Не факт, что для меня тоже. Но для неё — очевидно.
И она вокруг своего Посредника суетилась, как девочка — вокруг корзинки с котятами. Чтобы у него была пища, чтобы у него была вода — в специальной поилке-непроливашке — и чтобы мы с ней время от времени выпускали его погулять из террариума. Под её профессиональным присмотром.
Я убедился, что Гелиора — специалист по Посредникам, обожающий свою работу.
И ни один чиеолиец не выказывал никакой неприязни к этому существу. Наоборот. Для чиеолийцев эти мохнатые червяки, похоже, были воплощением всего прекрасного в живой природе.
Ну да. Роза, белая лошадь, колибри. Бабочка, коралловая рыбка. Живое чудо, последний мазок в картине, называемой гармонией.
И они пили его выделения, как в патриархальных мирах — парное молоко у домашней скотины. Лаская его по ходу дела. И Посредник вёл себя, как добрая корова. С нежной снисходительностью к хозяевам, насколько это можно заметить на червячиной физиономии.
Когда чиеолийцы возились с Посредником, Гелиора подошла ко мне, заглянула в лицо и тихонько пропела:
— Знаешь, дорогой капитан, я чувствую себя почти счастливой. Во мне уже не так болят смерти моих любимых — ведь мы с тобой спасём девочек. И как было бы славно всё изменить! Убить ненависть, убить войну… Тебе не противно смотреть на Посредника, хоть ты и человек; чем больше я узнаю тебя, тем больше ты для меня значишь.
Это было так трогательно, что я подошёл к червяку и дотронулся до него. Думал, что будет отвратительно — как жёсткие щетинки на насекомых — но оказалось почти приятно. Упругая такая, но не колючая шёрстка, как ворс на хорошем ковре. Захотелось погладить — и я погладил.
Чиеолийцы заметили, что я трогал червяка. Они оценили: Фиолетовый отколол одну странную штуку. Здешние парни до меня, естественно, не дотрагивались — но между собой у них водился любопытный жест: взять руку своего товарища и ткнуть его пальцем себя, можно сказать, в глаз. Я эту примочку несколько раз наблюдал. Первый раз увидел — сильно удивился, потом сообразил, что это у них вроде ритуала. Как рукопожатие, только сильнее.
Потому что в глаз чужим пальцем себя тыкали не все, а только товарищи. В какие-то важные моменты. К примеру, я видел, как Белёсый говорил Зелёному, что ему снятся багровые скалы какой-то его родной местности — и Зелёный ткнул себя его пальцем. Будто хотел утешить, показать, что сочувствует, или — что зато здесь у Белёсого есть друзья, которым за него и глаза не жаль. Как-то так.
И вот, ко мне подошёл Фиолетовый, вроде, немного смущаясь, потому что всё время высовывал язычок — но потом взял меня за руку и ткнул себя в глаз моим пальцем. Вообще-то, во внутреннем уголке глаза у них — тоже перепоночка, вроде нашего третьего века, но всё равно такое чувство, что сейчас глаз ему выколешь.
Когда со мной так сделали, я понял смысл. Телом. Это у них — знак доверие, такое доверие бывает у кровных братьев, наверное.
— Я не стою, — говорю. — Слишком сильно.
А Фиолетовый:
— Стоишь. Мы видели людей, можешь мне поверить. Так что — стоишь.
Тогда я собрался с духом, взял его за руку и тоже ткнул себе в глаз его пальцем. И тут ещё кое-что сообразил.
У них ведь, ребята, когти. Довольно длинные и очень острые, а раньше были ещё и ядовитые. Так вот, пока тащишь его за руку, он вжимает коготь чуть ли не вглубь мышечной ткани. Чтобы тебе глаз не выколоть. И, подозреваю, с ядовитыми железами под когтями тоже что-то происходит в этот момент.
Это у них серьёзнее, чем «Я тебе доверяю глаз». Это у них — «Я тебе доверяю мозг. Куда ты можешь воткнуть коготь с ядом через глазницу».
У них, у пацифистов, с доверием друг другу всё обстоит лучше, чем у людей. И они это дело отлично демонстрируют. Сразу чувствуешь, всем организмом: если обманешь доверие — окажешься последней гнидой.
Боевое братство. Они мне доверили Женщину.
И Гелиора захлопала в ладоши.
— А ты со мной в это не играла, — говорю.
— Я была в твоих руках целиком, — отвечает. И кладёт голову мне на грудь. — Я была в твоих руках, и мои девочки — тоже.
Ну да. Всё верно. Она была — а вот я не был.
И я ткнул себя её пальцем тоже. Под, можно сказать, овации.
Когда мы улетали со станции, я чувствовал себя так, будто мы с чиеолийцами кровь смешали, как древние рыцари. И теперь они — мои братья по разуму. Буквально.
