В тот день, как это бывало, я с утра почувствовал усталость. Вадим как-то сказал мне со смешком: «Вовсе незачем молодому врачу тащить на плечах весь груз мироздания». Я отшутился: то, что несу я, это всего лишь груз моих собственных невеселых мыслей. Но в тот день мысли эти приблизились вплотную, и я почувствовал, что они и впрямь могут заслонить от меня Вселенную.
А все из-за весны. Авитаминоз. Около 70 % суицидов происходит в весеннее время.
9.— Заходите, — медсестра заглянула в небольшой холл, и ободряюще улыбнулась Лене. — Петр Семенович сейчас вас примет.
Лена встала, чувствуя какой-то странный жар, как при температуре. Обманывать… обманывать человека… Нет, Лена вовсе не была такой хорошей: ей вовсе не отвратительна была ложь как таковая, и мораль ее ограничивалась смутными представлениями об «общечеловеческом», как и у большинства из нас — сколь бы виртуальными ни было само определение. Но она ощущала внутри себя колоссальное внутреннее неудобство. Казалось бы, чего серьезного — зайди и сыграй. Но Лена не знала, ради чего: она чувствовала только, что ее партнеры не правы.
Дверь… смешно: жив ты или мертв, а двери открываются совершенно так же. И даже в дорогих клиниках — скрипят.
Петр Семенович и впрямь совершенно подходил под описание Вика. Был он молод (но не так чтобы совсем), был он симпатичен и был он… какой-то… Лене показалось, что она видит вокруг него что-то, похожее на ореол. Свет, очень ясный и чистый, как декабрьский лед на солнце.
Кабинет у него тоже был хороший. Ничего лишнего, все спокойное, светлое… на раковине — чашка с недопитым, но еще дымящимся кофе. Эта деталь почему-то окончательно подкосила Лену.
Врач идеально подходил Лене. Кто его знает, сколько факторов учел Станислав Ольгердтович в своих поисках, но, если он не ошибся, конкретно вот этот человек при взгляде на рыжевато-русую девушку в зеленом свитере должен почувствовать именно то, что рассчитал и срежиссировал Вик. «Надеюсь, этого не случится».
— Присаживайтесь… — сказал врач и указал ей рукой на удобный стул. — Разговор, увы, будет долгий…
— О чем вы? — изображая замирание сердца, спросила Лена: Вик подробно проинструктировал ее, как вести себя, еще пока они сидели на кухне. От усилия следовать его инструкциям девушка аж вспотела, но все равно чувствовала себя любительской актрисой. Да не просто любительской актрисой, а цыганкой, которая выманивает деньги, не имея к тому ни способностей, ни призвания.
— Да вы присаживайтесь… В общем, тут надо еще разобраться, но…
— Что?! Да прекращайте вы, говорите сразу! — это было сказано без гнева, скорее с тревогой (тревога в высшей степени удалась) и томительным осознанием беды (это тоже, в общем, получилось). Лена сама от себя такой прыти не ожидала.
Доктор явно слегка разозлился (не на нее конечно, на обстоятельства), и это было хорошо. Однако ответил, глядя прямо в глаза:
— Лена, понимаете, все очень серьезно. Нельзя вот так сразу…
— А как можно?
Он чуть смешался.
— Ладно, если вы так хотите, — спокойно и не теряя мягкости в голосе ответил он. — У вас рак. Злокачественная опухоль. Понимаете?
Лена опустилась на стул. Ей показалось, что сердце ее сейчас взорвется, но нет… Сердце у нее теперь было новое, здоровое. Как в страшном сне ей представилось: все происходит по-настоящему, только не у нее смертельная болезнь, а у молодого доктора. И она выступает его палачом, а вовсе не он ее. Она сидела, склонив голову, и слушала, как врач говорит что-то о том, что еще не все потеряно, что надо лечиться, что это дорого, но возможно, и выписывает рецепт… Она могла чувствовать боль и гнев, все возрастающие в его душе, хотя он прекрасно контролировал свой голос. Лена реагировала нетипично — просто молчала и даже не смотрела на него, а смотрела искоса в окно, на солнечные зайчики, как будто ее ничего не волновало — и поэтому он сердился еще больше. Он не мог испытывать к ней жалость: она не вызывала ее.
А потом она вскинула на него глаза — как раз вовремя, чтобы он увидел слезы.
Лена ненавидела себя в этот момент. Она не притворялась — ее и впрямь охватила тоска, по дому, по жизни. Она понимала, что играет с этим человеком в страшную и некрасивую игру — а ведь он хороший, сильный, добрый, и ему, наверное, не раз приходилось сообщать больным о роковом диагнозе, но вот перед ним молодая красивая девушка, к которой он чувствует симпатию… И она ничего не говорит, и лицо у нее спокойно, как будто даже каменное…
— Значит, это судьба, — улыбнулась Лена. — Не волнуйтесь, я знаю, что меня никто не вылечит.
