Ей стало страшно.
День прошел как-то незаметно, хотя, казалось, конца ему не будет. Солнце уже садилось, окрашивая улицу в закатно-багровые тона. Девушка стояла одна посреди пустынного обледенелого переулка, зажатого проволочно-дощатыми заборами (клиника, несмотря на свою престижность, помещалась на окраине), и никого не было рядом. Ни единой души.
Наступала первая ночь ее посмертия.
Черное отчаяние накатило на Лену. Ей захотелось упасть на асфальт и застонать от тоски и одиночества. Темные тени клубились вокруг, окутывая ее туманом.
Она медленно пошла прочь, двигаясь через оранжевый закат. Тишина, только хруст ледяной крошки у нее под ногами. Никого — только гаснущий день за плечом.
Странно, только что такие тучи мыслей роились в голове, столько всего происходило… и вот не осталось ничего. Только конец. Только исход.
Затем свет кончился. Лена не заметила, как зашла в тень. И тень эта была больше обычной и плотнее. Девушка поняла, что выйти из нее нельзя, но восприняла это как должное. Она и не осознавала, сколько на самом деле боли и страха испытала сегодня. Теперь они навалились на нее целиком, погребли ее надежней, чем три метра почвы.
«Ты устала. Ты хочешь спать. Спи, пожалуйста. Здесь только холод и никто тебя не тронет».
«Я устала».
«Ты обречена».
Лена почувствовала, что и впрямь ложится на холодную землю под забором и сворачивается клубочком. Под щекой оказался ледяной бугорок, но лень было даже двинуться, чтобы стало удобнее. Как холодно… как противно…
Но, по крайней мере, она заснет. А когда заснет — проснется, встанет, умоется и начнет собираться в институт, вставив в магнитофон кассету с саунд-треком из «Бригады». И никакая печаль ее не коснется больше.
«Ты обречена».
Темно… Вязко… Недвижно…
И — чужой голос, слишком звонкий, слишком ясный, разрывающий ледяную тьму.
— Лена! На что ты обречена — вспомни!
Наверное, Лена чуть приоткрыла глаза, потому что как бы она иначе увидела Вика? С яростным лицом он стоял чуть в стороне от нее, сжимая в руках здоровенную палку — от забора, наверное, отодрал. Палка, да и сам Вик, светились ровным белым светом.
— На что ты обречена! — крикнул он, отмахиваясь своим импровизированным оружием на манер бейсбольной биты, — Лена не видела, от чего. — Вспомни!
Что-то темное схватило Вика за горло сзади. Он попытался это отцепить — бесполезно — это что-то почти оторвало его от земли.
— Лена! — прохрипел мальчик.
Еще одна вспышка — на этот раз свет темнее, не белый, а какой-то желто-оранжевый — и Лена на мгновение увидела Станислава Ольгердтовича с перекошенным лицом, который изо всех сил бил об асфальт странное существо. Существо было похоже на крупного, черного, словно сделанного из сажи кота с рожками. Потом снова исчезло все, кроме Вика. Тому удалось отцепиться, он сам схватил «что-то черное» и ударил по нему палкой. «Что-то» завизжало.
— Лена! Ну скорей же!
«На что я обречена? — подумала Лена сквозь холодную, зябкую дремоту. — Неужели на этих двоих? На жизнь после смерти, на невозможность увидеться с родными, пребывая от них в двух шагах, на то, чтобы обманывать людей, летать по небу на крылатых собаках… На разборки с несвежими покойниками, на стихи Гумилева, которые читает призрак, на здоровое сердце, на… все. Но ведь… но я дышу! Это, наверное, тоже жизнь. А ведь я так не хотела… умирать. Так что подключи логическое мышление, ты, девушка-математик! Ты видела яблони? Ты видела одуванчики? Ты видела зеленую траву? Сергей Петрович сказал, что все это декорации, но еще он сказал, что это сотворено Богом… И серые глаза Вика, и приветливая (хоть и редкая, судя по всему) улыбка Станислава Ольгердтовича… И печенье с чаем, и новости, которые меня не интересуют, и люди на улицах, с которыми у меня нет ничего общего, но которых я должна защищать от чего-то, чего сама не понимаю… Потому что я люблю тебя, Господи…»
От последней мысли в голове немного — о, самую чуточку! — прояснилось, и Лена смогла сесть, потягиваясь. Это было адски трудно. Хотелось продолжать дремать в ледяной истоме, каждое движение стоило преодолевать.
«Нечестно! — зашипели голоса во тьме. — Нечестно! Она наша! Она — потерянная душа!»
— А вот хрен вам! — обрадованный Вик несколько раз взмахнул палкой, словно разбивая что-то вдребезги, его глаза яростно блеснули. — Вы, черти, только и знаете, что подбирать объедки! А ну, признавайтесь честно, как вы смогли купить столько душ за последнее время? На что вы ловите людей?
