Виктория Угрюмова - Дракон Третьего Рейха

В нарядном ярко-синем небе, подсвеченном золотыми солнечными лучами, самозабвенно выписывали круги большие птицы. Кажется, они собирались летать так до второго пришествия, а тут, нужно заметить, и о первом никто не подозревал.

Торжественный в своей дремучей древности лес раскинулся прямо под ними. В данный момент он не шелестел, не звенел и не жужжал, не стрекотал и не чирикал, как это бывало обычно, а оглашался истошными криками неестественного для здешних мест происхождения.

— Этот мед буду есть я! Я первым пчелиное гнездо заметил!

— Нет, я, я, я, я, я!!! Без меня ты бы пчел не выкурил.

Два невероятно лохматых и чумазых существа спорили между собой в тени раскидистого дуба. Различить их было не только трудно, но практически невозможно. Правда, при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что нос у одного из этих чудаков украшала резная раскрашенная палочка, а у другого зато короткая мохнатая юбочка была сшита из мягкой пятнистой шкурки и, очевидно, являлась изделием «от-кутюр» здешних мест.

От нетерпения и злости оба высоко подпрыгивали и переминались на плоских широких ступнях, вытягивали губы трубочкой и таращили глаза. Они были так взволнованы судьбой изрядной порции меда, буквально чудом доставшейся им этим прекрасным солнечным утром, что даже не смотрели по сторонам, и любой уважающий себя хищник мог бы запросто ими пообедать. Но, очевидно, у хищников как раз наступил тихий час, потому что спорщики были в этой части леса совершенно одни с тех самых пор, как разогнали целое семейство разъяренных и растерянных из-за их внезапного вторжения пчел. Длинные уши этих диковинных существ возбужденно шевелились, выдавая крайнюю степень желудочной неудовлетворенности, а носы совершали уж и вовсе неописуемые движения, каковые под силу разве что слону или муравьеду, у которых, как известно, именно эта часть тела развита совершеннее всего

— Зато у тебя от меда потом живот болит, — наконец нашлось первое существо

— А у тебя — зуб, когда ты ешь, — торжествующе заявило второе, обходя соперника с правого фланга и пытаясь встать между ним и вожделенной сладкой грудой.

Мед источал такие ароматы, что у обоих в глазах зеленело.

— Ты и так прошлый раз все яйца слопал, а со мной не поделился, теперь моя очередь одному есть, — попытался отстоять свои ущемленные права первый.

— Ты сам виноват, нечего было за лягушками столько гоняться.

— Отдай мой мед! — заголосило оскорбленное в лучших своих чувствах существо в пятнистой юбочке, наступая на супостата и подпрыгивая, словно кузнечик.

— Нет, мой! — возопил тот, кто являлся счастливым обладателем палочки в носу.

— Мо-о-о-ой!!! — издал модник душераздирающий рев.

От его крика впору было оглохнуть, и поэтому оба какое-то время ошарашенно мотали головами, пытаясь избавиться от назойливого шума в ушах.

Однако шум, как это ни странно, не утихал, а напротив — усиливался и усиливался, заполняя собой все пространство вокруг лохматых любителей меда. Дикий грохот и клацанье неизвестного происхождения, рев и завывания — вся эта несусветная какофония ударила по несчастным барабанным перепонкам, заставив обоих спорщиков повалиться ничком на землю и обхватить голову руками.

Предмет их спора так и лежал у подножия векового дуба, и в него сыпалась древесная труха и пыль. Земля легко заколебалась, словно хотела сбросить со своей поверхности и мед, и тех, кто так стремился его заполучить. Да еще и пол-леса в придачу.

— Что это может быть, Усан? — громким шепотом спросил Пятнистая Юбочка.

— Съешь мою маму, если я хоть на коготь Бабуты догадываюсь, что это такое. Никогда ничего подобного не слышал. Наверное, это духи гневаются на нас за то, что мы мед поделить не можем, — предположил тот, кого назвали Усаном.

Юбочка какое-то время неподвижно лежал, прислушиваясь к грохоту и завываниям неведомой твари, с треском ломившейся через лес где-то неподалеку. Надо было убегать, однако тело дрожало и не слушалось. С духами не шутят — это всем известно.

— На тебе твой мед, ешь его сам! — выдохнуло это мудрое дитя природы. — Пусть духи на тебя гневаются.

— Нет уж, бери его себе. Я что-нибудь другое отыщу, — вздохнул Усан.

— Нет, не хочу. Сам ешь!

— Нет уж, — рявкнул Усан.

Земля вздрогнула в последний раз и затихла.

