Как ни странно, Арвен возник не сразу после того, как около особняка в переулках Сухаревки побуянил генерал Илюшенкин (который, по слухам, готовился к отставке, поспешной и скоропостижной), а только сейчас, в середине декабря, то есть почти через месяц. Почему так получилось, отчего — Кольке конечно же было интересно, но задавать подобные вопросы ему он не рискнул.
Кстати, Ровнина тоже удивляло то, что Арвен никак себя не проявляет, что он как будто проигнорировал происшедшее. Черный 'геленд', который Пал Палыч видел в переулках — это было единственное, что выдавало его интерес к случившемуся.
Колька, правда, понадеялся, что настырный сын Кавказа просто плюнул на отдел с его тайнами, но вот — ошибся. Причем — неприятно, поскольку прихватили его прямо у подъезда и без особых сантиментов засунули в роскошный 'бентли', в котором и происходила данная беседа
— Как скажете — Колька убрал конверт в карман куртки — Денежка — это хорошо, так что я — всегда.
— Всегда, всегда — задумчиво посмотрел на него бизнесмен — Ты не бойся, к тебе у меня претензий нет, ты свою часть работы выполнил честно и то, что пропали мои родственники — не твоя вина. Если дальше будешь так же мне служить, то не пожалеешь об этом.
'Да хрен тебе в сумке' — подумал Колька, широко улыбаясь, и в который раз поражаясь чутью и опыту Ровнина. А ведь не послушай он тогда его — еще неизвестно, чем бы эта беседа закончилась. Отпилили бы ему эти дети гор голову где‑нибудь в лесу за Бутынью или даже Шаликово — и привет. Леса там жидкие, но чтобы его тело спрятать — вполне подходящие. Вовек никто не найдет.
— Так я пойду? — в кожаном салоне машины было тепло и уютно, но Кольку это как‑то не слишком радовало — в промозглом вечере московской сырой зимы ему было бы куда комфортнее.
— Что? — Арвен явно уже даже забыл о присутствии молодого оперативника, думая о чем‑то своем и щелкая камешками четок, которые он достал невесть когда и невесть откуда — Иди, конечно. Когда ты мне понадобишься — я тебя найду.
На улице снова припустил дождь — зима в этом году не спешила приходить в город. Нет, несколько раз выпадал снег, если так можно было назвать серо — белую труху, падающую с неба и превращающуюся в воду, не долетая до земли. Да что этот снег — до Нового года было уже рукой подать, а ночью даже вода в лужах не замерзала. Одно слово — Москва. В Саранске, так, где Колька родился и рос, уже давно сугробы лежали.
'Бентли' мигнул красными огоньками фар и исчез в сырой пелене дождя, Колька плюнул ему вслед и поплелся к подъезду, доставая на ходу телефон — надо было отзвониться Ровнину, рассказать о происшествии. Вечер был испорчен.
Надо заметить, что погода, которая и через неделю после этих событий совершенно не изменилась, крайне отрицательно влияла на все, а особенное на настроение людей.
— Блин, да когда эта хмарь кончится! — бурчал Герман, глядя в окно — Вот что я вам скажу — к коммунистам можно относиться как угодно, одобрять их, не одобрять, но одно несомненно — при них в небесной канцелярии был порядок. Зимой был снег, летом было жарко, весна приходила вовремя.
— А осень? — лениво спросил у него Пал Палыч, разминая в пальцах сигарету.
— А осень вовремя заканчивалась. Отполыхает багрянцем — и все. И снег в ноябре, перед парадом, уже выпадает.
— Каким парадом? — удивились одновременно Вика и Колька.
— Ноябрьским, дети глобализации — саркастически фыркнул оперативник — Это сейчас в ноябре праздник не от мира сего — то ли день Ивана Сусанина, то ли примирения солдат с рабочими, а крестьян с менеджерами. А раньше все было просто и понятно. И парад был всегда.
— Ты чего‑нибудь понял? — девушка посмотрела на Кольку, тот пожал плечами — мол — нет, но это и неважно.
Беседа велась на первом этаже — наверху опять протекла крыша, на этот раз прямиком над кабинетом Валентины и Виктории. Тицина, сообщив, что она в сырости работать не может, отправилась трудиться в логово оперативников, после чего те спешно оттуда сбежали, и теперь отирались здесь, внизу.
— У природы нет плохой погоды — назидательно заметила Вика.
— Но хорошей, к сожаленью, тоже нет — Герман явно встал не с той ноги.
Входная дверь хлопнула, и в здание вошел Ровнин, сосредоточенно посасывая погасшую трубку, капли дождя поблескивали на его модном кожаном пальто.
— Что за манифестация? — уставился он на сотрудников отдела — Чего тут торчим?
— Потоп — с — Вика потыкала пальцем в район потолка — Заливает нас.
— Н — да — Ровнин достал трубку из рта — Надо в следующем году о капитальном ремонте подумать. Аникушка будет против, но это уже совсем не дело. Весной — заливает, осенью тоже.
— Если Аникушку все время слушать, то мы скоро тут потонем — иезуитски прощебетала Вика, накручивая прядь волос на палец.
— И отощаем — проворчал Колька, который давно точил зуб на домового за то, что тот постоянно таскал и куда‑то выбрасывал ту еду, которую он приносил на службу, взамен ее подкладывая парню сушки и черные ржаные сухарики. Ну вот не переносил домовой быстро запаривающуюся лапшу и прочую подобную снедь с привкусом химии. Колька же без горячего, пусть даже и такого незамысловатого не мог. И главное — ему ведь даже не скажешь ничего.
— Не согласится он — Пал Палыч направился к дверям, собираясь, наконец, выкурить сигарету, которую все так же крутил в пальцах — Только проблемы получим и головную боль. Он рабочих выживет из здания в первый же день, а потом и нам еще достанется, за инициативу.
— Так и будет — подтвердил Тит Титыч из‑за шкафа в глубине помещения. В сырую погоду он всегда отсиживался за ним, ссылаясь на то, что у него болят суставы. Что могло болеть у призрака двухсотлетней давности было неясно, но с стариком никто не спорил. Болит — и болит. Пусть его — Не надо бы дом трогать, не надо в нем ничего менять. Олежек, тебе ведь Францев рассказывал…
Фамилию эту Колька уже слышал, Францев был одним из бывших начальников отдела. Он погиб в самом начале девяностых, при задержании какого‑то прожжённого колдуна в стоках московской канализации. Тогда в отделе работало всего три человека — сам Францев и два оперативника — один бывалый, его фамилию Колька не знал, и тогда еще совсем юный Олег Ровнин, который только — только приступил к службе.
Вообще, историю отдела в нем если не культивировали, то очень чтили. Фамилии Пиотровский, Левитин, Эйлер, Москвин, Францев частенько поминались, да и вообще казалось иногда, что речь идет о вполне себе живых людях, которые вроде как на минуту вышли за дверь, но скоро вернутся.
