— А дальше что было тогда? — без интереса спросил я. — После покушения на меня?
— Дальше понятно. Антон понял, что убивать тебя накладно. Во-первых, ты верткая сволочь, опытный бывалый пес, да и чутье у тебя серьезное, связываться еще раз опасно. Поэтому он просто устранил твоего Арнольда — телохранитель был ему не с руки. Во-вторых, твое убийство неожиданно ставило бы его в весьма щекотливое положение.
— Отчего это?
— Да из-за вашего разговора с фон Хакклем! — выпалил Макс, досадуя на мою непонятливость. — Из-за твоих теорий! Суди сам — сперва тоттмейстер бредит о каком-то убийце, появившемся в городе, потом жалуется на то, что его чуть не лишили жизни, а потом — хлоп! пожалуйста! — и он уже лежит мертвый. О чем можно подумать? Одно дело, когда обычного тоттмейстера просто убивают на улице — случай редкий, неприятный, но все же иногда имеющий место. Тоттмейстеров не любят, взглянул он на кого косо, тот за пистолет и… понятно, в общем. Бывает изредка. А тут похуже. Потому что покойный тоттмейстер сообщал о том, что за ним охотятся. Раз убили — значит, не врал и не бредил, следовательно, тут имеет место серьезная охота и вряд ли по пустяковому поводу. Все твои прошлые дела подняли бы в момент, и не простые жандармы, а кто повыше — в канцелярии бургомистра, пожалуй! Там люди зоркие, они бы общих деталей в этих убийствах не упустили бы. Опять же, Антон не знал, скольким людям ты успел рассказать о том, что убийства — дело рук одного человека. Он знал одно — убивать тебя отныне чревато. Просто потому, что твое убийство привлечет излишнее внимание — и к тебе и к нему.
— Дай коньяку, в голове трещит от твоих рассуждений.
— Держи. Ну, так слушай… Ты наводишь у него справки на счет экономки — и это вдруг наталкивает его на мысль. И он делает комбинацию — сложную, запутанную, но победную. Он направляется к несчастной женщине и убивает ее тем же самым способом. Припомни-ка, при вашей тогдашней беседе вы были наедине?
Я припомнил сверкающий лаком и бронзой кабинет полицай-президиума, лицо Антона, чьи-то фигуры в сером сукне, голоса…
— Нет, мы были в общем зале.
— Ну и пожалуйста. Он сообщил тебе адрес не приватно, а при свидетелях. Догадаешься, зачем?
Я отпил из фляги. В сырой прохладе безлюдного дома коньяк показался едва ли не пресной водой.
— Вот тебе и факты, Шутник. Вечером ты спрашиваешь адрес, получаешь его, а утром находят тело. Совпадение?.. О да. Но улики этой было недостаточно: все-таки чтобы обвинить тоттмейстера, да еще и проверенного, долгие годы работавшего на полицай-президиум, ветерана войны, доказательства нужны серьезные. И они появляются.
— Запонка?
Он кивнул:
— Ага. Антон видел тебя достаточно часто, чтобы незаметно прибрать ее. Опять же он гостил у тебя дома несколько часов, как ты говоришь. Прекрасная возможность, по-моему. Он возвращается на место убийства и подкидывает улику.
— Э нет! — я закашлялся. — Тогда к чему было приходить ко мне и демонстрировать улику? К чему спугивать ничего не подозревающую жертву, которую сам же отдаешь на заклание? Правда, я все равно сглупил, однако же это неважно… Этот визит ничем не объясняется!
Макс задумался, но не надолго.
— Что, если и это было частью плана? — нашелся он. — Гляди, если бы тебя замели в кутузку жандармы, через какое-то время они могли бы и выяснить, что ты невиновен… У жандармов есть свои методы, не всегда одобренные императором, как ты догадываешься. Тогда весь план прахом. Недопустимо. А что если ты сбежишь? Смотри, как элегантно выходит со всех сторон — подозреваемый в трех убийствах магильер бесследно скрывается из города. Неважно, куда — прячется в казармах Ордена или вообще покидает Империю — в данном случае это почти равнозначно. Убийцы нет, но есть его след, Кречмер в безопасности. Он пришел вчера, чтобы побудить тебя к бегству! Именно поэтому он не донес об улике в тот же вечер — не хотел, чтоб кто-то чинил тебе препятствия, когда ты будешь покидать город. Он дал тебе время на то, чтобы скрыться. Ну как?
— Не знаю, Макс, — я повесил голову, позвоночник вдруг отказался удерживать ее в нужном положении. — Я же его… столько лет… Ну как так?
— Вот уж не думал, что встречу романтика среди однополчан, — вздохнул Макс. — Что тебе сказать? Сам думай. Я тебе свои мысли изложил, сам ими голову ломал долго, теперь вот твоя очередь.
— Зачем ему убивать? Почему?
Макс забрал у меня флягу, поднес к губам, но там было уже пусто. Он задумчиво уставился на нее, зачем-то дунул в горлышко, издав короткий немелодичный свист, и спрятал под мундир. В свете керосиновой лампы лицо его казалось бледнее, чем обычно.
— Мне откуда знать… Сломалось в нем что-то, должно быть. Всю жизнь жандармом, насмотришься всякого… И на войне бывал, а мы знаем, каково в голове после этого бывает. Разум по-своему не сложнее обычной кости — где-то она может поддаться, треснуть, а где-то — и надломится… Будь здесь он сам, мы бы спросили у него, да как-то не случилось. Ну и ладно, надоел я тебе, наверно, со своими мыслями… Располагайся ко сну, завтра думаю заглянуть еще разок, проверить, как ты тут, тогда и поболтаем.
Мне надо было что-то сказать, но слова мерзли в горле, становились бесполезными еще до того, как могли бы коснуться губ. Поэтому я сказал только:
— Доброй ночи, Макс.
* * *
Мы прожили с Петером под одной крышей четыре дня и, хоть никто из нас не оставлял зарубок и не составлял подобия календаря, мы не теряли счета времени и каждый день оставлял в памяти крохотную нестираемую веху. Дом и верно был запущен, причем запущен не один год назад: он скрипел, трещал и источал запахи, которые имеет обыкновение источать забытое людьми и миром строение, наполовину превратившееся в ветхий склеп.
Макс не приехал на следующий день, хоть я и ждал его, до позднего часа не гася лампы, не явился он и позже. Не могу сказать, что это вызвало сильное беспокойство, я прекрасно представлял, что творится сейчас в городе и вполне допускал, что все тоттмейстеры Ордена находятся под жесточайшим контролем. Максимилиан Майер же был слишком умен, чтобы вести ко мне жандармский «хвост». С Петером я не делился своими мыслями, однако не было заметно, чтоб это ему досаждало — он был по своему обыкновению молчалив и редко считал нужным заговаривать первым. Он носил воду из колодца, разжигал камин, неумело стряпал, расходуя наши не очень обширные запасы, остальное же время предпочитал проводить вне пределов моего зрения. То сидел на чердаке, то листал книги, некоторое количество которых мы обнаружили в кабинете. Я тоже было пытался взяться за чтение, но в запасе Макса оказалась лишь беллетристика, впридачу порядком устаревшая, так что из этой затеи ничего не вышло. Я не испытывал склонности к литературе даже в молодости, сейчас же изучать ровные строки, испещрившие пожелтевшие страницы, и подавно показалось неуместным.
