Но куда дубоголовому тевтонцу равняться выдержкой с придворным полиглотом Хруммсой? Совершенно спокойно, абсолютно серьезно, даже без намека на улыбку, тот перевел:
— Э… Авута чикамуса, ук амба снуп снуп? А! Муну ляпасом, ту тока Германия Гитлер эмпаса?
Ни тени удивления не отразилось на смуглом лице. Папуас переступил с ноги на ногу и обстоятельно ответил:
— Но муюба! Атрука мусуп. Чикамута тумпита ута ута. А, ляпасома мамота чоп, скрук скрук чамписа Хитлер, угунда каюка.
Тут даже невозмутимый Хруммса пришел в некоторое замешательство и обратился к майору:
— Он говорит, что партизан не знает, а вот Гитлера они съели еще в прошлом году.
Морунген мысленно перекрестился, радуясь, что соотечественники где-то далеко и ни один гестаповец не слышит сии крамольные речи. Когда он снова заговорил, в его голосе звучала угроза. (Так надо потом и отметить в дневнике: угроза, возмущение и что-то еще, приличествующее моменту. Или вообще ничего не отмечать? Тема-то скользкая… Съеденный фюрер. За такое точно к стенке поставят.)
— Спроси его получше! Что он городит? Или ему не дорога собственная жизнь и он не видит, с кем имеет дело?
Хруммса встревоженно и быстро заговорил, обращаясь к дикарю:
— Якамота бурну бурну? Тумпита бум! Ука чугунда чамписа Гитлер?
Туземец поглядел на сиреневого карлика как на совершеннейшего глупца, но со знанием дела пустился в объяснения:
— Хитлер альнабо туп туп… чванугунда. Саматака шмунипа юк юк чамписа, ута мунапа каюка… смока о!..
Полиглот даже выдохнул облегченно и, улыбаясь, повернулся к взъерошенному и злому немцу:
— Это у них в прошлом году был один вождь, которого звали Хитлером. Видимо, без особых организаторских способностей и талантов, неприметный, серенький. Когда его военный план не удался, они всем племенем постановили его съесть. И съели. Это дитя природы утверждает, что тот Хитлер многим в племени и на вкус не нравился, но все равно съели, потому что очень кушать хотелось.
— Двадцатый век на дворе, прогресс, цивилизация, — схватился Морунген за сердце. — Географически это Европа. А здесь какие-то племена, каннибализм, вождей с такими именами едят не моргнув глазом! И плюют на карательные органы. Уму непостижимо… Ладно, это вообще не мое дело. Спроси этого людоеда, как его зовут и знает ли он, как проехать к хутору Белохатки.
Хруммса сделал серьезное и строгое лицо и затарахтел с пулеметной скоростью:
— Бурнуса тумпита, у та муну кукута? Куку та лягунда Белохатки — юк юк?
Туземец неопределенно махнул рукой в сторону кустов:
— Эль сумпупа, тумпита Усан Мунапа. Белохатки лукумба ляпасам, лягунда юк юк эмбасааба. А, муну тумпита варум варум лягуруп?
Переводчик рассмеялся:
— Он говорит, что зовут его Усан Мунапа, живет в этих краях давно, но о Белохатках ничего не слышал. Еще говорит, что в тех кустах сидит его брат, у него со вчерашнего вечера с животом плохо, сейчас он у него спросит про Белохатки.
Морунген окинул подозрительным взглядом фигуру каннибала, вздрогнул, подумав, отчего может болеть живот у такого существа, и торопливо заговорил:
— Да, скажи ему, что если он поможет нам найти хутор, то получит шнапс и шоколад и… хорошее лекарство от живота.
Поскольку дикарь уже скрывался в зарослях кустарника, Хруммса что было сил закричал ему вслед:
— Эмбасааба смока, тумпита лягунда Белохатки, кват куф чамписа шнапс, шоколад, уздамбока цикута.
Туземец вернулся на редкость быстро, волоча за собой неразгибающегося брата; свободной рукой он активно жестикулировал, еще издалека вопя переводчику:
— Уздамбока цикута?! О! Джагобумба! Белохатки туруп туруп, юк лягунда! Мичачага улукемба, мамата чоп!
Хруммса казался очень довольным:
— Герр майор, он говорит, что понял. За шнапс, шоколад и лекарство от живота они обязательно покажут дорогу до Белохаток, где бы они ни находились. О, эти дикари за джагобумбу и мать родную продадут.
Если дикари вначале и побаивались танка, то уже спустя полчаса ехали на броне, как заправские немецкие пехотинцы. Для полноты сходства не хватало только губных гармошек. Они без умолку лопотали на своем странном трескучем наречии и постоянно вовлекали в разговор невозмутимого Хруммсу, выглядевшего весьма респектабельно в кожаном комбинезоне и огромных мотоциклетных очках.
Складывалось впечатление, что дикари в упор не видят, насколько отличается от прочих людей странное фиолетовое существо, и что им буквально каждый день приходится общаться с танкистами, карликами и гордостью и цветом германской нации.
В свою очередь, майор, цвет и гордость германской нации, счел знакомство с русскими людоедами даже забавным и подумал, что рассказ о них будет пользоваться чрезвычайным успехом в светских салонах (как видим, майор фон Морунген оставался невероятным оптимистом).
Дитрих приосанился, наклонился к Усану и, перекрывая шум двигателя, заорал ему в ухо:
— Хорошо, допустим, ты не знаешь, кто такие партизаны. Но ты хоть можешь себе представить красного партизана?!
Хруммса наклонился к дикарю с другой стороны и заорал ему в другое ухо:
— Тумпита ута ута амба снуп снуп?
Туземец явно оживился, глаза у него заблестели, а затем он недвусмысленно облизнулся:
— Пузимута… таон партизана тум… вонта джагобумба смакота мунуп! Чикамута Белохатки, чикамута мусуп, тумпита укаюка чоп чоп смока!
Хруммса перегнулся через плечо дикаря и заорал уже Дитриху:
— Он говорит, что не знает точно, но подозревает: красная партизана — зверь гораздо вкуснее шнапса и шоколада, если великий белый охотник так часто о нем спрашивает. Белый охотник ищет Белохатки скорее всего потому, что поймать красную партизану можно только там.
Дитрих обвел дикаря долгим взглядом и проникновенно заговорил:
— В Германии многие восхищаются великой русской культурой. У вас были Чайковский, Толстой и Достоевский. Мы считали вас серьезными противниками, мы воюем третий год и увязли в вашей стране по уши, и вот оказывается — это война с какими-то дикими племенами! Господи, о чем это я? Какой Чайковский?..
— Чайковский смока о! — охотно откликнулся второй папуас. — Чоп чоп!
— Ничего не понимаю, — обратился Морунген к полиглоту. — В голове не укладывается.
— Спокойно, майор, спокойно. Без паники. Шоколад нравится им гораздо больше, так что нас они трогать не станут. А в подробности я бы вам посоветовал не вдаваться, — сказал мудрый Хруммса.
— Нет, — продолжал настаивать Дитрих, — как же вы докатились до людоедства?
Переводчик пожал плечиками, но вопрос добросовестно перевел:
— Унта бусуюмба, тумпита няп няп смакота?
Туземец страдальчески наморщил лоб, смутился и принялся разглядывать ужасные ногти на собственных ногах.
— Бабута ко… няп няп! У!.. Юмба, ужажа тумпита но джагобумба.
Хруммса сочувственно доложил:
— Бедствуют они, говорит. В последние годы совсем одолели пауки-яйцееды, расплодились в таком количестве, что сожрали все яйца и тех, кто их несет, во всей округе. Никакого, говорит, спасения. Теперь даже поговорка такая появилась: в голодный год и жук — мясо.
Морунген ошарашенно уставился на полиглота:
— Так отчего же они не едят этих, как их… яйцеедов? Или те такие невкусные?
— Здравая мысль, господин майор, — согласился Хруммса и с интересом обернулся к папуасу: — Мусумбуса, бабута няп няп тумпита но джагобумба?
Тот чуть не расплакался, объясняя на пальцах суть страшной трагедии, постигшей его народ:
— Бабута смока, бабута о! О-о! Уздамбока цикута, мамота чоп скрук скрук тумпита каюка!
На сморщенном личике карлика отразилось явное сочувствие:
— Он говорит, беда в том, что яйцееды не только очень вкусные, но и весьма полезные для здоровья. И все, кто их ест, хорошо себя чувствуют, растут сильными и смелыми. Но им яйцеедов есть нельзя, потому что это священные покровители племени. Шаман узнает — костра не миновать. Сам обедом станешь.
Немец грустно посмотрел на ногти туземца и вполголоса сообщил:
— Да, скверная вышла история. Прав был отец, коммунизм — опаснейшая штука. Что с людьми делается! Но ничего, вот доберемся до Белохаток, я покажу этим красным комиссарам…
В этот самый миг из ближайших к дороге зарослей с оглушительным треском и топотом, улюлюкая и завывая, выкатилась толпа папуасов, как две капли воды похожих на Усана и его страдающего животом брата. Совершенно не обратив внимания на рокочущий танк, толпа пересекла лесную дорогу и скрылась в чаще с другой стороны.
Союзные папуасы, завидев родичей, заволновались, завертелись беспокойно на месте и закричали, обращаясь к пробегающим:
— Ука чугунда чамписа?! Якамота бурну бурну?!
Из леса донесся далекий крик:
— Тумпита бум! А, ляпасом каюка! Смакота мунуп!
Туземец решительно обернулся к Дитриху и, как честный человек, сообщил, глядя ему прямо в глаза:
