Так как в нечистой силе нет предвидения, то Нелегкий никак не воображал, чтоб все семь чинов, избранных им в женихи, вопреки его распоряжениям, влюбились в одну и ту же Зою, которая у него и в расчете не была: совсем вышла из головы, не являясь долго в гостиную.
— Ах ты обстоятельство! — прожурчал он, зная, как трудно помочь этому и что пламень любви, так же как антонов огонь,[24] ничем не потушишь. Задумывал Нелегкий употребить средство «similia similibus curantur»[25], т. е. излечить любовь любовью; но во всем городе не было similii, которая хоть сколько-нибудь уподоблялась бы Зое.
Нелегкий попробовал действовать на своих семерых посредством обидного мнения: надул в уши всем бывшим на балу разных суждений и осуждений, особенно дамам, в отношении красоты и достоинств Зои, — и вот заговорили:
— Что это за бал! такой ли бал бывает!.. С таким огромным состоянием и не уметь дать порядочного бала!.. Роман Матвеевич точно мужлан, в вист да провист!.. а Наталья Ильинишна: трр-трр-трр-трр-трр-трр… обрадовалась, верно, что было перед кем поважничать!.. Назвали разной сволочи!.. «Честь имею рекомендовать мою дочь!..» Хороша дочка! поздороваться порядочно, слова сказать с гостями не умеет!.. Говорили, что она хороша — жалости какие! и румянец-то какой-то ненатуральный, взгляд без привлекательности, волосы скомкала под гребенку, разбросала локоны по сторонам, да и на!.. Ни учтивства, ни приятности, ничего нет; только ножка хороша, правду сказать, что хороша… а уж физиогномия — нисколько.
Эта желчь, изливаемая прекрасным полом города на Зою, нисколько не вредила ей во мнении семи избранных; они, скрывая любовь свою, боялись, однако же, заступаться за чгсть Зои, но каждый шептал про себя с негодованием:
— Чумички, ветошницы! и вы смеете говорить о красоте Зои!..
А Поэт, отворачиваясь, произносил тихо:
О верх многотерпенья!
И эта тварь еще жива,
И произносит имя божества
Без чувств благоговенья!
Нелегкий, видя, что общее мнение не действует на влюбленных, весь вспыхнул и вскричал:
— Постойте же, люди! я вам покажу, как семь лучей в одну точку сходятся!
И пронесся он угаром около всех женихов.
— Иду, непременно иду, сей час же иду!.. Эй! одеваться! — вскричали они, и все, как будто сговорившись, оделись, идут к Роману Матвеевичу-
Каждый обдумал, о чем говорить с Зоей Романовной. Судья не понадеялся на память, записал, вытвердил наизусть следующий примерный разговор:
«Я слышал, что вы, Зоя Романовна, в отношении музыки очень искусны? Позвольте вас просить, если не утруждательно, проиграть из какой ни на есть оперы хоть прелюдию».
— Она, верно, спросит: из какой оперы?
— Я скажу: «Из Двух Слепых Багдадских цирюльников».
— Когда она будет играть, я ей скажу: «Ах, я не имел никогда счастия слышать музыки в таком великом превосходстве!»
— Потом спрошу: «Сделайте одолжение, спойте, Зоя Романовна, что-нибудь касающееся до любви».
— Она без сомнения скажет: вы, верно, любите или влюблены?
— А я скажу: «Как же можно не любить, Зоя Романовна, на то создан всякий человек, у которого есть собственное сердце».
— А она спросит: а кого же вы любите?
— А я скажу: «А кого же преимущественно можно любить…» но… на первый раз она, может быть, верно, этого и не спросит. Довольно на первый раз.
Протверживая роли, все семеро идут по семи разным радиусам к одному центру, в котором обитает Зоя.
Отправляются, задумавшись и уставив глаза в землю; только Поэт не смотрит в землю, а смотрит в воздушное, не ограниченное ничем пространство.
Идут… Вот уж близко ворота дома Романа Матвеевича; продолжают идти, более и более углубляясь в раздумье: идти или нет?..
А Нелегкий ждет в воротах да шушукает, считает: раз… два… три!
— Ой! — раздалось аккордом семь голосов.
— Ага! вот каким образом семь лучей, стекаясь в одну точку, производят искру! — сказал Нелегкий, приставив пригоршни под искры, посыпавшиеся из глаз от столкновения лбов.
— Ах, извините! — вскричали: Полковник, Маиор, Городничий, Прапорщик, Судья, Поручик и Медик-Поэт, отскочив друг от друга.
— Куда изволите идти?..
— Прогуливаюсь… В полицию… До свидания, до свидания, до свидания!
— До свидания!
— Что за шум у ворот? посмотри! — сказала Наталья Ильинишна человеку, который дремал в передней.
