Обнимает Артура и Дану с ним за компанию, благо они стоят совсем рядом, хватает свою белоснежную куртку, которую в кулинарном запале бросила на пол, суёт что-то в кружку и исчезает. Ну то есть просто очень быстро выходит на улицу, – неуверенно думает Дана. Каждый раз после ухода Юрате она честно старается думать именно так.
– А разве у неё есть дети? – удивлённо спрашивает Три Шакала. – В жизни бы не подумал! Не похожа она на мать… разве только на Кузькину. Ух, я бы много кому её показал!
– Есть, – улыбается Дана. – Как минимум, штук шестьдесят. Или больше? Да ну, точно больше. Несколько групп…
– Каких групп?!
– Так Юрате же тренер.
– По боксу! – Три Шакала не спрашивает, а утверждает. Типа – нет, ну а как ещё.
Дана хохочет так, что по щекам текут слёзы. Наконец говорит:
– Вообще-то она мне рассказывала про какой-то оздоровительный фитнес. Но по сути ты прав.
– Спортзалы на карантин же закрыты, – неуверенно говорит услышавший их разговор Степан.
– Ай, – отмахивается Дана. – Карантин-хренотин. А то ты не знаешь Юрате. В любых обстоятельствах всё будет, как решила она.
• Что мы знаем об этой книге?
Что она пишет себя сама. Поэтому вот прямо сейчас я понятия не имею, чем дело закончится (оно не закончится, бытие подобно лучу, у которого есть начало, а всё остальное устремлено в бесконечность, ничего не заканчивается, ничем, никогда). И что автор хочет этим сказать, я тоже не знаю (автор хочет сказать: «а-а-а-а-а-а-а-а»).
• Что мы знаем об этой книге?
Что давным-давно, лет пятнадцать назад на качелях, стоявших в моем дворе, появилась надпись черным несмываемым маркером. Выглядела она так:
ТЫ ДОЛЖНА НАПИСАТЬ АВТОРА ЭТОГО СОЧИНЕНИЯ
ПОДСКАЗКА:
– а дальше густо зачеркнутая строчка, знак + и еще одна густо зачеркнутая строчка, ни единого слова, даже буквы не разобрать.
Ладно, по крайней мере, «плюс» – простой и понятный знак. Он указывает на то, что автор «Этого Сочинения» – сумма двух разных слагаемых. Для того, кто в юности зачитывался Борхесом, почти неизбежен вывод, что теперь придётся написать для этого бедного мира («Этого Сочинения») неизъяснимого Господа, потому что другого здесь нет. А заодно себя, то есть автора, способного написать неизъяснимого Господа такими словами, чтобы Он у нас (для нас) появился. Не было, не было, и вдруг – опаньки, сделался, стал.
Это очень наивная версия. Зато романтическая, читай (в словаре) возвышающая. Поэтому её до бесстыдства святую наивность я, ладно уж, как-нибудь переживу, – думает по этому поводу будущий автор неизъяснимого Господа, который, в отличие от персонажа, уже примерно наполовину написан. Или всего на четверть? Чёрт его знает, пока не допишу, не пойму.
• Что мы знаем об этой книге?
Что написать её невозможно. То есть, это будет отличная книга, но как очередная попытка выполнить то задание на качелях она обречена на провал. Ай, пофиг, пляшем. Я часто повторяю (устами персонажей, которые пока получаются вместо неизъяснимого Господа), потому что и правда так думаю: возможное сделают и без меня.
• Что мы знаем об этой книге?
Что писать её – счастье. И читать её будет – счастье. Ну, с моими книгами вечно так.
Вильнюс,
Октябрь 2020
Сегодня у меня целых три группы, практически одна за другой. Это я зря. Даже самой любимой работы должно быть не под завязку, так её проще и приятней любить. Но новички уже извелись ждать начала занятий, а полнолуние – отличное время для старта. Мне нравится, как оно влияет на человеческие тела и умы. Будь моя воля, люди годами сидели бы в полнолунии, как рыбки в аквариуме, или ходили бы в нём, как в скафандре, им пошло бы на пользу. Но так не получится, нечего и мечтать.
