В одном я соглашаюсь с моим отцом — скучным и неинтересным человеком, который совсем не понимает меня — все-таки я слишком много думаю, для своих семнадцати лет.
Бомж Васек бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла. Жизнь его стала бегом, и бег был длиною в жизнь. Кто бы мог подумать, что пятидесятилетний одышливый алкоголик с зарождающимся циррозом печени может так бежать? Да, никто!
А между тем, ему стало казаться, что он уже способен выиграть марафонский забег, так долго несли его ноги по пустынным улицам.
В ту памятную ночь он тоже поставил рекорд. Тогда для себя. Теперь же, он, наверное, ставил рекорды олимпийские. Бомж Василий был ходячей иллюстрацией к статье о влиянии экстремальных ситуаций на физические возможности человека.
Взорвавшийся где-то внутри него мир по-прежнему не собирался принимать устоявшиеся очертания. Напротив, он все расширялся, образовывал какие-то свои неведомые галактики и солнечные системы, в которых действовали непонятные и неестественные законы.
Если бы Василий закончил факультет философии в областном вузе, на который так стремился попасть в золотые годы, он наверняка задался бы вопросом «почему?». Вернее, полностью это бы звучало:
— Ну почему это произошло именно со мной? Почему из двадцати пяти тысяч людишек моего родного города ЭТО свалилось именно на меня? — вечный вопрос неудачников и самокопателей.
Но Васек не кончал филфак, и к тому же за долгие годы своего бомжевания обрел известный фатализм и покорность судьбе. Потому в данный момент он был озабочен одной единственной мыслью: «Выжить!»
А люди, у которых остается такая одна единственная мысль, как известно способны горы свернуть.
Покинув территорию свалки (и оставив другана Витька погибать мучительной смертью в объятиях адского зеркала), Василий с полчаса бегал по затемненным и кривым улочкам нижнего города. Свет редких фонарей пролетал у него по лицу, освещал вытаращенные безумные глаза и полураскрытый рот с каплями слюны в уголке.
Сначала Васек орал, потом сорвал голос и осип, так что мог только хрипеть. Телогрейка его распахнулась, холодный дождик заливался за шиворот, бежал холодными струйками спине.
В конце концов, некий инстинкт вывел Васька к лежке.
Лежка заменяла у бездомной братии личные квартиры. Под это нехитрое определение подходили как ветхие шалаши со стенами из рваного брезента и полиэтилена или хибары из бревен пополам с фанерными щитами, так и комфортабельные апартаменты на семерых в канализации с паровым отоплением.
Личная лежка Васька представляла собой промежуточный вариант: это был наполовину раскуроченный ржавый контейнер, из тех, что служат для транспортировки грузов морем. Часть крыши Васильева дворца отсутствовала, что позволяло в зимние, морозные дни разводить костер, не боясь отравиться при этом дымом. Двери контейнера тоже отсутствовали, и были заменены подобием ширмы из мешковины и ломкого от времени полиэтилена. Там, где крыша сохранилась (заботливо обработанная новым хозяином на предмет протечек), было темновато, но уютно, и обреталась целая гора источающего неприятные ароматы тряпья. Здесь же лежала кипа газет (местное издание с 1995 по 1999 годы — размокшие и нечитаемые) и складной туристический стул без сиденья, найденный на все той же свалке.
Еще сюда забредали крысы. Они таскали объедки от костерка, рылись и шебаршились в тряпье. Иногда Васек застигал их и безжалостно убивал, справедливо считая голохвостых грызунов не хуже любой другой закуски.
Самое главное были припрятано в тайнике: там, где ржавый пол контейнера провалился, и открыл внушительную нишу, идеально подходящую под тайное ухоронище. В свое время бомж Васек даже вырыл небольшой погреб, в котором при необходимости можно было поместиться и самому.
Сейчас, летом, здесь было почти пусто. Лишь валялся закопченный эмалированный чайник (предмет ценности по причине полной своей исправности), пара кирзовых сапог, стыренных давеча на стройке в Верхнем городе, и самое главное, составляющее жизненное кредо Васька, можно сказать, его тотем: почти полная бутылка «Мелочной» — некачественной и мутной водки по двадцать пять рублей за поллитровку.
Надо сказать, это все, что осталось после вчерашней попойки с Витьком. Увидев вожделенный сосуд, Василий почувствовал слабый укол совести (Витек больше не разделит с ним трапезу) и куда более сильное удовлетворение (Васек выпьет все сам).
