— Инспектор, — проговорил я, — вы хотели меня видеть.
Его глаза открылись, он скосил взгляд на меня. Я присел на краешек койки, так, чтобы он мог видеть меня, не поворачивая головы.
— Подстрелили, — прошептал он.
— Я знаю, — проговорил я. — Я там был.
— Второй раз.
— Неужели? А когда был первый?
— На войне.
— На какой именно? — спросил я.
Найтингейл, поморщившись, повернулся на кровати.
— На второй, — ответил он.
— На Второй мировой, — повторил я. — Где же вы служили — в ясельном полку?
Если далее Найтингейла призвали в сорок пятом, он должен был родиться никак не позже 1929 года. Это если он солгал насчет своего возраста.
— Сколько вам лет, инспектор?
— Много, — ответил он. — Начало века.
— В начале века? — переспросил я, и он кивнул. — Вы родились в начале века? Какого — двадцатого?
Найтингейл выглядел от силы на сорок пять, а это надо уметь, особенно когда лежишь полумертвый на больничной койке и некий механизм рядом издает писк через равные промежутки времени.
— Получается, вам больше ста?
Найтингейл издал странный свистящий звук, и я было встревожился, но потом понял, что он смеется.
— А это нормально?
Он покачал головой.
— Вы знаете, почему так происходит?
— Дареному коню, — прошептал Найтингейл, — в зубы…
С этим трудно было поспорить. Я не хотел утомлять его, поэтому вкратце рассказал о Лесли, о погроме и о том, что меня выдворили из «Безумия». Потом спросил, может ли Молли помочь мне выследить Генри Пайка, но он отрицательно покачал головой.
— Опасно.
— Но я должен, — сказал я. — Не думаю, что он остановится, — если его не остановить.
Медленно, по одному слову, Найтингейл объяснил мне, как следует действовать. И мне эти слова очень не понравились. План был действительно жуткий, и потом, вопрос: «Как попасть в „Безумие“» по-прежнему оставался открытым.
— Мать Тайберн, — проговорил Найтингейл.
— Вы хотите, чтобы она приказала своей дочери впустить меня? — спросил я. — Что же, по-вашему, может заставить ее это сделать?
— Самолюбие, — сказал Найтингейл.
— Вы хотите, чтобы я умолял ее?
— Не ее самолюбие, — прошептал Найтингейл. — Ваше.
Вести грузовик с прицепом по Уаппинг-Уолл не так-то просто, поэтому я за определенную плату попросил об этом человека по имени Брайан. У Брайана была лысина, пивное брюшко и отвратительный лексикон. Для полного соответствия стереотипу не хватало шоколадки «Йорки» и свернутой в трубочку газеты «Сан». Однако я его нанял вовсе не для интеллектуальных бесед, и мы с ним добрались до жилища Мамы Темзы без каких-либо происшествий. Припарковались между ее домом и пабом «Вид на Уитби». Его служащие, очевидно, решили, что это внеплановая поставка товара, ибо высыпали на улицу в почти полном составе. Я объяснил им, что наш груз предназначен для частной вечеринки, и это, как ни странно, их совсем не удивило. Взяв из кабины деревянный ящик с образцами товара, я велел Брайану ждать в машине и отправился к входу, слегка пошатываясь под тяжестью своей ноши. Поставив ящик у двери, я нажал кнопку звонка. На этот раз мне открыла та самая белая дама, которую я уже видел среди подруг Мамы Темзы. Теперь на ней был другой костюм — но тоже очень стильный, а на шее все так же красовалось жемчужное ожерелье. На руках она держала маленького чернокожего ребенка.
— О, констебль Грант! — проговорила она. — Очень рада снова видеть вас.
— Дайте-ка угадаю, — сказал я, — вы, должно быть, Ли?
— Неплохо, — улыбнулась Ли, — люблю молодых людей, которые быстро соображают.
Река Ли берет свое начало в Чилтерн-Хиллс, к северо-западу от Лондона, проходит через северную их часть и затем по долине Ли стекает к Темзе. Это самая крупная из рек Лондона, наименее всего задействованная в промышленных целях. Поэтому она и пережила Великое Зловоние. Ли, очевидно, была из того же поколения genii locorum, что и Оксли. А может, даже и старше.
Я скорчил ребенку рожицу. Это была, как я теперь заметил, девочка ясельного возраста. Она в ответ показала мне язык.
— Это Брент, — проговорила Ли. — Наша младшенькая.
— Привет, Брент, — сказал я. Ее кожа была светлее, чем у сестер, а светло-карие глаза какой-нибудь поэтичный лжец назвал бы ореховыми. Воинственное выражение ее личика очень кое-кого напоминало. На ней была крошечная копия стандартной ярко-красной формы футболиста национальной сборной — конечно же, с одиннадцатым номером на спине.
— Ты смешно пахнешь, — сказала Брент.
— Это потому, что он волшебник, — объяснила ей Ли.
Брент вывернулась из ее рук и ухватила мою ладонь.
— Пошли, — сказала она и потянула меня в коридор. Она оказалась неожиданно сильной, и я даже слегка напряг ноги, чтобы устоять на месте.
— Мне надо забрать ящик.
— Не бойтесь, я о нем позабочусь, — проговорила Ли.
И Брент повела меня по длинному коридору к двери квартиры Мамы Темзы. Сзади слышался голос Ли — она просила Дядюшку Бейлифа быть душкой и отнести ящик к Матушке.
По мнению доктора Полидори, «поведение genii locorum доказывает, что правила официальных церемоний для них важны не менее, чем для человека вода и мясо». Далее он утверждает, что они «неизменно обнаруживают потрясающую готовность к подобным мероприятиям и, соответственно, всегда имеют надлежащий вид. В случае же внезапной отмены мероприятия демонстрируют глубокое отчаяние».
Ну, я решил сделать скидку на то, что Полидори все-таки писал в конце восемнадцатого века.
Они ждали меня в тронной комнате. Теперь-то было ясно, что это именно тронная комната. Мангровое дерево в кадке поднималось до самого потолка, под его сенью находилось священное роскошное кресло из «Мира кожи». На нем восседала блистательная Мама Темза, в австрийских кружевах и с серебристо-голубыми стразами в высокой прическе. Позади помещалась ее свита — в шелковых одеяниях и с цветными шифоновыми платками на головах. А справа и слева стояли дочери, образуя живой коридор, по которому я должен был пройти. Слева я заметил Тайберн и Флит — с ними рядом были две совсем молоденькие девчонки с тонкими косичками и в кашемировых свитерах. Беверли стояла справа. В обтягивающих шортах и лиловой майке, она сильно выбивалась из общего стиля. Поймав мой взгляд, она возвела глаза к потолку.
Рядом с Беверли стояла очень высокая стройная женщина с остроносым лисьим лицом. Отдельные пряди ее волос были выкрашены в пепельный и ярко-голубой, а нарощенные ногти — в зеленый, золотистый и черный. Это, как я понял, была Эффра — еще одна подземная река и богиня-покровительница Брикстонского рынка по совместительству. Еще я обратил внимание, что богини рек северного Лондона стоят слева от трона, а южного — справа.