Этой фразой Лена ломала весь сценарий Вика. Она не должна была ничего говорить. Просто молча кивать, притворяясь, что сдерживает слезы, а потом так же молча выйти из кабинета. После этого оставалось бы только собрать посеянные плоды.
— Не стоит отчаиваться, — сказал врач, пряча искреннюю боль под напускной строгостью. — Не стоит. Знаете что…
— Ничего, — Лена аккуратно подтянула «хвостик» и пригладила волосы. — Ничего. Не берите в голову. Знаете, я все равно уже мертва.
— Чушь! — врач ударил ладонью по столу, позволив раздражению прорваться наружу. — Не говорите чепухи! Многие сразу отчаиваются, и потом…
— Почти мертва, — перебила его Лена. — Быть одинокой — это значит почти мертвой, да? А у меня никого нет. Я теперь сирота.
— Погодите, вот же в справке записано… — врач недоуменно уставился на стол. Лена запоздало сообразила: да, ведь Станислав Ольгердтович придумал для нее какую-то легенду, и, наверное, по этой легенде у нее, Лены, были родители, которые могли позволить оплатить лечение дочери в такой дорогой клинике.
— Обреченность на что-то — это стена, — сказала вдруг девушка слова, пришедшие ей в голову. — Она отгораживает не хуже, чем смерть как таковая. А я обречена уже давно.
«Куда меня несет?!»
Врач молчал.
— У меня с рождения больное сердце. Я была обречена быть слабой, быть никчемной… я даже на физкультуру не ходила в школе, меня даже в походы с классом не отпускали… Я никогда ничего не могла! Я была обречена! Обреченностью больше, обреченностью меньше… Сколько мне осталось, доктор?
Последняя фраза, кажется, прорвалась откуда-то не отсюда, а чуть ли даже не из американских фильмов… ну и черт с ней. Лишь бы своей цели послужила.
— Думаю, с полгода… — тихо сказал врач и откашлялся, пытаясь прийти в чувство. — Но… — он сбился.
Видно, тоже почувствовал, что слова бессмысленны. А может, что увидел на лице у Лены такое.
Лена улыбнулась. Ах, если бы ей и в самом деле оставалось полгода! Она, по крайней мере, рассказала бы Сергею, что любит его.
— До свидания, — сказала она, поднимаясь со стула. — Полгода — это замечательно. Это крайне много. Я бы столько всего успела, будь у меня, что успевать.
10.«Я провалила дело, — думала она, выходя из больницы. Воздух изо рта на холоде клубился паром. — Ну и что… В самом деле, какая разница. Главное, что саму себя не провалила. Ну нельзя, нельзя делать с людьми что хочешь только потому…» — почему «потому» она не додумала: побоялась.
С другой стороны, это было ужасно. Ведь она поверила Вику, когда он говорил, что судьбы множества людей зависят от того, что сделает она. Она и в самом деле поверила! А потом сказала себе, что если всякий будет нарушать нормы морали ради чужого блага, то от этих норм вскорости ничего не останется. Но ведь… черт побери, взрослые люди всегда так поступают, с сотворения мира! И мир как-то стоит! И многие выживают потому, что немногие поступают не совсем красиво или не совсем честно.
Ведь, как ни крути, а доверия Вика и Станислава Ольгердтовича она не оправдала, и кто знает, что за беда теперь случится с ними. И что случится с ней, если дело будет провалено?
Никто ее не встретил, когда она завернула за угол, хотя там было условленное место. Ничего удивительного — дуются, наверное, напарнички. Только какая-то тетка попыталась сунуть листовку… да, чуть ли не ту же самую листовку, про открытие памятнику Иванову И. В., чуть ли не через месяц или два… Лена посмотрела на эту бумажку, пытаясь вспомнить, откуда у нее это чувство узнавания, и не сумела. Как будто что-то подобное уже случалось раньше… Ее занимали совсем другие мысли. Если Станислав Ольгердтович в состоянии дистанционно подкорректировать воспоминания врача, то уж, наверное, и о ее демарше узнает. Ну и ладно, не больно и хотелось. Симорга-то, небось, за ней пришлют… А если не пришлют… Лена подумала, что хорошо бы зайти домой, но дома, наверное, стоит гроб с ее телом… Двух дней еще не прошло.
Ей стало страшно.
День прошел как-то незаметно, хотя, казалось, конца ему не будет. Солнце уже садилось, окрашивая улицу в закатно-багровые тона. Девушка стояла одна посреди пустынного обледенелого переулка, зажатого проволочно-дощатыми заборами (клиника, несмотря на свою престижность, помещалась на окраине), и никого не было рядом. Ни единой души.
