаза. Их присутствие ощущалось иначе. Безысходность – серая, как здешние стены, как пыль, маскирующаяся под песок, – двигалась перед ними лишающей воли волной.
Спотыкаясь, я умудрился обогнуть Крис, пройти вперед. Невероятным усилием подавил в себе желание толкнуть ее ногой, выиграть не секунды даже… секунду… одну. Сейчас мне казалось, что это много. Практически вечность. Целая жизнь. Моя жизнь.
На одной лишь злости, приправленной ненавистью, я совершил рывок и вогнал свое единственное оружие в спину идущего перед нами мужчины. Он изогнулся, сбавил шаг, но не остановился. Руки заметались, в бесплодной попытке достать обломок кости. Я зарычал, ухватил его за плечо, с силой толкнул назад. Мы выживем! Выживем!
Этот пидор не желал умирать. Падая, он вцепился в меня, в волосы, в кожу, до крови царапая ногтями. Мы закачались в шатком равновесии, когда достаточно дыхания, чтобы обе стороны рухнули в пропасть. А пропасть уже была под нами, подбиралась, сверкая мириадами голодных зрачков. Я извернулся, швыряя ей моего противника. Подавись, старая блядь!
Стиснутые пальцы унесли с собой кусок моей кожи и здоровенный клок волос. Я ждал боль, но она все не приходила. Все заглушил ужас. Это случилось. Я остановился.
– Не-е-е-ет… – протяжно и сипло выдохнула Крис, стоящая ступенькой выше.
Вереница людей стремительно исчезала среди верхних пролетов. Одна Кристина оказалась настолько глупой, чтобы остаться со мной. Она не желала признавать, что для меня все уже кончено. Темнота рассеялась, чтобы я мог увидеть их. Вспомнить, что же промелькнуло перед моими глазами там, в песках, когда я неосторожно сунул голову в каверну.
Крик разорвал мне рот. Я осип в ту же секунду, сорвал голос нахуй и шипел, как пришибленная змея, вывалив распухший без воды язык. Крис, ад, моя никчемная жизнь, все вдруг стало несущественным. Лишь где-то в подкорке металась утешительная мысль – это конец. Нельзя оставаться в живых, видев то, что увидел я.
Пальцы мои царапали лицо, снимали кожу лоскутами. Я чувствовал, как она набивается под ногти. Этого было мало, мало, мало! И я вонзил их под веки – в единственное место, где еще сохранилась влага. Пальцы погружались в глазные впадины, а я сипел и давился болью, кусая собственный язык. Выдавливая скользкие шарики, я нащупал их корни, витые, уходящие прямо в мозг, и вырвал их с такой силой, что едва не потерял сознание. Что-то загрохотало, будто стены дома с треском рушились, воздух посвежел. Это они обвивали меня, закутывали в кокон, чтобы питаться мной целую вечность, а когда меня не станет, воскресить и пустить на новый виток. Я не видел ничего вокруг, но их по-прежнему видел прекрасно.
– Почему?! Почему я их вижу?! Почему я их все еще вижу, блядь?!
Лицо стало мокрым, и я даже удивился. Никогда не задумывался, могут ли плакать люди без глаз. Знакомая ладонь легла на мое плечо, сжала, выдавливая из меня остатки воли. Я опустился на колени, хватаясь за исцарапанное лицо.
– Почему я их вижу, Крис?! – подвывая, рыдал я. – Почему-у-у-у?!
– Не видишь, – шепнула она, присаживаясь рядом, прижимаясь восхитительно мокрой холодной кожей. – Не видишь. Их здесь нет, дорогой.
Вновь громыхнуло, и я различил, как стучат капли, вытачивая в бетоне стен новые русла. Ветер забрасывал в пустые окна пригоршни воды, обдувал высушенную кожу. Крис обнимала меня, как щенок тыкалась носом. Я трясся, не в силах прогнать картинки, застрявшие в голове. Шок почти заглушал боль.
– Вставай. Вставай же…
Крис ухватила меня под мышки, поставила на ноги. Я покорно проследовал к оконному проему. Ветер толкал меня в грудь, как уличный задира. Невидимое небо плевало в лицо. Я пробормотал, запинаясь, вздрагивая от ее прикосновений:
– Ты сказала… сказала, что все кончится… когда придет дождь, все кончится…
– Все уже кончилось, Миша. Все кончилось. Ты отправляешься назад.
– А ты? Как же ты? – всхлипнул я. – В этом… аду?
– А я пойду наверх.