— Сейчас-с! — отвечал он, протирая глаза; вышел, посмотрел кругом, воротился и донес:
Никого нет-с!..
XII
Возвратись окольной дорогой домой, Поэт присел к столику, думал и писал:
Я был уже на шаг от чудного эдема,
Где лучезарная…
— Нет!..
Благоуханная в нем лилия цветет!
Я думал: вот, сорву!.. Как вдруг завистник-демон
В священные врата загородил мне вход!
Я отступил от них с отчаяньем и грустью:
Увы! Напрасен был души моей порыв!
Так иногда челнок, приплывший уже к устью,
От моря отразит нахлынувший прилив!..
— Чудо! — вскричал Поэт, бросив перо,—
Так иногда челнок, приплывший к устью…
— Правда, это очень хорошо! — пробурчал Нелегкий, который, проносясь мимо окна, был завлечен частым упоминанием демона и присел подле Поэта прослушать его стихи. — Правда, это хорошо, только тут не разберешь: челнок ли отразил нахлынувший прилив, или нахлынувший прилив отразил челнок!
— Вот прекрасно! — отвечал Поэт на эту мысль, — кто имеет в голове логику, здравый смысл, тот поймет, что челнок не может отразить прилива и, следовательно, здесь челнок отражен приливом.
— Вот теперь я знаю, почему стихи могут обходиться без здравого смысла: здравый смысл должен быть не в стихах, а в голове читающего и слушающего стихи, — думал Нелегкий, отправляясь в путь. — Однако ж это клевета поэтическая, что будто бы демон заграждает путь в эдем! Демон ни часовой, ни сторож, ни бутошник: он благородная особа, имеет право ездить четверней… не только что четверней — цугом!.. имеет вход в лучшие дома, и не только что в лучшие — в самые лучшие, в бесподобные!.. Он может… да мало ли что он может!.. Только не может быть поэтом… потому что… хм! и не придумаешь почему; а не может!..
Между тем как Поэт думал и писал стихи после неприятного столкновения у ворот, прочие соперники, возвратясь домой, повторяли: черт знает что за встреча!..
— И очень знает, то ли еще будет! — повторял и Нелегкий, навещая своих избранных.
Потом все они стали думать; но мысли их были так мутны, что в них только неводом можно было ловить слова.
В понедельник были будни, во вторник также будни, в середу был праздник. Около семи часов вечера Судья принарядился, закрутил над лысиной волоса узелком, молча вышел из дома; пошел было из ворот налево; но вдруг своротил направо, через улицу и — прямо на двор к Роману Матвеевичу.
— Дома?
— Дома-с!
Человек побежал вперед, двери в гостиную отворились, Судья подошел к дверям и смутился. «Верно, званый вечер! — подумал он. — Вот попал!»
В гостиной раздавалось: «Покорно прошу, садитесь, господа! прошу без церемоний!»
Роман Матвеевич и Наталья Ильинишна усаживали Поручика, Прапорщика и Поэта, которые один вслед за другим пожаловали к ним в гости.
— А! вот и почтеннейший наш Судья! — вскричал хозяин, встречая нового гостя.
Едва присел Судья, откашлялся и хотел сказать приветствие Наталье Ильинишне, вдруг человек вбежал:
— Господин Полковник!
— Проси, проси!.. Господин Полковник! сердечно рады!..
— Очень рады, что и вы удостоили нас своим посещением! — прибавила Наталья Ильинишна, прося его садиться подле нее, на креслы.
Поручик и Прапорщик встали, схватились за шляпы, которые взял у них из рук Роман Матвеевич, пробирались и к шпагам, которые стояли уже в углу; а Полковник присел уже, посмотрев на них искоса…
— Я… — сказал он, обращаясь к Наталье Ильинишне… Вдруг дверь отворилась.
— Господин Городничий! — доложил слуга.
— Аа, вот и начальник города! Милости просим!
— Пора бы, пора! — прибавила Наталья Ильинишна. Кресла задвигались; Городничий садился, немного смущенный мыслию, что приехал без зову на званый вечер.
— Господа, прошу оставить ваши вооружения! — сказал Роман Матвеевич Поручику и Прапорщику, — мы и господина Полковника обезоружим.
— Погода очень благоприятная, — начал Полковник. Действительно прооогуул… — сказал Городничий…
— Господин Маиор! — доложил слуга.
Двери отворились снова; вошел Маиор и оробел.
Опять усаживанье: «Кладите шляпу, оденьте шпагу!..»
— Вот люблю, господа, — начал Роман Матвеевич, — давно бы, давно сговориться посетить нас…
— Проси сюда Зою Романовну разлить нам чай! — крикнула Наталья Ильинишна.
Смущенные гости вместо ответа на слова Романа Матвеевича поклонились.
