Кинжал Лиррин в этот момент ярко заблистал. С ее ножом ничего подобного не случилось. Более того, он потемнел, словно закоптился на огне. Но откуда здесь взяться огню; уже много часов Табеа не зажигала свечи. Может быть, ей это просто почудилось в быстро сгущающихся сумерках?
Повинуясь требованию ритуала, девочка положила кинжал перед собой, и тот практически растворился в темноте.
Табеа знала: выбора у нее нет, надо продолжать. Еще одна песнь, она берет кинжал в руки, и заклинание окончено. Если, конечно, новоиспеченная чародейка сможет поднять свой атамэ. Табеа помнила, как Лиррин, протягивая руку к кинжалу, преодолевала таинственную невидимую силу.
Девочка пропела последнюю песнь настолько быстро, насколько могла, думая о том, какую несусветную глупость она совершила, затеяв это фантастически опасное дело в одиночку. Не исключено, что нож убьет ее, как только она протянет к нему руку. Но несмотря на страх, Табеа чувствовала, что какое-то время владела магическими силами и если останется в живых, то может стать единственным в Мире не входящим в Гильдию чародеем.
Она пропела заключительные слова и потянулась к кинжалу.
Рука не встретила никакого сопротивления. В ожидании вспышки Табеа зажмурилась. Вспышки не последовало. Странное чувство власти над магическими силами быстро сходило на нет. Теперь Табеа была лишь чумазой девочкой с обычным кинжалом в руке, сидящей, скрестив ноги, в душной, темной комнатушке под крышей.
Этого не может быть, уверяла она себя. Это невозможно. Табеа попыталась получше рассмотреть кинжал, но день погас, а света факелов за окном даже в сочетании с розоватым блеском малой луны не хватало.
Девочка, бросив кинжал, взялась за кремень и кресало. Через несколько секунд в комнате уже горела свеча, и в ее свете Табеа взглянула на свой атамэ, лежащий на голом дощатом полу.
Кинжал стал темным, скорее, даже черным. Клинок поблескивал, но это был мрачный блеск вулканического стекла.
Табеа видела, что это — не стекло. Лезвие осталось металлическим.
Но кинжал стал черным. Рукоятка и гарда тоже почернели. Табеа знала, что так быть не должно. Она встречала чародеев на улицах и, кроме того, видела атамэ Серема и атамэ, только что изготовленное Лиррин. Все магические кинжалы внешне выглядели абсолютно нормально. В них не было и намека на черноту преисподней.
Что-то было сделано не так, как надо. Табеа помнила, что говорил Серем о проверке свойств атамэ, но самой проверки не видела, так как была вынуждена бежать. Она не могла учинить проверки, связанной с другими людьми или животными, но что касается ее самой…
Выдернув кожаный шнурок из пояса, Табеа обвязала его вокруг запястья и прикоснулась к узлу острием кинжала.
Ничего не случилось. Между тем узелок должен был развязаться, а шнурок соскользнуть с руки. Девочка осторожно коснулась лезвием лба. Клинок окровавился, но на нем не появилось сияния и рана над бровью не затянулась. Табеа положила кинжал на ладонь острием к себе, но вместо того, чтобы развернуться в другую сторону и приготовиться к защите владелицы, оружие осталось неподвижным.
Кинжал не делал ничего того, что полагалось делать атамэ. Он так и остался простым кинжалом. Изможденная, голодная, умирающая от жажды Табеа смотрела на него, чувствуя, как глаза застилают слезы. Некоторое время девочка еще держалась, но скоро силы оставили ее, и она зарыдала.
Леди Сараи утомленно потерла виски и попыталась вслушаться. Прошло четыре года с того момента, когда она впервые села рядом с отцом, чтобы понаблюдать за его работой. Сегодня она впервые заняла трон Лорда Калтона и вершила правосудие самостоятельно. Девушка изо всех сил оттягивала этот момент, но кто-то должен был заняться судопроизводством, а у отца совсем не осталось сил.
Сараи казалось, что у нее все идет из рук вон плохо. «И как только отец выдерживал этот бесконечный поток глупости и продажности?» — думала она.
— …сказала, что он принадлежит ее отцу, — что, спрашивается, мне делать? Приглашать ясновидца каждый раз, когда я покупаю какую-нибудь безделушку? Откуда мне было знать, что она краденая?
— Безделушку?! — взорвался законный владелец камня. — Вы смеете называть эту драгоценность безделушкой? Мой дедушка добрался аж до самого Тазмора, чтобы отыскать алмаз такой величины для бабушки! Вы…
Сараи подняла правую руку, левой продолжая массировать висок. Повинуясь этому жесту, стражник склонил копье в направлении спорщиков.