– И что там? Что будет, когда ты дойдешь до последнего этажа? Тут ведь есть последний этаж?
Ответа не было долго. Крис молчала, стискивая мое предплечье.
– Что будет? – выпалила она и продолжила, с жаром, будто боясь не успеть: – Новички думают, что там рай. Что, когда дойдешь до последнего этажа, перед тобой раскроются небесные врата и сам апостол Петр зазвенит ключами… Но…
– Но…
– Херня это все. Ты просто становишься живым. На один день. Всего на один. Это твоя награда – кость, которую они бросают тебе, чтобы было к чему стремиться. Я дважды была наверху. Первый раз попала в нашу шарагу. Стояла, как пришибленная, на другой стороне улицы, думая, что рехнулась, и вдруг безумно захотела тебя увидеть. Весь день слонялась по городу и только к вечеру узнала, где тебя найти, но времени уже не оставалось. Следующие два года ушли на то, чтобы попасть к тебе снова…
Я молчал, пораженный. Проходить через кошмар ночь за ночью ради сомнительного удовольствия поебаться с конченым наркоманом? Это уже не ад, это какой-то пиздец! Боль и страх темноты распались.
– Что же делать? – глупо спросил я темноту.
– Жить, – ответила темнота голосом Крис.
– Как мне, блядь, жить после этого?!
– На полную катушку.
– Господи! – взревел я, чувствуя, как кощунственно звучит обращение к нему из этого места. – Что за хуйню ты несешь, Крис?!
– Это не хуйня, это серьезно. – Узкая ладонь погладила мою мокрую щеку. – Живи так, чтобы чертям было тошно. Забудь про рамки и ограничения. Делай то, что нравится, как можно чаще. Здесь этого не будет.
– Ну уж нахуй! – Я отчаянно замотал головой. – Да что нужно сделать, чтобы угодить сюда?! Кем надо быть?!
– Ты ничего не понял, да? Сюда попадают все, – голос Крис был полон безграничного терпения, словно она говорила с дегенератом. – Мама научила меня ходить в церковь. Я помогала людям. Я не совершала зла. Мой самый серьезный проступок – подделка оценки в дневнике за второй класс! Блядь, да я была девственницей, когда меня сбил этот ебаный грузовик! Девственницей! И теперь я всегда девственница! И я здесь! Понимаешь?! Нет никакого рая! Ничего больше нет! Только ад! Для всех!
Под конец она все же сорвалась. Я чувствовал, как дрожит ее тело, и мне хотелось заорать: «Ты пиздишь, сука! Пиздишь!» – да только я ощущал всю истинность ее слов. Сквозь грохот капель я едва различил ее горькие всхлипы. Крис плакала навзрыд.
Я слепо потянулся к ней, чтобы обнять, утешить, но она оттолкнула меня. Бетонный откос ударил под колени, и я, не успев напугаться, выпал в окно. Адский ливень оказался ласковым. Он растворил меня, слизал боль и ужас, унял беспокойство. Я так и не долетел до земли.
Очнулся я от того, что кто-то пилил мне предплечье. Я вскочил, ослепленный светом, бешено размахивая руками, понимая, что опоздал, и эта ебаная мразь успела-таки оттяпать мне конечность. Рот пересох, как русло обмелевшей реки, и глотка вместе с ним, поэтому вместо крика я издавал какое-то испуганное гоблинское «ы-ы-ы-ы»!
Мало-помалу глаза проморгались. Напротив себя я увидел долговязого урода, мотающего нечесаной башкой. Он лупил тупыми глазами, как ебаный олень. Только по глазам я узнал в отталкивающем незнакомце себя. Серые, как любит говорить моя мама, с дымкой. Я думал, что больше никогда их не увижу.
Придурочно хохотнув, я дотронулся до лица. Пощупал дряблое набухшее веко, надавил через него на глазное яблоко. Помутневшая картинка раздвоилась, уехала вниз. Мои глаза на месте. Блядь. Блядь, как же это здорово! Сухие губы разошлись в идиотской улыбке и треснули пополам так больно, что я вскрикнул.
В холодильнике нашлось полбутылки выдохшейся минералки. Запрокинув голову, я вливал в себя безвкусную влагу и стонал, словно мне отсасывали. Во рту насрали не кошки даже, а целый, сука, львиный прайд, трещины на губах горели огнем, но как же я был счастлив вынырнуть из кошмара в реальную жизнь. Как же, блядь, здорово, что никто не пилит мою руку, я просто ее отлежал!
