Эдуард Пак - Измперение инкогнито

Вода в котелке медленно закипала, нехотя, будто лениво, выпуская жиденькие пузырьки пара. Отогреться после дневной стоянки все же было жизненно необходимо, поэтому, ткнув локтем в бок похрапывающую супругу, Мисуку принялся выбираться из под толстого слоя теплых оленьих шкур.

От костра осталась лишь жалкая кучка подернувшаяся серым пеплом углей. Запаса же дров осталось совсем немного, поэтому прокопченный и помятый металлический котелок умостился прямо поверх разворошенного кострища. Тепло однако. Плотно присыпанная снегом яранга держала температуру ни как не меньше пяти градусов ниже нуля, тогда как снаружи хозяйничали все трескучие сорок градусов мороза. Ингар даровал сегодня теплую погоду, ни малейшего дуновения ветерка, дай ему вечно обильной охоты, не то бы пришлось отложить ночной поход, да и скудного запаса дров бы надолго не хватило. Поспать бы еще чуток, да ни как нельзя, однако.

Мисуку еще раз поддал ногой куда-то в мохнатый ворох шкур, из под которого раздалось недовольное ворчание и принялся одеваться.

— Вставай, однако! Ух! Пора! Ух, ех-хее! Огненный шар ждать не будет, времени уже всего ничего — пожалуй трубки две выкурить всего осталось, х-ха — кряхтел Мисуку, натягивая тесноватые унты.

— Чего пинаешься, тюлень жирный. Встаю уже — из под шкур показалась лохматая голова его супруги. Мисуку уже осторожно, мелкими глотками хлебал обжигающий чай из оловянной кружки, смешно вытягивая губы трубочкой и исподволь любовался на свое помятое со сна «сокровище».

Он часто думал, чего же такого особенного он в ней нашел? Худенькая и маленькая — ножка как у новорожденного младенца, лицо овальное, кожа бледная, словно жиденькое молоко молодой оленихи первородки. Она невыгодно отличалась от женщин его племени, где все походили друг на дружку словно матрешки из одного набора — коренастенькие, широкие в плечах, талии и бедрах да смуглые, словно угольки. У всех у них были круглые, узкоокие лица, с веселыми сеточками морщин, затаившимися в уголках глаз. А то что ноги у них у всех кривые, так ни кто их под юбками да шубками то и не видит, разве что муж ночью, да и то сказать, много ли ночью разглядишь? Зато крепче на земле стоят, однако, из такой женщины и партнер и помощник надежный, не то что из его жены — одни мучения с ней.

Мисуку еще раз горестно вздохнул, спрятал кружку в вещевой мешок и откинул тяжелый полог яранги.

Бледное зимнее солнце медленно и величественно уходило за дальний горизонт. Пока огненный шар Ингара изливал на снежную пустыню и так уж не щедрые свои лучи, надо было успеть погрузить весь свой скудный скарб на нарты, покормить и впрячь собак.

Вооружившись шестом, Мисуку принялся кормить собак мороженной рыбой, щедро раздавая ее наравне с полновесными тумаками. Твердое навершие походного посоха то и дело охаживало самых наглых из них по ребрам и хребтам. Тут самое главное не допустить свары, чтобы рыба досталась всем поровну.

Из яранги показалась его супруга — в толстой шубке она походила на детеныша гризли — такая же мохнатая, угрюмая и ворчливая. Снег недовольно поскрипывал под ее миниатюрными ножками. Она принялась сваливать на нарты кое как, наспех собранные шкуры.

— Ты, однако получше их свяжи, места совсем мало — ворчливо сделал ей замечание Мисуку.

— Эй, бобер беззубый, занимайся-ка своим делом, а мне своими дурацкими советами не мешай — огрызнулась его вторая половинка.

Досадливо цыкнув и покачав головой, Мисуку продолжил кормление хвостатой команды.

По правде говоря, он немного побаивался свою властную супругу, взятую из зажиточной семьи, однако и любил тоже, поэтому и позволял ей то, за что другие мужья уже давно отхлестали бы по щекам своих своенравных жен. Надо было дома ее оставить, да только сама напросилась, вот пусть же и ворчит теперь сама на себя.

За сборами да хлопотами солнце окончательно укатилось за горизонт. Наступила ночь, Ингар щедро сыпанул на бархатно-черное небо ворох алмазов, над горизонтом показалось серебряное блюдо Матери. Мороз немилосердно щипал продубленную колючим солнцем и ветрами кожу лица так что Мисуку пришлось прикрыть его теплым меховым отворотом, оставив открытыми только глаза.

Полюбовавшись на загадочные сполохи ночной радуги, и оглядев еще раз, посеребренные высоко взошедшей луной, бескрайние просторы замерзшего океана, Мисуку впрыгнул в нарты.

