— Это Зиновий, — представил певуна Гудков. Зиновий никак не отреагировал, продолжая тренькать на балалайке.
Дальше мы прошли к «мужскому фургону», Гудков громко забарабанил:
— Товарищи! Сколько можно спать!
Я тоже удивился, солнце перевалило за полдень, а они ещё спят.
— У нас народ творческий, так что привыкай, — объяснил Гудков, видя моё недоумение, — сперва выступление, затем репетиция заполночь, а потом отсыпаются до обеда.
Он опять заколотил по фанерной стенке фургона.
Через миг там внутри что-то грюкнуло и высунулась заспанная голова, но уже другая.
— А это у нас Виктор Зубатов, — сообщил мне Гудков и спросил у него, — А где остальные?
— В село пошли, — хмуро ответил тот.
— Понятно, — сказал Гудков и повернулся ко мне, — с Бобровичем и Карауловым познакомлю позже. Сам видишь, ушли они.
— А кто это? — хмуро спросил Зубатов, зевая. — и что с лицом?
— Это Геннадий Капустин, наш новый помощник, взамен Пахома. А лицо ничего, хорошее лицо трудового человека.
— Отлично! — Зубкатов повеселел, — а сгоняй-ка, трудовой человек, к сельсовету, я там саквояж давеча забыл. Синий такой.
— В мои обязанности входит только работа с декорациями, реквизитом и лошадьми, — сухо ответил я.
Произошло то, чего я опасался, члены агитбригады сейчас начнут гонять меня с личными поручениями. Поэтому нужно было это пресекать сразу.
— Так саквояж с реквизитом, — нахально усмехнулся Зубатов и добавил, — и побыстрее, мне репетировать надо.
— Вишь, брат, какое дело, — развёл руками Гудков, мол, ничем помочь не могу.
Я скрипнул зубами. Но деваться было некуда.
Дальше мы подошли к другому фургону, где Гудков познакомил меня с женским составом агитбригады.
Женщины отреагировали на меня более дружелюбно, поахали, какой, мол, я миленький и маленький, посюсюкали, но на этом знакомство окончилось.
В общем, в этом коллективе было восемь человек, кроме руководителя, с которым я уже познакомился, в состав входили три женщины и четверо мужчин.
Главным украшением коллектива являлись юные Нюра и Люся, они были практически как сёстры-близнецы, но только наоборот. Если Нюра Рыжова была дивной красоты девицей с греческими миндалевидными глазами с поволокой, напоминающие терновые ягодки в росе, и с удивлённо приоткрытыми земляничными губками, но при этом донельзя толстозадая и коротконогая. То Люся Пересветова, наоборот, подтянутая и высокая, с шикарной грудью, но с невыразительным малокровным лицом, тонкими губами и роговыми очочками на длинном мясистом носу. Соответственно, если Нюра была жгучей брюнеткой, с отливающими синевой упругими локонами, то Люся оказалась нежной блондинкой с прямыми, как проволока, волосёнками. Обе девицы, как я понял, исполняли хореографические танцы и ловко водили хороводы, но если Нюра была сильна в эксцентрических плясках, то Люся была знатной чечёточницей, умела недурно делать два акробатических кульбита и даже salto-mortal’e.
Мужская часть труппы, как я уже упоминал, состояла из четырех человек.
Первым номером был силач и эквилибрист Жоржик Бобрович, который когда-то ранее выступал под именем Чёрный пират Вилли в цирковой труппе «Братья Маркау», а до этого работал разносчиком писем в оптово-розничном трикотажном тресте, который специализировался на дамских рейтузах, манишках и суконных беретках. Нрав Бобрович имел обстоятельный, но при этом был совсем не дурак выпить и помахать кулаками, за что постоянно получал нагоняи от товарища Гудкова.
Виктор Зубатов, наоборот, был идейный комсомолец, показательно выписывал и читал журнал «Октябрь мысли» и газету «Правда». Он искренне был уверен, что мирная культурная деятельность есть один из главных участков классовой борьбы пролетариата. «Я — культурный строитель!» — гордо говорил он. В агитбригаде товарищ Зубатов был за куплетиста, кроме того, играл на гармони, балалайке, свирели и барабане, впрочем, мог даже на ложках вполне недурно отстучать арию. Зубатов хвастал, что умеет хоть на виолончели, хоть на клавесине, но при этом никто никогда не слышал (да никаких виолончелей и, тем более, клавесин в агитбригаде отродясь и не было). Но, чтобы не обижать товарища, верили на слово.
