Светлана АнатольевнаБагдерина
Шесть жизней Анны Карениной
Мама, я Вронского люблю.
(Почти из песни)
Увидев швейцара, вышедшего ее встречать, Каренина спохватилась и приподнялась на сиденье коляски.
— От графа был ответ?
Швейцар поискал в конторке и протянул ей конверт с телеграммой.
«Я не могу приехать раньше десяти часов. Вронский», — прочитала она.
— А посланный не возвращался?
— Нет, барыня, — отвечал швейцар.
— Нет… — повторила Каренина и почувствовала, как в душе ее мутной волной поднимается досада и гнев.
Отпустив коляску, она вошла в дом, но ни присесть, ни занять себя чем-то не смогла. Ужинать не хотелось. Не хотелось ни думать, ни вспоминать, ни видеть кого-либо, и даже стены и вещи в доме, его вещи, вызывали в ней отвращение и бессильную злость — на себя, не знающую, как прекратить его любить, и на Вронского — за то же. Анна догадывалась, что он полагает ее любовь напитанной непонятным чувством вины, назойливой и даже удушающей, но не понимала, как можно было не обожествлять такого совершенного человека, как Вронский, не благоговеть перед ним, не посвятить свою жизнь ему, и как Кити, будучи отвергнутой им, могла существовать как ни в чем не бывало. Что бы он ни делал, вокруг него сиял ореол мужественности и героизма. Непостижимо, как этого можно было не ощущать, быть не затронутой им, не затянутой с головой совершенно добровольно в сей стремительный водоворот…
Иногда душа Карениной просила свободы, вспоминая, что за стенами ее добровольной тюрьмы есть другая жизнь, силилась стряхнуть эту любовь-наваждение, но каждый раз при виде Алексея решимость ее порвать с ним таяла, и она вновь с самозабвением погружалась в трясину своей любви-плена, любви-болезни. И лишь одна мысль тревожила тогда ее несладкий покой. Любил ли он ее, или всего лишь терпел, как ненужный трофей давно забытой победы, а то и тяготился?
«Я не могу приехать раньше десяти часов…»
Каренина остановилась посреди гостиной, и перчатки выпали из невольно разжавшихся пальцев.
А если он уехал, чтобы встретиться с Сорокиными — maman и дочерью — и сейчас говорит с ними любезно, посверкивая глазами и радуясь в душе ее страданиям, забыв свое показное, не иначе, благородство и великодушие?
Решение пришло неожиданно и само по себе, и угнездилось в ее мозгу, точно не могло быть иного выхода.
«Надо ехать на станцию железной дороги встретить его, а если его там нет, то поехать в Москву и уличить!»
* * *
Обуреваемая отчаянием, ревностью и злостью на них обоих, Анна рассеянно приняла из рук кучера билет до Москвы и, словно в тумане, вышла на платформу.
Люди суетились и толкались кругом. Женщины с сопливыми растрепанными детьми кричали на них визгливыми голосами, и те гнусаво хныкали в ответ. Мужчины с баулами и узлами бестолково метались по перрону, сталкиваясь, сипло переругиваясь и окликая жен. Старухи в выцветших салопах с дряхлыми морщинистыми моськами на руках и такими же слугами за спиной вытягивали шеи, подслеповато разглядывая то огромные круглые часы на башне, то подъезды к станции, то окружающих ее людей, что-то бормоча под нос…
Но что бы ни кричали женщины, ни выкликали мужчины и ни бурчали старухи, Анна твердо знала: на уме у них, как и у ней, только застарелая неудовлетворенность и копящееся под спудом приличий раздражение всем и всеми. Всё лицемерие, всё ложь, всё, от первого до последнего взгляда и слова, всё на самом деле не так, как кажется.
В неровный гул голосов и звуков перрона вклинился пронзительный тонкий голос, и появился мальчишка-газетчик, размахивая пачкой ежедневных листков и проворно лавируя меж отъезжающих и встречающих.
— Последние известия! В России переворот! Настоящая революция!..
— Что там опять? — сунул ему пару медяков какой-то господин в добротном, но несколько старомодном полосатом сюртуке, едва сходящемся поверх округлого животика.
Заполучив листок, он скользнул взглядом по заголовкам и фотографиям, бегло просмотрел статью на первой странице и закачал головой, проводя пальцем по закрученным тонким усикам:
— Уж да уж… по-другому и не скажешь. Ах, канальи, чего придумали! Ах, шельмы!..
«Всё. Всё ложь. Низкая, отвратительная ложь и жажда личной выгоды. Как это мелко! Мелко и мерзко!» — укрепилась в своем мнении Анна и, порозовев от странно прихлынувшей к голове крови, отвернулась с презрением и усталостью. — «А кто не видит этого — жалкий слепец».
