— Пан велел сразу вести в кабинет.
— Замечательно. Пан Рагеньский, сюда, пожалуйста. Пан Рафал, ваш посетитель…
Сердце забилось чаще, мандраж, которого с утра и не наблюдалось, тут как тут. Сейчас и поговорим, пан Рафал. Вы не понимаете всей важности… так?
— Здравствуйте, пан Джозеф.
О, голос этот Джош теперь припомнил со всей отчетливостью. А человек у далекого стола оказался совсем не таким, как Джош себе нафантазировал. Он не казался опасным, угрожающим, не полыхал Поверху алым гневом или серой яростью, он был… никаким. То есть — совсем.
Словно и не живое существо, облокотясь о стол, замерло в ожидании, а машина, только вид имеющая человеческий, а суть — пустая железка. Напряженно закусил губу, пытаясь понять, что вот эта монотонная серость может означать, когда ни единой искорки живой не проскользнет. Только серый, жемчуга плохого качества, перелив.
— Проходите, не стойте на пороге, — без тени дружелюбия потребовал иерарх. За спиной хищно клацнула, плотно закрываясь за секретарем, дверь. В кабине стало настолько неестественно тихо, что Джош неприятно догадался — звукоизоляционный барьер. Так как Джозеф пока не решался двинуться с места, Верхний коротко приказал. — Проходите, садитесь в кресло.
Прямо как на приеме у дантиста. Спорить Джош не видел необходимости и смысла. Дернул замершего в ожидании Цезаря, собранного и серьезного, «при исполнении» важного своей ролью. Вероятно, под креслом подразумевалось нечто, выделяющееся черным пятном на фоне зеленоватого плетения… стола, очевидно? Неуверенно дотронулся, и точно, кресло — кожаная обшивка под пальцами, спинка высокая, подлокотники неудобные, деревянные, а само — твердое, неуютное. Последнее выяснилось, когда в молчании сел. Цезарь пристроился рядом с левым коленом, замер — чернильно-черный, штрихованный. Тишина сделалась гнетущей, вдруг закололо губы и кончик носа, как при кислородном голодании. Потряс головой, прошло. Наконец, иерарх изволил сообщить:
— Очаровательно. Значит, Поверху ты видишь. Не знаю, что с тобой делали, но медиумом ты быть перестал.
— Эээ… что?! Как вы…
— Кресло нашел самостоятельно, но собака с тобой. Движения по-прежнему не совсем уверенные, значит, мир ты видишь иначе, чем обычный человек. Да и не могло к тебе обычное зрение возвратиться. Ну а коль пользуешься Верхним, ты теперь теперь не медиум. Медиумы не обладают зрением Поверху. Логично? Тем более, я просканировал твою ауру, — скучно поведал Рафал.
Ого, уже на «ты»… Познакомились, значит.
— Значит, знали, что я медиум. Давно?
— Начал догадываться, как только увидел тебя у Кшиштофа. А полностью убедился после третьего блока. Думаю, отчет ты читал. Точную дату уже не помню.
— Почему мне не сказали?
— Зачем? Всё равно в твоем возрасте медиумов уже не обучают, разве что заблокировать способности можно. А они у тебя и так латентные были.
— Я имел право знать.
Весь год считал себя обыкновенным простецом! Пользы, конечно, от медиумических качеств в латентном состоянии чуть, но… Сторонился бывших приятелей еще и потому, что стыдно было — они маги, а Джош теперь уже… собственного говоря, никто. Думал, презирают. В лучшем случае сочувствуют, считая неполноценным калекой еще и в смысле отсутствия Способностей.
— Полагаю, не имел.
— Что бы вы понимали! — сообразил, что кресло действительно похоже на стоматологическое — подлокотники словно созданы для того, чтобы в них вцепляться с испугу и от боли, пока во рту крошат зуб.
— Исключительно то, что идет на пользу Свету.
— Разумеется. Только о благе Света и печётесь.
— А твоя ирония неуместна. Я разговариваю с тобой только потому, что ты попросили о встрече. Ты пришёл ответить на вопросы. Вот и займемся делом. У меня не так много времени.
— Сначала ответьте мне на пару вопросов. Так сказать, некоторые гарантии…
Впервые за разговор голос собеседника потерял монотонность. Легкое оживление.
— За напарницу собрался просить? Тут все просто — при твоей максимальной искренности и готовности помочь расследованию панну Коваль привлекать к ответственности не будут. Думаю, ты это понял. Хотя, кажется, на этот раз пан Марцин несколько переборщил…
Воистину, переборщил. Но не будем показывать пальцем, кто — тоже, помнится, любитель перегнуть палку. И в том, что несмотря на явные перегибы коллеги Марцина Рафал не преминет воспользоваться «нажимом» в форме безвинноЙ панны Коваль, Джош никаких сомнений не имел. Впрочем, ничего неожиданного. Зато в рукаве имеется один козырь… Погладил заскучавшего Цеза.
— Что вы понимаете под готовностью помочь?
— Прежде всего честные ответы на вопросы. Если сведений окажется недостаточно…
— На сканирование не соглашусь. Больше вам не удастся заставить меня подписать бумаги.
— Категорично. Впрочем, твое мнение может и измениться…
О, дошли до самого главного. А Джош всё думал — когда же?
— Вы мне угрожаете? — поинтересовался Джозеф, заново переживая ощущение стоматологического кресла под задницей.
Подлокотники таких вот кресел некоторые особо чувствительные граждане начала двадцатого века выламывали «с мясом» от «полноты ощущений». Ну, тогда бормашинки были вылитые звери, да обезболивания не было. Кажется, так?
— Ну что ты. Никаких угроз. Просто взглядам свойственно меняться. Только лишь.
— А… ситуации, в которых мои взгляды могут поменяться?
Многозначительная тишина. Пан Верхний поднялся из кресла — серое размытое пятно — и неторопливо поплыл в сторону сияющей сетки стены. Козырь пока держим при себе.
— Так что за ситуации? — тихо, Цез, тихо. Посиди спокойно, разговор начинает приобретать интересные очертания. Погладил пса, полюбовался черной колючестью абриса. — Вы в курсе, что это ваше сканирование очень вредная штука? Что оно мне противопоказано категорически? Вот, даже пан Кшиштоф заключение написал…
— А этому вообще запретили соваться не в свои дела, — с раздражением перебил. Напористо сообщил. — Это вопрос Баланса, а Кшиштоф не входит ни в одну из комиссий.
— В справке черным по белому… Впрочем, вы и сами прекрасно всё прекрасно понимаете. В прошлом году по вашей вине я ослеп. В этот раз решили свести с ума? Или даже убить?
— О, значит, память возвратилась? Замечательно. Возможно, сканирование и не потребуется. Так чего ты так нервничаешь?
— Зато вы не нервничаете совсем… Мне вот все интересно, вас хоть совесть мучила, когда вы со мной… так вот? Или ничего, нормально всё? За что вы меня так?
Размытое серое пятно пошло рябью синевы, местами даже с фиолетовыми разводами. Иерарх изволит гневаться? И все равно — никакой он, даже в гневе. Рябь сходит на нет, опять серость и монотонность. Наверно, кривит губы:
