Если люди Макса хотят взять Кречмера, пожалуй, самое время. Его внимание отвлечено, он стоит спиной к двери, и в его глазах, мерцающих все тем же непонятным мне светом, отражаюсь только я. Сделай я еще два шага навстречу, я наверняка смог бы разглядеть и черточки глаз, и морщинки, и даже шрамы на левой щеке. Но я чувствовал, что эти два шага оказались бы последними в моей жизни.
Возможно, я избрал не ту тактику.
— Однако если у меня нет оружия, это не говорит о том, что я по-настоящему безоружен, — сказал я, улыбнувшись. Но моя улыбка разбилась о взгляд Кречмера, как пуля на излете, жалобно взвизгнув, плющится о крепкую сталь кирасы. — Вы ведь не забыли, кто я?
— Не забыл. Увы, — лезвие по-прежнему смотрело в пол. Этот третий участник нашего разговора пока молчал, но я достаточно знал его характер, чтобы быть уверенным — когда он вступит в разговор, остальным придется замолчать.
— Откуда вам знать, что за порогом вас не поджидает полдюжины волков? — предположил я, немного ободренный тем, что Кречмер не действует. — Мертвых волков, конечно.
Усталость. Вот что было в этом поразившем меня блеске — усталость. Какая-то внутренняя пустота, внезапно нашедшая себе выход в обычно сером блеске внимательных глаз.
— Здесь нет волков, Курт. Уже по крайней мере лет пятьдесят.
— Зато люди есть везде, — парировал я наугад. — Не поверите, но на одном погосте ничего не стоит собрать небольшую армию.
— И мертвецов тут нет, — негромко сказал Кречмер, даже не обернувшись к двери, на что я втайне рассчитывал. — Я не тоттмейстер, конечно, но я много с вами работал, Курт, и знаю, какое у вас делается лицо всякий раз, когда вы общаетесь с покойником. Бросьте это.
— Вы наблюдательны даже для жандарма, — только и нашелся сказать я.
— А вы отвратительны даже для тоттмейстера.
Сказано это было сухо, таким тоном, которого я прежде никогда не слышал от Антона, даже когда он был предельно зол, а такое с ним иногда случалось.
— Вы отвратительны, — повторил Антон с чувством, даже нижняя губа у него немного оттопырилась. — Вы чудовище, которому ошибка природы подарила жизнь. Выродок. Мразь.
Он говорил это, не повышая тона, глядя мне в глаза, и кадык на его шее дергался то вверх, то вниз. И ненависть, сочащаяся в его голосе, не была наигранной, он и верно ненавидел меня. Этот убийца, чей разум уже не принадлежит человеку, по крайней мере — тому человеку, которого я знал под именем Антона Кречмера, человек с тремя смертями на совести, он действительно ненавидел меня за то, что я был не человеком в его понимании. Он причинял смерть, а я был частью той самой Смерти, ее компаньоном, любовником и подельником. Я всегда был ближе к смерти, чем убийца и чем жертва.
— Вы сумасшедший, — сказал я, пятясь.
— Надеюсь. Бога ради, действительно надеюсь на это… В этот раз вы не уйдете отсюда, Курт. Не в этот раз. Нет. Я стою… я не дам… — со стороны казалось, что ненависть, скопившаяся в нем, душит его изнутри, отчего обер-полицмейстер едва цедил слова через искаженный судорогой рот. — Мразь… Столько лет…
Он был сумасшедшим, и противный холод этой мысли, пробежавшей от темени по всему позвоночнику, едва не заставил меня поежится. Теперь я знал, как выглядит господин Антон Кречмер. Не тот, который несет дежурство в безупречной, вечно выглаженной и свежей форме, педантичный и сухой. Настоящий. Способный ударом палицы разбить голову женщине. Всадить скрюченными пальцами нож в чью-то грудь.
Не было никакого второго убийцы. Его никогда не было. Это был Антон Кречмер в двух лицах, и сейчас я — единственный живой человек в мире, которому известны оба. Он убивал — в этой всепожирающей вспышке ненависти, которая рождается внутри. Убивал, чтобы через несколько минут или часов вернуть себе обычное самообладание, вернуться и замести следы. Сумасшедший убийца и хладнокровный жандарм долго уживались в одном теле, дополняя и подменяя друг друга. Возможно, много, очень много лет. Быть может, более уравновешенная сторона его личности сперва доминировала, но ее темный попутчик, жаждущий крови, не мог вечно находится в цепях.
Оковы лопнули, и бешеный зверь оказался на свободе, сохранив зачатки прежней личности Антона Кречмера, его бывшего хозяина. Зверь, у которого не было ни самообладания, ни разума. Зато у него была ненависть, которая заменяла все остальное. Зверь, сохранивший человеческое лицо.
— Давайте поговорим, — сказал я, хоть мой собственный язык от сухости прилипал к гортани. — Вы умный человек, но и я не дурак. Давайте обсудим.
Я не испытывал иллюзий на счет того, что Кречмер одумается. Он шел сюда для того, чтобы закончить свое дело, именно ненависть вела его сюда, как меня подчас влек запах мертвеца. Но если Госпожа Смерть давала мне волю, подчас откровенно забавляясь моими мучениями, ненависть не предоставила господину Кречмеру особого выбора. Я надеялся, что Макс с подмогой окажутся здесь достаточно быстро, и пытался тянуть время. Стискивая зубы и борясь с этой проклятой сухостью во рту, я представлял, как слетает с петель тяжелая дверь и в проеме начинается мельтешение чьих-то теней, как Кречмер, не успев удивиться, оседает на пол, а в груди у него — черная дымящаяся дыра…
Кречмер все еще неровно дышал, но его внезапно вспыхнувшая ярость, казалось, пошла на убыль. Она не исчезла, как не исчезает огонь, загнанный легким дождем внутрь охваченных жаром углей, но сделалась не так заметна. На мгновенье мне показалось, что передо мной стоит мой прежний знакомый Кречмер, который вот-вот спросит что-нибудь вроде: «Ну, как у вас дела, Курт?». Однако же я знал, что ничего подобного не произойдет. Зверь, загнанный в свою нору, рано или поздно вылезет из нее. И второе его пришествие станет для меня последним.
«Макс! — хотелось заорать мне во всю глотку. — Ату!». Но я понимал, что если пока Кречмер не приступил к тому, ради чего он прибыл, то крик подействует на него, подобно удару хлыстом. У этого зверя, кем бы он ни был, отсутствовал инстинкт спасения собственной жизни.
— Надеюсь, вы понимаете… — Кречмер заговорил, словно через силу, не отрывая от меня взгляда. — Я не могу позволить… Вы должны понимать. Мне жаль, что так… О Господи! — он облизнул тонкие губы, видно и у него во рту пересохло. — Я не имею права вас отпустить, Курт. Не мой выбор.
— Стойте, — я выставил вперед ладони. — Никто не заставляет вас…
— Замолчите, Курт, — прошептал он побелевшими губами. — Замолчите, или я снесу вам голову!.. Господи! Вы же должны понимать, черт возьми! Не сопротивляйтесь! Я хочу сказать, дайте мне закончить то, что я должен сделать. Не мешайте — ради себя самого.
