— Резиновые сапоги брать будем? — спросил Микки.
И он, и миссис О’Каллахан начали проникаться пониманием проблемы — не меньшим, чем у мистера Уайта.
— Если хотите, возьмем. Они, конечно, сносятся, придется лапти плести. Но, вообще-то, сейчас не об этом речь. Нам нужно список составить. Погодите, я схожу за столом и стулом…
Выйдя из кухни со стулом, он отправился было на поиски Герати, но очень скоро вернулся — вместе со стулом — назад.
— Микки, вам и Томми Планкетту придется, как обычно, заняться жатвой. Нам потребуется много зерна. И травного семени тоже. Теперь, миссис О’Каллахан, где сейчас Филомена?
— В комнатах прибирается.
— Отправьте ее сегодня домой. Путь этот вечер отдыхает. И скажите, что примерно через месяц вы ее уволите. Только о Великом Потопе ничего ей не говорите.
Филомена стояла в одних чулках у двери и подслушивала — то была одна из сторон беркингстаунской жизни, о которой миссис О’Каллахан вечно забывала. Впрочем, оно было и без разницы, поскольку из всех услышанных ею слов Филомена понимала лишь каждое десятое, и потому в этот вечер она сообщила двадцати трем своим братьям и сестрам, что О’Каллаханы собираются уехать в Америку.
Мистер Уайт снова вышел, неся с собой все тот же стул.
И снова вернулся, чтобы сказать:
— Боюсь, ветровой генератор придется демонтировать. Я попробую собрать его в каком-нибудь другом месте, но не скоро. Может быть, мне удастся соорудить кожух вокруг каминной трубы, которая идет из гостиной, и привинтить треногу к нему.
Спустя недолгое время, миссис О’Каллахан, вглядываясь сквозь щелку в кухонных занавесках, различила Пата Герати, который со звоном и громыханием полз по красивому серому изгибу крыши сенного сарая. Ненадолго вспыхнуло солнце, за подпираемой колоннами серостью засветилось синее небо. Эмалированная табличка засияла ультрамарином, лопасти ветряка, чьи проволочные растяжки с математической точностью рассекали небо, заоранжевели. Математическими казались и полотнища гофрированного железа с их равноотстоящими тенями — все выглядело в солнечном свете таким ясным, определенным.
Миссис О’Каллахан задернула занавески поплотнее, и принялась за работу — в подводном сумраке, от которого у нее разыгрывался ревматизм, — она уверяла, что, когда на кухонную плиту падает солнечный свет, та, бывает, и сама собой разжигается.
Был вечер. Все трое сидели в выбеленной кухне — за оттертым дочиста столом, под электрической лампочкой. Мистер Уайт добился, наконец, составления списков.
Миссис О’Каллахан, перед которой покоились на столе линованная тетрадка и пузырек чернил, в коем только и было содержимого, что миллиметровая засохшая корочка на дне, держала в руке перо с похожим на два перекрещенных пальца острием. Мистер Уайт имел в своем распоряжении записную книжку размером ин-фолио — ее, пожалуй, можно назвать и бухгалтерской книгой. Микки же выдали кусок оберточной бумаги и карандаш особой твердости, единственный, оставленный в доме Филоменой. Кончик карандаша Микки уже сломал, но тем не менее продолжал писать — деревяшкой, — впрочем, результат у него все равно получался тот же самый.
Списки, ими составляемые, были озаглавлены так: ЖИВОТНЫЕ.
Мистер Уайт постановил, что каждый вечер каждому из них следует составлять свой собственный список, после чего все три будут сличаться и обсуждаться. Первым делом они составят списки животных, затем орудий, затем провизии — ну и так далее. Мистер Уайт строчил споро. Миссис О’Каллахан писала словно бы рывками — округлыми, трудными буквами, из каких она составляла перечни покупок. Микки же вел себя совсем, как художник. То есть, вносил в свое слово все новые штрихи — он, собственно говоря, только одно и начертал, — добавлял завитушку или новую букву, или вычеркивал старую и рисовал поверх ее новую.