«Мы не говорим с людьми! Мы не говорим с симарглами!»
— Ловлю вас на логической неточности, господа! — это произнес не Вик, а Станислав Ольгердтович. Он появился внезапно, и вокруг него тьма разошлась, создав ореол обычного пространства; Станислав Ольгердтович держал за шкирку чертенка — теперь Лена его хорошо рассмотрела, самого настоящего, будто сошедшего с иллюстрации к пушкинской сказке. — Вы уже с нами говорите. Кроме того, в случае необходимости вы превосходнейше находите общий язык и с людьми.
Тьма молчала.
— Говорите! Ну! — Станислав Ольгердтович встряхнул безвольно обвисшего чертенка. — Вы должны меня помнить. Вы все помните. Я слов на ветер не бросаю. Я проверил все, что только можно было проверить. Мертвые души, которые не поступили к нам, не заключали с вами договоров. Они просто пропали. Вы — обыкновенная нечисть, вы не могли придумать ничего сами. Говорите, кто из Хозяев решил забрать побольше силы? Кто кинул вам объедки со своего стола?!
Тьма молчала.
Станислав Ольгердтович покачал головой. Чертенок в его руке вспыхнул и истаял оранжевым пламенем; ореол обычного пространства дрогнул и расширился. Тьма вскрикнула от боли.
— Ну! — Вик замахнулся палкой.
«Хозяева… не причем, — неохотно прошипела тьма тысячей голосов. — Это человек… Человек причина. Он говорит с душами, но не умеет удержать их, не умеет забрать их тепло. Они бродят неприкаянные, и попадают к нам. Мы не тащим их — они приходят сами. Как пришла эта девушка, и теперь вы не вернете ее».
— Идиоты! — рассмеялся Вик. — Она — симаргл, разве вы не видите?
— Я — симаргл! — сказала Лена, поднимаясь на ноги. Она почувствовала, что ей надо что-то сказать. А сказать хотелось, потому что состояние индифферентности исчезло, как не бывало. — Я не собираюсь поддаваться какой-то нечисти!
Однако слова словами, а стоять оказалось неожиданно тяжело. Живот подводило, колени не держали.
— Высший класс! — Вик одобрительно показал ей большой палец. — А теперь пошли отсюда. Наше вам с кисточкой!
И решительно сломал палку об колено.
Под скрип разрываемой тьмы они выпали в реальность, прямо к ногам невозмутимо стоявшего Станислава Ольгердтовича. Солнце совсем уже почти село, только красило в оранжевый свет обындевелые верхушки заборов.
— Ну ты молодец! — возбужденно начал говорить Вик, поднимаясь и помогая подняться Лене. — Никто бы не сказал, что это твой первый день! Как минимум — третий!
— Пошел ты! — Лена вскинула руку для пощечины… и, разумеется, не ударила. Она никогда никого не била по лицу с одного случая во втором классе… тогда пощечина вышла легко, парень не заслонился, и Лена испугалась этой легкости. Она уронила руку и коротко, зло ругнулась — словами, которых по идее, и знать-то не должна была.
Воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием разъяренной Лены.
Станислав Ольгердтович приподнял бровь и только заметил.
— Не могу не признать, что мы это заслужили. Кстати, Елена, лучше злитесь, чем впадайте в апатию.
— Извини, Лена, — сконфуженно, почти жалобно произнес Вик. — Но нам позарез надо было, чтобы какой-то человек испытал сильные негативные чувства к тебе! А когда ты начала… ну, ты сама виновата! Зачем было лишать того врача жалости, а? Твоя боль, твоя тоска… ты сама подставилась! Мы еле успели! Мы следили за врачом, а не за тобой, и его эмоции совершенно сбили нас с толку.
— Не нас, а меня, корнет, — вздохнул Станислав Ольгердтович. — Старею. Не надо меня оправдывать. От вас в дистанционном наблюдении толку — как от козла молока.
Они стояли в переулке и молчали.
— Ясно одно: дело совершенно не закончено, — продолжил Вик. — Хозяева Подземелья здесь ни при чем, дело в человеке, который призывает неприкаянные души умерших… ну что ж, по крайней мере, есть зацепка.
— И есть два дня, чтобы распутать дело, — кивнул Станислав Ольгердтович. Рот его был сжат в суровую нитку, и выражение лица производило впечатление полнейшей неприступности. — Они теперь продлят нам на два дня.
— Да ты… не переживай так, — как-то робко сказал Вик. — Даже если не найдем… Может, все еще как-то обойдется?
— Мы найдем, — отрезал Станислав Ольгердтович. Потом перевел взгляд на Лену и глаза его неожиданно потеплели. — Понимаю, Елена, что мы, наверное, произвели на вас неблагоприятное впечатление, но дайте нам еще один шанс. Мы исправимся. Мне кажется, не все еще потеряно, и мы сможем работать вместе.