И я уже точно знал, что я — первый в истории человек, с которым они провели этот обряд. Братания.
Они здорово отличаются от нас, чиеолийцы. Людей клинит на сексе, а у них спариваются сезонно, раз-два в год, да и то не все и не всегда. Половина самцов вообще ни разу не спариваются за всю жизнь — и я не заметил, чтобы они невероятно страдали от этого. Привыкают, надо думать — и становятся, как термиты-воины: их дело защищать и служить, а не заниматься романами. Поэтому чиеолийцев клинит на материнстве-отцовстве и на товариществе. И эти вещи для них важнее, чем любая роковая страсть — потому что общие для всех и непроходящие.
И мне нравились чиеолийцы. Даже вместе с их червяками.
У меня было самое благостное настроение, когда мы шли домой. И у Гелиоры тоже: она сказала, что пришло её заветное время. А я думал: как это её время могло прийти, если она не пополнела ни на волосок?
Я так ещё ничего и не понял.
Потому что, ребята, Гелиора имела в виду то, что называется на Чиеоле хитрым чириком, смутно переводящимся на человеческий язык, как «первые роды». Ага, есть ещё и вторые.
У них точно каждое дитё дважды рождается. Просто первый раз они появляются не на свет, а — как бы выразиться помягче… Они меняют носителя.
У милой моей подруги оказалось скорпионье жало, которое в небоевом положении убирается в специальную такую впадинку в животе. А в боевом — может быть использовано, как оружие и как… ну, скажем, стыковочный узел. С Посредником.
Это же — сакральное действо, а я был кровным братом чиеолийских рыцарей и её мужем: Гелиора не пряталась. Я видел, как она проколола этим жалом шкуру Посредника в двух местах там, где у него шерсти не было — на том сегменте, где передние ножки. Слева и справа; остались маленькие дырочки, которые тут же и затянулись.
И всё.
И торжественно объявила:
— Теперь я и Посредник — одно целое: мы живём ради моих девочек.
А меня тряхнуло по первое число. Нет, я понял всё в тонких частностях. Но я понял и ещё одну вещь: по какому пути идёт античиеолийская пропаганда на Гедоне. И почему гедонцы называют чиеолийцев паразитами.
Детёныш чиеолийца развивается в два этапа, как у совсем неантропоидных существ. В теле собственной матери — крохотный зародыш, а дальше — внутри Посредника. И когда я думал, как эти будущие серебряные эльфы медвяные до рождения жрут червяка изнутри, мне становилось всё больше не по себе.
Тем более, что Посредник буквально ластился к Гелиоре, а она кормила его вялеными фруктами и кусочками целлюлозы, чесала за глазами и гладила места, где проколото. И щебетала что-то нежное.
Я молчал, и Гелиора, видимо, ничего дурного не думала. Она в моей мимике на тот момент разбиралась так же посредственно, как я — в её позах и жестах. Поэтому совершенно спокойно мне говорила, что теперь-то всё точно будет в порядке — и небесная благодать сошла на её душу.
А я пытался сообразить, что, на самом деле, чувствую: благородное негодование нормального разумного существа при виде монстра, или подлый страх, смешанный с отвращением — при виде ксеноморфа, который мне доверился.
Никак не получалось собраться с мыслями.
Но Гелиора, хоть и была счастлива, через некоторое время сообразила, что со мной что-то не так. Она сидела на корточках около Посредника, которого гладила и кормила — а смотрела на меня.
— Капитан, — спросила она, в конце концов, — почему мне кажется, что ты встревожен или расстроен?
Я жестоко задумался, как бы сформулировать то, что хотелось сказать по этому поводу.
— Ну, — говорю, — Гелиора… я вот думаю: а червяк — подохнет?
Она вздрогнула и вскинула глаза.
— Когда?! От чего?! Храни нас Судьба от такой беды!
Я сообразил, что ляпнул что-то не то.
— Нет же, — говорю, — милая… я имею в виду: не сейчас, потом. Когда твои дети… ну, подрастут, что ли?
Она заслонилась ладонью — «нет, как можно!»
— Зачем ты так? Почему ты об этом?
И я вдруг сообразил, что плохо моей подруге. Всё это серебряное свечение счастья погасло.
Я сдурил. Совсем.
— Гелиора, — говорю, — ты прости, я дурак. Я просто не понимаю… как это всё устроено. Оно уж совсем не по-человечески.
Она вздохнула, высунула язычок — и обкрутилась сама вокруг себя, обхватила себя руками. Про человека сказали бы «замкнулась».
— Я подло себя веду? — говорю. — Как гедонец? Ты это имеешь в виду?
И Гелиора сказала медленно — чем им хуже, тем их щебет медленнее и минорнее:
