Мари направилась в кладовую за свежими простынями, как раз когда Герман начал рыскать в шкафчике для специй. Забрав простыни, она поднялась на второй этаж и замерла. Пока Руперта не было, она могла заглянуть в кабинет… Мари нерешительно шагнула к двери. Внизу щёлкнул замок, это был Свивер. Нёс картину.
— Там дождь, господин Руперт? — заметив мокрые следы на рубашке, спросила Мари.
— Моросит немного, — Свивер поднялся по лестнице и направился в одну из гостевых, даже не взглянув на Мари.
— Нужно будет взять зонт.
Он совсем не походил на брата: тощий очкарик с небрежно уложенными волосами. И одевался он как-то броско: тёмно-фиолетовые брюки и такой же жилет в ярко-оранжевую клетку поверх белой рубахи.
Мари бросила взгляд на кабинет и, мотнув головой, вошла в хозяйскую спальню.
Бардо повесила зонт на перила и опёрла одну из сумок о колено, пока доставала из кармана ключи. Чуть не растеряв свёклу, она встала в полоборота к замку и кое-как воткнула ключ в скважину. Мари двумя свободными пальцами открыла скрипучую дверь, переступила порог и оказалась в крохотной, едва освещённой прихожей. Ковру под ногами было лет пятьдесят, и сколько бы Бардо его ни чистила, он по прежнему пах старым Тобби — котом, который умер, когда Мари только читать научилась. Вместо вешалки из стены торчал ряд гвоздей, а небольшое зеркальце треснуло по диагонали.
— Бабуля, я пришла!
— Здравствуй, моя девочка! — донёсся хриплый голос из маленькой комнатушки. — Иду-иду!
Мари положила сумки на старый скрипучий пол и сняла пальто.
Щурясь, в прихожую заглянула старушка. Она была сморщенной и сгорбившейся, седые волосы стояли торчком, резная деревянная трость точно когда-то принадлежала злой ведьме… Но улыбка бабушки, как всегда, оставалась самой тёплой на всём белом свете.
— Вот и ты, — протянула руки бабуля. — Поздно ты сегодня. Дела?
— Задержалась на работе, — сразу после объятий Мари направилась на кухню.
— Работа? Что за работа?
— Да так, у одного богатея в пригороде.
«Ей незачем знать подробности, — подумала Мари, доставая продукты. — Орден достаточно её вымотал».
— Я буду там ночевать, — добавила она, ставя на плиту кастрюлю с водой. — Так что и появляться буду чуть реже обычного.
— Молодой? — заинтригованно улыбнулась старушка.
— Кто? — принявшись нарезать морковь, уточнила Мари.
— Богатей из пригорода, — старушка уселась на стул, оперев подбородок о навершие трости.
— Ой, не начинай, — под нож пошла картошка. — Я там просто горничная.
— Какая ещё горничная?! — изумилась бабуля. — Ты ведь образованная! Могла бы преподавать, коль к Фредерику путь заказан.
— Я уже говорила, что в Альгриде мне преподавать нечего, — длинные очистки полетели в ведро. — Тут только технологические профессии преподают, не могу ведь я лекции о судостроении читать.
— Тогда нечего со мной возиться, ехала бы в Ваюту.
— Не-а, — Мари улыбнулась краем рта.
— Ты ходила в соцслужбу?
— Бабуль, мы ведь об этом уже говорили, — улыбка исчезла.
— Не спорь со мной, Мари! — старушка стукнула тростью о край стола. — Выбей мне место в доме престарелых и живи спокойно.
— Бабушка, ну какой дом престарелых? — Мари повернулась к бурлящей кастрюле. — Знаешь, как они там живут?
— Мне всё равно недолго осталось. Совсем уж бабка старая, скоро и вовсе по кускам разваливаться начну.
— Не говори так, ты ещё…
— Утром доктор заходил. Меня поставили в очередь на операцию.
— Вот так новость! — обрадовалась Мари. — И когда сделают?
— Не сделают. Операция стоит восемьсот тысяч.
В кастрюле бурлила вода, о подоконник стучал дождь, нож звякнул об пол.
— Как… как же… — глаза Бардо бегали по кухоньке. — Я придумаю, что-нибудь. Ссуду возьмём или, может…
— Угомонись, — махнула старушка. — Доктор говорит, что операция выиграет мне от двух до шести лет. Я достаточно пожила, нет смысла тратить такие деньги.
— Неправда. Нужно, что-то делать!