Здесь вообще всё до ужаса неудобно устроено и почти ни черта не работает, постоянно чувствую себя лихим автогонщиком, которого зачем-то пересадили в трамвай, причём даже не настоящий, а построенный детьми из стульев и табуреток, где водителю только и остаётся что проверять игрушечные билеты, да лихо греметь заранее припрятанным в кармане велосипедным звонком.
Ладно, на самом деле три группы – вполне нормально. Занятие продолжается максимум полтора часа; дальше – сами. Всегда дальше – сами. Это обязательное условие для всех, кто занимается у меня.
Первая группа в половине четвёртого в зале на Миндауго; да, естественно, я могу открыть для них зал. Временно отменить охрану и прочие так называемые препятствия гораздо проще, чем всех вместе на долгие годы в полнолунии запереть. Другое дело, что от занятий на улице больше толку. Людям необходима опора, а лучшая на этой Земле опора – сама земля.
Сегодня первая группа – пенсионеры, самой младшей недавно исполнилось шестьдесят девять лет. Люблю их очень, они хорошие, все как один. Но до сих пор – ничего не поделаешь, люди изменяются медленно – робкие и тревожные, как большинство стариков. Поэтому пару раз в месяц я обязательно собираю их в зале, чтобы заново привыкали находиться в помещении без респираторов, не шарахаться от охранников, не бояться, что с улицы нас увидят, донесут, приедет полиция, всех оштрафуют за нарушение правил, будет страшный скандал. Они конечно верят мне на слово, что ничего подобного не случится, поэтому приходят как миленькие, и сегодня вся группа в сборе, зал, значит зал. Но их вера пока существует только в теории, ненадёжная штука, её надо многократным опытом закреплять. Вот когда тело перестанет непроизвольно сжиматься в ожидании якобы неизбежного наказания, это уже будет если не настоящая вера, то шаг в её направлении. Совершенно необходимый шаг.
* * *
Я говорю:
– Привыкайте, мои дорогие, знать, что с вами ничего ужасного не стрясётся. Ни здесь, ни дома, ни на улице, ни в деревне, ни где-нибудь за границей. Это исключено. Трудно, я понимаю. Родители, телевизоры, учителя, одноклассники, начальство и просто знакомые, чужие примеры и собственный горький опыт, весь контекст вашей жизни, вся совокупность культуры хором внушали вам с раннего детства, что человек рождён в этот мир страдать от бесчисленных бед и напастей, не жить, а претерпевать. Врали. Рождён человек для радости. Замысел был таков. А что в ходе процесса, который почему-то считается эволюцией, нужные навыки продолбались, так восстановим. Уже вовсю восстанавливаем, вообще не вопрос.
Я говорю:
– Подойдите поближе к окнам.
Здесь огромные окна в пол. Мы практически выставлены в витрине, наши занятия может увидеть каждый, кто мимо идёт.
Я говорю:
– Надо дождаться прохожих. Но кстати, не факт, что дождёмся. Даже обидно, что сейчас все сидят по домам! О, мы сделаем ещё лучше. Кому одеться несложно, просто набросить пальто?
– Мне-е-е-е, я могу-у-у, – нестройно тянут сразу несколько голосов. Арвидас добавляет:
– Только куртку и мокасины, секундное дело, это легко.
– Отлично, – киваю. – Давай. Одевайся, выходи на улицу и пройдись мимо окон. Посмотри на нас, да внимательно! И возвращайся потом.
– И всё? – удивляется Арвидас. – Посмотреть и сразу вернуться? Хорошо, я пошёл.
Арвидас старше всех в группе. Ему восемьдесят семь лет. Его прошлой весной внучка ко мне притащила, чтобы занимался полезной стариковской гимнастикой и не раскисал. Я потом спросила, откуда она узнала про занятия для пожилых, девчонка так и не вспомнила, то ли реклама была в интернете, то ли кто-то из подружек ей рассказал; ну, это классика, обычно так и бывает, никто никогда почему-то не помнит, откуда он обо мне узнал. Я собственно тоже понятия не имею, откуда они узнают о занятиях, это меня не касается, моя задача – хотеть всем сердцем, чтобы те, кто способен принять мою помощь, меня как-нибудь нашли.