Но вот басовитый гудок заглушил гомон вокзала, и из-за поворота, хрипло пыхтя и отдуваясь, показался поезд.
— Ползи, ползи, старичок, — благодушно, словно давнему знакомому, кивнул ему господин в полосатом сюртуке. — Недолго тебе осталось, похоже.
Анна брезгливо поджала губы и отвернулась: мужчина в нелепом наряде, разговаривающий с вонючей железякой, словно с человеком или лошадью, не вызывал у нее ничего, кроме презрения и желания немедленно отойти как можно дальше.
— Может даже, если газетка не врет, — не замечая вызываемой им неловкости, продолжил господин и с фальшивой — не иначе! — веселостью глянул на Анну, — в послед…
Окончание его слов потерялись в оглушительном шипении пара, вырвавшегося из-под колес останавливающегося паровоза. Низко и протяжно заскрипели тормоза, лязгнула в последний раз сцепка, и пахнущее дымом черное чудовище замерло, словно в непомерном изнеможении после дальнего пути. Распахнулись двери, выпуская прибывших, людское море всколыхнулось, взметая голоса к небу — неприятные, режущие слух — и Анна не услышала, как из-за спины ее вынырнул услужливый кондуктор.
— Первый класс, дамы, господа, — открыл он перед ней дверь купе, бросив косой взгляд — не иначе, осуждая. — Извольте пожаловать-с.
Каренина, дрожа от негодования, шагнула в пустое, пахнущее угольным дымом и пылью помещение, без сил опустилась на диванчик и уставилась невидящим взором в окно, мыслями уже в Москве. Всего год не была она в столице, а словно вся жизнь прошла!..
Им надо поговорить. Немедленно. Так дальше жить нельзя…
* * *
Столица встретила Анну, привыкшую к провинциальной неспешной размеренности жизни, суматохой и суетой, оглушительной для ее расстроенных чувств. Пассажиры, прибывшие на станцию, пассажиры убывающие, встречающие и провожающие их люди артельщики с тележками, кондукторы со свистками и флажками — и все выкрикивавшие нечто неразборчивое, сливающееся в отвратительный гул, доводящий до слез бессильной злости. Среди этой толчеи Каренина почувствовала себя маленькой потерявшейся девочкой, и ненависть ее к Вронскому, по вине которого она оказалась здесь (свое неловкое положение она приписывала исключительно ему), загорелась с новой силой. И в ее голове вспыхнуло новое решение, изменить которое не смогло бы теперь ничто.
Если вместо того, чтобы вернуться, как просила она в телеграмме и записке, он поехал, чтобы встретиться с Сорокиной, она ему отомстит. Она заставит его раскаяться.
Каренина прижала к груди бархатный красный мешочек с деньгами и женскими мелочами, огляделась затравленно в поисках выхода — и земля покачнулась у нее под ногами.
Случайно или по воле провидения, но толпа расступилась перед ней на несколько мгновений, и у противоположного края перрона она увидела Вронского. Он стоял к ней боком, прижимая к груди огромный букет кремовых роз, оплетенный венецианской соломкой и перевязанный атласным розовым бантом. Взгляд его, мечтательный и томный, был устремлен вдаль.
«Он встречает меня!» — не успев подумать, откуда ему могло быть известно о ее приезде, вспыхнула радостью Анна, но тут же гнусавый, отдающий металлом рупора голос начальника станции рассеял ее летучую иллюзию:
— Скорый поезд «Санкт-Петербург-Москва» прибывает на второй путь по расписанию. Дамы и господа встречающие, прошу соблюдать осторожность.
Вронский встрепенулся и вытянул шею, точно силясь увидеть самым первым, как огромный вонючий паровоз тащит вагоны, в одном из которых находится она.
Сердце Анны болезненно сжалось. «Санкт-Петербург! Сорокины! Ну конечно же… Как я могла так наивно обманывать себя? Он, верно, любит ее, и хотел бы жениться, и от этого мое присутствие ему неприятно и нежелательно. Стало быть, он и впрямь разлюбил меня — если когда-нибудь любил!»
Расталкивая толпу, она пробилась к нему. Глаза ее блестели от крайней степени душевного волнения, щеки пылали.
— Анна? Ты здесь откуда? — Вронский от неожиданности отступил на шаг, смутился, и Каренина поняла это как еще один знак неспокойной совести.
— Я всё знаю. Эти цветы…
— Что ты опять придумала? — воскликнул он. — Я здесь встречаю инженера Левкова с супругой, и…