— Не надо мне тут! Не спорь со старшей, — нахмурилась бабушка. — Там письмо на столе, отнеси в почтовый ящик, как будешь уходить. Это нотариусу. Я всё на тебя переписала, эти снобы и тапок моих не увидят.
Мари подняла нож и, взяв первое, что попалось под руку, начала мелко нарезать дрожащими руками. Она тряхнула головой, и широкая прядь закрыла её лицо. Глаза начали намокать, губа подрагивала. Мари уже не могла сдерживать свои всхлипывания.
— Ты там ревёшь, что ли?
— Это лук…
Забросив лук в кастрюлю, Бардо вымыла руки, протёрла глаза и наконец успокоилась.
Мари навещала бабушку минимум два раза в неделю. Старушка уже не справлялась. Внучка готовила ей, прибирала и помогала, как только могла, но у неё вовсе не медицинское образование, и помочь во всём она не смогла бы. Это злило Мари, заставляло руки трястись, сердце колотиться сильнее, глаза бегать из стороны в сторону. А затем её тело понимало, что физического врага нет, что разить некого. И тогда гнев всегда переходил в слёзы. В тёплые, солёные слёзы.
Мари провела у бабули пару часов, а когда дождь поутих, пешком направилась в центр города. Благо квартира бабушки находилась всего в двух километрах оттуда.
Среди старинных построек и новых послевоенных домов расположилось широкое, приземистое здание. Домик был рассчитан на четыре квартиры, у каждой из которых имелось собственное крыльцо и лужайка. Дождь стучал по зонту, журчал в водостоках, звенел о жестяные подоконники и шлёпал каплями о каменные вазоны. Бардо прошла мимо соседской клумбы с давно увядшими пионами и поднялась по крыльцу к квартире с номером три. Мари встала перед широкой чёрной дверью, вздохнула и нерешительно протянула руку. Трижды постучала.
Дверь открыл мальчишка лет одиннадцати, круглолицый с соломенными волосами.
— Привет, сестрёнка! — мальчик обнял Мари.
— Здравствуй, Перри. Как ты?
— У меня всё хорошо. По истории сегодня пятёрку получил.
— Молодец, весь в меня.
— Мама, папа! Мари пришла! — Перри открыл дверь пошире и впустил сестру.
Мари сложила зонт и поставила его в углу. В прихожую тянулся запах хорошего чая, однако обшарпанные пожелтевшие обои и старый ковёр с протёртой тропинкой портили впечатление.
Помня последний разговор с родителями, Мари не стала раздеваться.
В прихожую вошла женщина. Держалась она чопорно: руки были сцеплены на уровне живота, соломенные волосы убраны в строгий пучок, а тонкие губы на треугольном лице по привычке поджаты.
— Здравствуй, мама, — произнесла Мари. — Надо поговорить.
— Проходи.
В большой, но слабо освещённой гостиной сидел мужчина. Светлые волосы он зачёсывал назад, его отглаженная рубашка сияла белизной, туфли блестели не менее ярко. Он расположился в кресле по центру комнаты и, закинув ногу на ногу, читал газету, на столике рядом ожидал чай в чашке из старинного сервиза. По будням глава семейства Бардо вкалывал в типографии, возвращался поздно, весь в бумажной пыли и с руками, по локоть испачканными в чернилах. В выходные же он одевался, как аристократ, прогуливался по старым районам города или сидел вот так же за газетой. А мама что было сил подыгрывала ему, старательно подбирая гардероб и подавая чай со столетнего серебряного подноса.
Хотя бы на обучение Перри скопили денег.
— Здравствуй, папа. Я пришла поговорить о бабушке, — Мари встала в проходе. — Ей могут сделать операцию, но она будет стоить немалых…
— Расскажи о Свивере, — перебил отец, не отрываясь от газеты. — На место прежнего прибыл новый?
— Да, но он вообще не в курсе всего. Это не так важно…
— Вот и славно, не вечно же Свиверам держать пальму первенства.
— Да послушай же ты! — воскликнула Мари. — Бабушке нужны деньги.
— А семье Бардо нужно восстановить своё положение, — отец отложил газету. — Она тоже её часть, если ты не забыла. Есть какие-нибудь новости?
— Я наблюдаю за Свивером, но пока не поняла, что нашёл Райан. Всё хочу обшарить его кабинет, но пока не выходит. Свивер либо внутри, либо дверь у него на виду, — опустила глаза Мари. — На операцию бабушки нужно восемьсот тысяч. Где мы возьмём эти деньги?