Лучший охотник племени — Мисуку — выслеживал зверя, выслеживал уже давно.

Первую лежку он обнаружил пару дней назад. Проталины в снегу, пара клочков свалявшейся белой шерсти, подтаявшие и едва заметные следы огромных лап — словно письмена на снегу подробно рассказывали все, что нужно было знать потомственному охотнику шантов. Только отличному следопыту с его многолетним опытом такое подвластно, однако.

Шаман племени наказал, чтобы без добычи не возвращался. Наказ наказом, но в одиночку скрадывать белого медведя — хозяина тундры! Жена ведь не в счет, какой из его женщины охотник?

Куча амулетов болталась в поясном мешочке, любовно обшитом красным бисером. Каждый из них был навешан на шейный ремешок, тщательно обернут промасленной бумагой и обмотан черной ниткой, чтобы наговоры, заключенные в них не потеряли своей силы, да ненароком не смешались друг с другом. Слабоваты они, однако, против такой зверюги, что с них? Кидаться ими разве что. А вот жезл Харры — самое то. Насилу вытребовал он его у шамана. Жадный однако шаман им попался, ни как не хотел давать. А чем зверя бить то? Острогой что ли? Про свой кривой и маломощный лук Мисуку и вспоминать не хотел, им только утку да песца пугать.

Заряда в жезле оставалось всего на два выстрела. Да ну ничего, однако, Мисуку и одного хватит. Что и говорить, медведь — зверь осторожный, да и видит ночью получше человека. Но на то есть амулеты, с их помощью не учует зверь охотника, да и глаз ему амулет отведет. Но все это ночью, днем же ни какие обереги не помогали, Огненный шар враз разгонял хрупкие чары слабосильного шамана, вот и приходилось Мисуку двигаться только по ночам.

Близко зверь. Совсем близко. Даст Ингар, сегодня нагонит он его.

Умные собаки бегут молча, не брехают почем зря, лишь время от времени огрызаются нет-нет друг на друга.

Нарты неожиданно резко дернуло влево, Мисуку судорожно схватился за бортик, стараясь сохранить равновесие. Собаки навострили уши, да вдруг побежали много-много шибче, на ходу скаля клыки. Насилу Мисуку смог унять их охотничий азарт, да остановить непослушные нарты.

Собаки учуяли зверя, они метались в постромках, грозя спутать тонкие сыромятные ремни. Один вожак был спокоен — он встал в стойку, подавая знак хозяину низким горловым рычанием.

Неожиданно… тишину морозной ночи прорезал резкий гул, будто бы горный великан забил со всей своей немалой дури в ритуальный медный бубен. Откуда он здесь? Да и бубен, судя по звуку должен был быть тогда с мамонта, ни как не меньше. Звук от которого волосы на затылке буквально встали дыбом, далеко разнесся по бескрайним северным просторам, до самого горизонта. Казалось от этого звука треснет под ногами еще не окрепший лед.

Собак от неожиданности подбросило вверх, все они, как и вожак, встали в стойку, устремив свои морды в одну точку, указывая направление, откуда послышался странный, леденящий кровь звук.

Неуместный и чуждый шум продолжался, он не только нагнал черной жути на людей, но и смог напугать бесстрашных свирепых псов, каждый из которых в одиночку выходил против свирепого северного волка. Сейчас же половина из них, прижав уши к голове и поджав хвосты, дрожали мелкой дрожью.

— Ой, что это? — во весь голос заверещала супруга, цепко вцепившись в доху Мисуку.

— Не знаю, н-надо п-проверить однако — ответил охотник, всеми силами стараясь не выдавать своего страха.

— Ой, боюсь, не ходи туда, не ходи, Мисуку! — продолжала пищать его супруга, всем телом прижимаясь к мужу.

— Дура баба! — все, что смог ей ответить Мисуку, на силу разгибая ее судорожно сжатые пальцы и не смотря на ее крики, достал снегоступы — нарты разверни, да держи на месте и следи чтобы собаки не запутались.

Надо сказать, что ему самому не очень то и хотелось приближаться к источнику страшного звука. Была бы возможность, он бы вовсе повернул назад, послав к демонам всех белых медведей на свете, однако возвращаться без добычи не хотелось тоже. Он некоторое время обдумывал возможность дать крюк и объехать по широкому кругу страшное место, однако за день медведь и так оторвался довольно далеко. Да и оставлять у себя за спиной неведомо что — не дело.

Он пощупал — на месте ли жезл, надежно притороченный к бедру, скинул с головы толстый меховой капюшон, навесил на шею амулет ночного зрения и осторожно двинулся в том направлении, откуда был слышен звук.