Домовуха сидела в углу, подъедая свежий клей. У этой собаки, как и у хозяина ее, имелись свои пунктики. Говорят, что люди многознающие обретают в конечном итоге сходство с существами, к которым они питают особый интерес — тот же Дарвин под конец жизни сильно смахивал на обезьяну. Но справедливо и обратное — большинство животных приобретают сходство с людьми, к которым они неравнодушны, и Домовуха исключения не составляла. В течение жизни ей приходилось уживаться с таким количеством змей, соколов, ястребов, кречетов, воронов, муравьев, древоточцев, ежиков и иных представителей фауны, коих коллекционировал мистер Уайт, что в конце концов Домовуха начала составлять собственную коллекцию. К примеру, она питала особое пристрастие к недельного возраста цыплятам. Каждую весну, когда они вылуплялись, Домовуха посещала всякую их кормежку. Время от времени она подстерегала одного, брала его в пасть, — нисколько не повреждая, — относила в столовую, выпускала под обеденный стол и наблюдала за тем, как он там бегает. Куры, уже повзрослевшие, завидев Домовуху, ударялись в паническое бегство. Еще одной сферой ее интересов был мир насекомых. Она посвящала немалое время ловле мух и дразнению пчел, обитавших в прихожей. Изучала повадки рогохвостов, за которыми могла наблюдать целыми днями, сидя на подоконнике мастерской. Она была также гордой владелицей дикого крольчонка, которого брала с собой на ночь в постель — в постель своего хозяина, — а также юного зайчика. Ни тому, ни другому спанье с Домовухой и мистером Уайтом никакого удовольствия не доставляло, крольчонка извращенность этого положения нередко доводила до приступов бешенства, в коих он кусал их обоих. Многие полагают, будто крольчата это такие очаровательные комочки пуха, на самом же деле они — существа весьма холерические, решительно никакой терпимостью не обладающие. А еще Домовуха держала уток, индюшек и осиротевшего ягненка. Немало интересовали ее и ласточки, обитавшие в инструментальном шкафу, ежей же она просто обожала, у нее даже была для них особая разновидность полайки. А вот щенков Домовуха не любила.
Впрочем, пунктик по части исследования живой природы был у нее не единственным. Мистер Уайт отличался разнообразием интересов — и Домовуха тоже. К примеру, последним, вероятно, из его увлечений было столярное дело. Конечно, орудовать пилой или молотком бедная Домовуха могла навряд ли, но, по крайней мере, она собирала обрезки деревяшек и складывала их под обеденным столом. Что же касается огородничества, Домовуха коллекционировала корнеплоды и клубни, каковые также держала все под тем же столом. Кроме того, у нее имелся резиновый мячик.
Хозяин ее был еще и писателем — второразрядным, — чем, собственно, и зарабатывал тот кусок хлеба, какой имел. Когда он усаживался за пишущую машинку, Домовуха пристраивалась рядом и все время постанывала — возможно, стараясь, по мере сил, изобразить эту самую машинку. Если же он писал карандашом, сидя в кресле, Домовуха укладывалась ему на колени и беспрестанно вздыхала, принимая посильное участие в творческом процессе.
Клей, вообще-то говоря, предназначался для Ковчега. Для его постройки. Мистер Уайт, специальной клееварки не имевший, сварил его в суповой кастрюле, и Домовуха обнаружила остатки клея, уже затвердевшие, на самом кастрюльном донышке. Вот эти остатки она и подъедала. Доставать до дна языком ей было трудновато. Однако она исхитрилась отогнуть зубами края кастрюли и таки добраться до клея, от которого у нее теперь шла изо рта пена.
Справедливости ради, следует добавить, что профессию свою она знала до тонкостей. Домовуха была созданием наиредчайшим — поисковым сеттером. Все и каждый твердили мистеру Уайту, что обучить сеттера отыскивать и приносить хозяину подстреленную им дичь дело попросту невозможное — у собаки от этого нервы поедут. Естественно, что от таких разговоров мистер Уайт исполнился решимости именно этому ее и обучить — и обучил; другое, конечно, дело, что, вообще-то говоря, не хозяин обучает чему-то собаку, а вовсе наоборот.
Нынешний день получился у мистера Уайта хлопотным. Пришлось демонтировать ветровой генератор и теперь часть его кожуха была уже наспех приторочена четырьмя скобами к камину гостиной. Заряда его аккумулятора хватало на то, чтобы обеспечить всех светом двенадцативаттной лампочки часов примерно на сто.
Составленный мистером Уайтом список выглядел так:
Нэнси и с ней жеребчик, но не ее.
Фризская корова с бычком — то же самое.
Нелли и поросенок — то же самое.
Индюшка-наседка и гнездо с еще не высиженными яйцами.
Такая же курица.
Такая же утка.
Овца-ярочка и годовалый барашек.
Алмазная и Кроха (берем с фермы).
Домовуха.
Титси, надо полагать.
Отдельный вопрос: какая нужна голубка. Думаю, настоящая домашняя, иначе она, отыскав себе ветку, так на ней сидеть и останется, а назад не вернется. И еще ей понадобится самец — или опять же яйца.