Что он и сделал, потому что момент требовал. Плотно задернув пыльную и в пятнах штору, он поднял бутылку и стал поспешно опорожнять ее из горла. От водки мощно шибало сивухой, из глаз его катились горючие слезы, рот искривился, но это было самое то. Лейся родная, да побольше, пусть даже вся, лишь бы заглушить, выбить из памяти, как Витек соприкасается со своим ожившим отражением. Как начинает в нем растворяться. Лейся паленая гадость, и, может быть, с утра все покажется не таким уж и страшным.
Может быть, с утра это покажется сном.
Может быть, белой горячкой. Василий был согласен и на это, пусть это опасный симптом, пусть это значит, что он допился, лишь бы только это не было правдой.
— Не было! — твердо сказал Васек, ощущая, как мир привычно плывет и наполняется отупляющей благостью, — не было… — это уже не так твердо.
Он перевел дух, ощущая, как в желудке плещется буйное тепло. Потом запрокинул голову к небесам (роль которых исполняла в данный момент изъеденная ржой крыша) и заорал громогласно:
— НЕ БЫЛО!!! НЕ БЫ-ЛО!
Его крик слышали многие. Двое одиноких прохожих, каждый из которых возвращался к себе домой заполночь, вздрогнули синхронно (хотя шли по параллельным улицам и друг друга не видели), оглянулись и, втянув голову в плечи, поспешили скорей к своим жилищам, где, как известно, уютно, тепло и вообще крепость.
А тот, которого якобы не было, даже не дрогнул. Он, напротив, широко и дружелюбно улыбнулся окружающей ночи, а потом направился прямо на голос.
Спиртное на пустой желудок и стресс подействовали сразу и с оглушительной силой: исторгнув свой вопль, Васек минуту приплясывал на месте, прихлебывая горячительное из горла, а потом ноги его зацепились одна за другую, и он тяжело рухнул на тряпье. Бутылка вылетела у него из руки и вдребезги разбилась о стенку контейнера.
Васек же достиг того, что хотел, и отошел в мир сновидений, где ничего не происходит по-настоящему.
Утро он встретил в полном единении с природой — то есть лицом вниз в куче кишащего насекомыми тряпья. Когда он зашевелился, многолапчатые и усатые разбежались в разные стороны, и лишь с пяток самых храбрых еще маршировали по испитой Васильевой роже.
Судя по тем ощущениям, которые испытывал бывший выпускник районной средней школы (с красным дипломом, помните?), тараканы маршировали и внутри его головы.
Чахлый свет скрытого облаками солнышка едва пробивался сквозь ширму, однако и этого хватило, чтобы глаза Василия обильно заслезились. Он охнул, с трудом приподнялся и принял полулежачее положение. Громко чихнул от царящей кругом пыли и тут же схватился за голову, чтобы она ненароком не разорвалась. С умным видом уставился на ширму, став в этот момент неуловимо похожим на брата Рамену с той разницей, что вместо просветления Васек находился в абсолютнейшем затемнении.
Что-то ведь было? То, из-за чего он вчера так надрался?
Что?
Потом он вспомнил. Глаза его, доселе бессмысленные, вдруг растерянно моргнули, а потом испуганно расширились, когда пришло осознание.
— Нет, — сказал Василий сипло, — не было…
Но это было. Он помнил точно. Он помнил все до последней детали с пугающей ясностью.
А спустя еще мгновение он понял, что не один.
Ощущение это пришло почти незаметно, но вместе с тем явно: так, вы чувствуете, что открылась дверь, когда холодный язык сквозняка овевает ваши ноги. Вы можете говорить себе сколько угодно, что вам показалось, и никакого сквозняка нет, но стоит подойти к двери, и она действительно окажется открытой. Так и здесь, маленький ледяной червячок внутри — пресловутое шестое чувство шевельнулось вдруг, а потом послало в мозг сигнал тревоги.
Опасность была рядом. Совсем рядом и потихоньку приближалась к лежке. Давила.
Самое неприятное заключалось в том, что Василий знал, кто находится возле контейнера. И приблизительно догадывался, что ему надо.
Васек рывком сел, сердце билось как сумасшедшее, кровь стучала в висках, а легкие жадно хватали воздух. Похмелье исчезло, захлебнувшись в адреналиновой волне. Василия пробила холодная испарина, он напряженно вслушивался.
Птичье пение — довольно вялое по причине дождливого дня. Звуки автомобильных двигателей с близкой улицы. Шум воды, отдаленно — это с речки.
