Ознакомительная версия.
Как по мановению волшебной палочки, его рука отпускает ключ. Он отходит от карниза.
— Как тебе удалось выбраться?
— Это секрет. — Покачиваясь с ноги на ногу, я пячусь, чувствуя вес ключа в своем кармане. У меня возникла идея. — Я кое-чего не понимаю. Пусть ты был членом Отряда, теперь ты не больше, чем просто История. Ты должен был сорваться. — Я делаю еще шаг назад.
Он вынимает ключ из невидимой скважины, кладет его в карман и переступает через распростертого на крыше Уэсли.
— Существует причина, по которой Истории срываются, — говорит Оуэн. — Это не злоба или страх. Это неузнавание. Все кажется им чужим. Все пугает. Вот почему Регина сорвалась. Вот почему сорвался Бен.
— Не говори со мной о брате! — говорю я, едва не оступившись у основания одной из статуй. — Ты с самого начала знал, чем это кончится.
Оуэн переступает через каменный выступ, даже не посмотрев вниз.
— Узнавание решает ход дела. Поэтому все члены Архива хранятся отдельно, в Специальных коллекциях. Потому что наши Истории не срываются. Потому что, открывая глаза, мы сразу знаем, кто мы. Нас не так просто напугать и еще сложнее остановить.
Я ускользаю в проход между двумя статуями, на мгновение потеряв из поля зрения Оуэна. Но он тут же появляется снова, следуя за мной, как хищник за приманкой. Отлично. Сейчас он отошел от прохода. И от Уэсли.
— Но другие Истории совсем не такие, Оуэн. Они срываются.
— Неужели ты не понимаешь? Они срываются потому, что теряются, запутываются. Регина сорвалась, Бен сорвался. Но если бы нам было позволено рассказывать им об Архиве, пока они были живы, вполне возможно, что они смогли бы свыкнуться с этим.
— Ты не можешь знать точно, — говорю я, скрываясь с его глаз ровно настолько, чтобы вытянуть из кармана ключ.
— Архив в долгу перед нами. Они забрали у нас все. Мы заслуживаем чего-нибудь взамен. Но нам говорят, что это против правил. Знаете, почему в Архиве столько разных правил, мисс Бишоп? Потому что они боятся нас. Боятся до глубины души. Они делают нас сильными, храбрыми, способными лгать, преследовать и убивать, способными взбунтоваться и вырваться на свободу. И у них есть собственные секреты, над которыми они так трясутся.
Я теряюсь. Он, безусловно, прав. В нарочито сложной структуре Архива, в многочисленных предписаниях и ограничениях я тоже почуяла страх. Но это не значит, что Оуэн поступает правильно.
— Без правил, — медленно говорю я, — наступил бы хаос.
Я делаю шаг назад и чувствую, что уперлась спиной в горгулью. Не сводя глаз с Оуэна, я двигаюсь вбок.
— Так вот к чему ты стремишься?
— Я хочу свободы, — говорит он, следуя за мной как завороженный. — Архив — это тюрьма, и не только для мертвых. Вот почему я хочу уничтожить его, полку за полкой и ветвь за ветвью.
— Ты знаешь, что я не позволю тебе это сделать.
Он шагает ко мне, небрежно держа нож, и улыбается.
— Но ведь ты сама этого хотела.
— Неправда.
Он пожимает плечами:
— Это уже не имеет значения. В Архиве все истолкуют именно так. Они продырявят тебе память и выбросят прочь, как бездомную собаку. Ты для них — ничто. Хватит от меня убегать, мисс Бишоп. Это тупик.
Я понимаю, что он снова прав. Но на это я и рассчитывала. Сейчас я стою среди крылатых монстров, обернувших ко мне свои каменные пасти. Оуэн смотрит на меня, как кот на загнанную мышь. Его глаза сверкают, несмотря на плохое освещение, — солнце почти село.
— Я попаду на разбирательство и отвечу за свои ошибки, Оуэн. Но не за твои. Ты просто монстр.
— А ты нет? Это Архив сделал нас монстрами. Он ломает тех, кто стал сильнее, и хоронит тех, кто знает слишком много.
Я бросаюсь в сторону, когда его рука тянется ко мне. Я изображаю, будто заметила слишком поздно и меня подводит реакция. Он ловит меня за локоть и сжимает в руках, прижав спиной к каменной горгулье. Затем улыбается и притягивает к себе, так что лезвие ножа ложится мне на спину между лопаток.
— Я бы не стал так легко развешивать ярлыки. Мы с тобой не такие уж разные.
— Ты все извратил, чтобы я смогла так подумать. Ты пользовался моим доверием и заставил подумать, что мы похожи, но у нас нет ничего общего, Оуэн.
Он прижимается лбом к моему лбу. Меня охватывает тишина, и я ее ненавижу.
— То, что ты не можешь меня прочитать, — шепчет он, — вовсе не значит, что я не могу читать тебя. Я заглянул в твою душу. Я увидел там только тьму, страхи и мечты. Единственная разница между нами лишь в том, что я знаю всю подноготную Архива, а ты едва начинаешь учиться.
— Если ты хочешь рассказать мне о том, что из Архива не уходят с нормальной памятью, то меня уже этим не удивишь.
— Ты не знаешь ничего, — шепчет Оуэн и прижимает меня к себе. Чтобы устоять на ногах, я обхватываю свободной рукой его спину, а другую, с ключом, вытягиваю за ним.
— Но я бы мог все тебе объяснить, — смягчается он. — Я не хочу, чтобы все заканчивалось вот так.
— Ты меня использовал.
— Как и они, — соглашается он. — Но я даю тебе нечто, чего никогда не будет у них. Свободу выбора.
Я вставляю ключ в пустой воздух и начинаю его поворачивать. Дед сказал, что требуется полностью повернуть ключ, но уже на середине поворота я чувствую, как воздух начинает сопротивляться, стягиваться и уплотняться вокруг металла, будто превращаясь в замок. Странное ощущение поднимается по ключу в мои пальцы, и из ничего образуется дверь, едва различимая тень, висящая в воздухе за Оуэном. Я смотрю ему в глаза последний раз. Они совершенно ледяные, пустые и жестокие. Никаких бабочек, никаких сантиментов, никаких улыбок. Все становится проще.
— Я не стану помогать тебе, Оуэн.
— Что ж, зато я согласен помочь тебе в последний раз, — говорит он. — Я убью тебя раньше, чем они до тебя доберутся.
Я держу ключ и отпускаю Оуэна.
— Оуэн, разве ты не заметил?
— Что?
— Твой день закончился! — Я с силой проворачиваю ключ.
Он широко распахивает глаза, слыша позади четкий щелчок. Уже поздно бежать. Дверь распахивается с ужасающей, затягивающей силой, и не в полумрак Коридоров или просторы Архива, а в черную, непроглядную бездну, беззвездный космос. В ничто. Как и рассказывал дед. Но он не упоминал о тяге, такой сильной, будто мы стоим у раскрытой двери самолета. Оуэна тянет назад. Бездна жадно заглатывает его и тянет следом меня. Но я впиваюсь в лапы горгульи изо всех оставшихся у меня сил. Ветер меняет направление и, поглотив Историю, громко захлопывает дверь.
Не остается никаких следов. Ни двери. Ни проема. Только ключ, который вручил мне Роланд, торчит в воздухе, и его шнурок слегка раскачивается.
Ознакомительная версия.