Зиновий Голикман, или же, попроще говоря — Зёзик, был смугл, горбонос, худощав, немного играл на скрипке и балалайке, немного пел и читал стихи нудным трагическим голосом. В остальное время молчал.
Григорий Караулов, он же Гришка, белобрысый весельчак и балагур, был народным певцом, звукоподражателем и имитатором. Караулов имел у окрестных вдовушек и кухарок большой успех благодаря своему бархатному баритону, роковому взгляду синих глаз и мускулистым рукам. И это именно его контузило башмаком у фургона.
Был в агитбригаде ещё один человек, который стоял особняком, по имени Клара Колодная, субтильная остроносая девица крайне сердитого вида, в тёмном практичном платье с воротником стойкой. Злые языки поговаривали, что ранее она подрабатывала няней для слабоумных младенцев. Так это или нет, сейчас уже и не проверишь, поэтому все удовлетворялись официальной версией, что была она секретарём в торговом представительстве заготзерна, но справку якобы потеряла второпях, когда переезжала из родного Торжка в город N. Отвечала Клара за костюмы, декорации и прочий реквизит. Артистам свирепо завидовала (особенно Люсе и Нюре), но сцены дико боялась, впрочем, иногда принимала участие в массовках на заднем плане, если не надо было ничего говорить.
Сам же руководитель, Макар Гудков, режиссировал выступления агитбригады, выдавал получку, устраивал нагоняи и вообще был за главного. При необходимости мог спеть и сплясать.
И вот в этот коллектив на первых порах мне предстояло вписаться, пока я соображу, что к чему.
* Фордершпрунг(от нем. Vorder — передовой, Sprung — прыжок) — прыжок вперёд с переворотом, прогнувшись в спине, с промежуточной опорой на руки (или одну руку), и приходом на ноги. Элемент цирковой буффонады.
** слова народные
*** слова А. Н. Чичерина, 1927 г.
Глава 3
И вот первое моё рабочее поручение в этом мире — принести комсомольцу Зубатову из сельсовета синий саквояж с реквизитом.
Я аккуратно пристроил наволочку с генкиными вещами на сеновале (от греха подальше сунул её вглубь сена), и отправился на село. В агитбригаде, кстати, никто даже не спросил меня, обедал ли я или нет, да и запахов готовящейся пищи что-то не было слышно, хотя время было давно послеобеденное.
Я шел по грунтовке и безрадостно размышлял. В этой агитбригаде было не лучше, чем в трудовой школе. Нравы, вроде как посвободнее, но, зато, в школе хоть кормили. Не очень вкусно и полезно, зато нажористо и обильно. А где мне добывать провизию здесь, я не представлял совершенно.
По дороге до сельсовета со мной не произошло никаких происшествий, если не считать, что один из купающихся в лужах гусей надулся, зашипел, подбежал ко мне и попытался ущипнуть, угрожающе открывая клюв. Отмахнувшись от некультурной птицы, я заторопился дальше. Село меня раздражало. Впрочем, как и это время. Пройдя ещё немного я решил, что, если вопрос с кормёжкой не выяснится — вернусь обратно в школу.
Поплутав совсем немного, я отыскал сельсовет. Небольшая избушка, олицетворяющая местную власть, встретила тишиной, запахом мышей и запустением. В неухоженном палисадничке, окружавшем здание, лениво паслись неповоротливые толстобокие козы. На меня они не обратили совершенно никакого внимания.
Так как никакого замка на дверях не было (дверь подпирал обычный веник!), я беспрепятственно вошел внутрь. Там тоже оказалось безлюдно. Синий саквояж сразу обнаружился на стуле в единственной комнате. Прежде, чем взять его, я, нимало не предаваясь моральным терзаниям, раскрыл и проверил, что там внутри.
А внутри оказался пухлый каравай домашнего хлеба, заткнутая кукурузным початком бутыль мутноватого самогона, примерно на литр, десяток вареных вкрутую яиц, пару золотистых луковиц, завёрнутое в чистую тряпицу кольцо источающей умопомрачительный чесночный аромат колбасы, а также здоровенный шмат солёного сала, обложенный веточками свежей петрушки, и, судя по сладковато-нежному запаху дымка — гороховой соломкой осмоленного.