Наследник упорного дедушки тут же умолк. Трое участников процесса тревожно воззрились на Леди Сараи. Напряженное молчание продолжалось довольно долго — Сараи думала.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Вы получаете свой алмаз. Прямо сейчас. Эй, кто-нибудь, возвратите камень владельцу. Никакой дополнительной компенсации не последует, так как вы оказались настолько глупы, что подпустили незнакомую женщину к камню. А теперь убирайтесь отсюда.
Стражник вручил подвеску жертве кражи, и тот, бросив короткий недобрый взгляд в сторону Леди Сараи, выбежал из зала, крепко зажав алмаз в кулаке.
Ювелир принялся было протестовать, но, прежде чем Сараи успела поднять руку, в его сторону уже смотрел наконечник копья.
Воровка ухмыльнулась. Она стояла с опущенной головой, но Сараи все же это заметила. Клубок горячего гнева подкатил к ее горлу.
— Помогите обвиняемой распрямиться! — бросила она.
Стражник рванул воровку за длинную косу. Улыбку с лица женщины словно стерли. Сараи видела, как двигаются ее руки. Казалось, что подсудимая пытается избавиться от стягивающих запястья веревок.
— Ты сказала, что твое имя Санша от Малых Ворот? — спросила Сараи.
Воровка не могла кивнуть, так как ее волосы были оттянуты назад. С большим трудом она выдавила:
— Да, верно.
— И ты уже израсходовала все деньги?
— Да, все.
— Как же ты смогла так много потратить за столь короткий срок?
— У меня были долги, — ответила Санша, двинув головой в тщетной попытке освободиться.
— Очень плохо, — заметила Сараи, — потому что у тебя появился новый должок. Ты должна этому человеку восемь раундов золота.
С этими словами она показала на ювелира.
— Одиннадцать! — запротестовал тот. — Одиннадцать — минимальная цена камня.
— Вы заплатили ей восемь, — возразила Сараи. — И камень вам никогда не принадлежал. Только деньги.
Ювелир сник, а Сараи вновь обратила свое внимание на Саншу.
— Ты должна ему восемь раундов.
Санша не ответила. Сараи показалось, что, не будь у воровки связаны руки, она бы пожала плечами.
— Я собираюсь выкупить у него твой долг, — продолжала Сараи. — И теперь ты должна восемь раундов мне.
— А я и вам не смогу заплатить, — ответила Санша.
— Знаю, — ответила Сараи. — Но я вполне удовлетворюсь пятью-шестью раундами, которые получу, продав тебя работорговцам. Кто-нибудь, отдайте деньги ювелиру, а ее отведите в донжон. Она останется там до ближайшего аукциона.
Взмахом руки она дала понять, что рассмотрение дела закончено. Выражение вызова на лице Санши сменилось гримасой ужаса.
Леди Сараи посмотрела вслед ювелиру, которого повели в сокровищницу, проводила глазами кричащую и отбивающуюся Саншу — стражники решительно волокли ее к ступеням, ведущим в темницу. Затем девушка вздохнула и, повернувшись к Окко, спросила:
— Ну и как у меня все получилось?
Немного подумав, Окко ответил:
— По-моему, ваш родитель прочитал бы ювелиру короткое нравоучение и постановил бы выплатить ему сумму, вырученную на аукционе, а не стал бы гасить долг в полном объеме.
— Вы правы, — согласилась Сараи. — Именно так и следовало поступить. — Посмотрев в сторону дверей, она добавила: — Но менять решение уже поздно. Это произведет не очень хорошее впечатление.
— Боюсь, что так, — согласился Окко.
— Ужасно хочется, чтобы папа вернулся к делам. Ненавижу судопроизводство.
Окко промолчал, но было видно, что он тоже хотел бы видеть здесь вместо Сараи Лорда Калтона.
— Надеюсь, что ему скоро станет лучше, — добавила Сараи.
Окко снова ничего не ответил, но Сараи знала, что он думает. Теург думал о том, что Лорду Калтону лучше не станет.
В глубине души девушка опасалась, что Окко прав. Она делала все, чтобы предотвратить развитие болезни, но здоровье отца было уже сильно подорвано.
Какая несправедливость! И брат ни в чем не мог ей помочь. В последнее время его постоянно бил кашель, сопровождающийся выделением густой кровавой мокроты. Но будь Калтон Младший даже здоров, он не смог бы выступать в роли судьи из-за молодости. Отцу следовало бы пробыть на своем посту еще лет двадцать.