Лес успокоился, и разгневанные духи, кажется, удалились в чащу по своим собственным делам, оставив без внимания и кучу истекающих прозрачным медом сот, и двух лохматых медоедов, в ужасе ожидающих развязки.

Пятнистая Юбочка поднял голову и осторожно повертел ею из стороны в сторону.

Прислушался.

Принюхался.

Ветерок донес до него чудовищный запах, каковой подсказал ему, что у духов налицо несварение желудка и гоняться по чаще за двумя своими непослушными чадами сегодня они, похоже, не намерены.

— Ладно, давай свой мед сюда, так уж и быть, съем его, — сказал он как можно небрежнее. И подполз поближе к сладкой груде.

— Чего это я его буду тебе давать? — возмутился сообразительный Усан. — Мне он тоже нравится

— А ну давай мед сюда!

— Не дам — он мой!

— Нет, мой!

— Нет, мой…

— Стой! Стой! Отдай мой мед!..

Недоуменная улитка с достоинством пересекла маленькую полянку и скрылась в густой зелени, избегая назойливого солнечного луча.

Лес был чудовищно древний. В связи с этим живых тварей водилось в нем неописуемое множество, и все они самым естественным образом считали себя законными его детьми и наследниками. И так и звались на всех языках мира — дети Леса или Лесной народ.

Правда, дитя дитю рознь.

Изо всех разношерстных, разномастных и разноразмерных отпрысков природы люди — самые непоследовательные, непредсказуемые, капризные и избалованные. Их надо бы время от времени ставить в угол носом, но, как известно, природа вообще и лес в частности углов не терпят, а посему неугомонные отпрыски рода человечьего становились в нем с каждым годом все распущеннее. Правда, они интеллектуально развивались, но странным образом — чем умнее они становились, тем невоспитаннее. Мечезубых пумсов боялись только вблизи, а на расстоянии даже позволяли себе неприлично о них отзываться; кротких и ласковых длинношеев запугали своими охотничьими плясками до того, что эти милые звери решили переселиться к подножию горного хребта — подальше от шумных соседей, реку и лесное озеро вконец возмутили постоянными купаниями, стиркой и рыбной ловлей, и даже сам Лысеющий Выхухоль Хвадалгалопса — хозяин озерных берегов — согласился с Хваталкой-Проглотом Шахухой, который верховодил в воде, что людей нужно окоротить, пока не поздно.

Короче, распространенное в наше время мнение о том, что дети — это цветы жизни… на могиле родителей, здесь еще не полностью оправдало себя; однако развитие шло в известном направлении.

Поэтому, прислушиваясь к рычанию и треску, фырчанию и скрежету, а также поглощая отвратительный запах гари, который просто невозможно описать, лес тяжко вздыхал: что ж, этого следовало рано или поздно ожидать. Люди! Опять люди! Что еще нужно им здесь в моей глуши, их полного человеческого счастья?

Но на сей раз он глубоко заблуждался…

Пятеро высоких мужчин, одетых в кожаные безрукавки и облегающие штаны, сплетенные из сотен тонких кожаных ремешков, мягкие сапоги и короткие пятнистые плащи с капюшонами, расшитые узорами из игл, пробирались среди зарослей густого кустарника. Они были вооружены круторогими луками с двойной тетивой и обоюдоострыми прямыми ножами, рукоять которых была выполнена в форме пятипалой когтистой лапы, покрытой короткой серой шерсткой.

Это были дети Упитанного Ежа, и шли они по своим исконным охотничьим угодьям, куда не имели права забираться ни чужаки, ни даже близкие родичи, такие как дети Кривоногой Крысы, Линяющего Барсука и Летучей Пещерной Собаки. Нарушение установленных границ было чревато столь серьезными последствиями, что ни одно из многочисленных племен Лесного народа не решалось на подобный проступок просто так, без веских причин. Но и тогда, когда в погоне за дичью или сбежавшей от своего семейного счастья глупой женщиной либо в поисках подгулявших сородичей случалось попасть на чужую территорию, старались, по возможности, скрыть все следы своего пребывания здесь.

Лесные люди были не просто искусными, но прирожденными охотниками; они вырастали здесь бок о бок с дикими зверями и птицами, понимали их зачастую лучше, чем городских людей, которых между собой, в чаще, называли не иначе как посланцами Каменного или Мертвого народа. Искусство таиться, скрываться, сливаться с листвой, водой, землей, кустарниками и деревьями было у них в крови; а всяким уловкам и охотничьим приемам просто не было числа. Они читали самые запутанные следы, словно раскрытую книгу; но след, который они разглядывали в эту минуту, запутанным не назвал бы никто — даже самый бесталанный следопыт, какой когда-либо рождался под этим небом.