— Аукцион! — догадался Мутило.
— Верно, — сказал Колобок. — Даже два аукциона: один вверх, другой вниз…
…Для того, чтобы изменить внешность, богатырю не требовалось множественных усилий. Достаточно было просто прикинуться дурачком, а делать это он умел и любил: расчесал рыжие кудри на прямой пробор, насовал в бороду веточек и щепочек, разул правую ногу, оставив левую в сапоге, вытаращил глаза и разинул рот. Теперь никто не подумает, что князь.
Жихарю как-то довелось услышать рассказ об одном заморском королевиче из Подгнившего Королевства. Тот, чтобы вывести на чистую воду своего дядюшку, через убийство родного брата взошедшего на престол, вот так же прикинулся дурачком, и все у него получилось как надо, за исключением одного: всех убил, но и сам в живых не остался, напоровшись на отравленный клинок. А на престол вскарабкался какой-то через тридцать три колена племянник…
Конское торжище огорожено было плетнем и делилось на две части: в одной стояли продавцы со своими скакунами, в другой толпились покупатели.
Кони были самые разные — от толстоногих битюгов до точеных скакунов, от старых одров до жеребят, от вороных до белоснежных, от мохнатых степных лошадок до гордых пустынных аргамаков.
Торговля тоже шла на разных языках, а то и вовсе на пальцах.
Покупатели швыряли шапки оземь, продавцы клялись своими богами, покупатели в гневе делали вид, что уходят, продавцы хватали их за руки.
Цыгана Мару было видно издали по красной рубахе. Он самолично не подходил к коням — к нему их подводили бойкие цыганята, повинуясь указующему персту, венчавшему длиннющую руку. Великий знаток лошадей даже не снисходил до ощупывания бабок и в зубы не заглядывал. Он то и дело морщился, сбивая цену, хотя рядом с ним стоял под присмотром тех же цыганят туго набитый мешок.
Жихарь входил в ограду, поотстав от Мутилы, высокомерно шествующего с Налимом в поводу. В левую полу кафтана Мутилы была ночью предусмотрительно зашита губка, впитывающая влагу. Жихарь на одном плече нес суму с Колобком, вытаращенным глазом следил, наблюдает ли за ними Полелюй.
Хозяин ярмарки действительно поджидал их, усевшись на широком дубовом чурбаке. Рядом с Полелюем стоял стражник, державший веревку, на которую привязан был большой черный козел.
Полелюй встретился взглядом с водяником и напоминающе мотнул головой в сторону козла. Мутило съежился и подобострастно закивал, разводя руками в знак безусловной честности своих намерений.
Когда Налим ступил на торг, всякие разговоры на словах и на пальцах прекратились. Продающие и покупающие, вослед за Жихарем, поразинули рты, но не надолго, потому что народ подобрался тертый, не полоротый.
Мутиле даже не пришлось, подобно остальным продавцам, громким голосом выкрикивать, нахваливая достоинства своего товара: поскоки горностаевы, повороты заячьи да полеты соколиные. Все и так были не без глаз. Даже гордый цыган превозмог себя: самолично подошел к Налиму, похлопал его по бокам, поползал в ногах, завернул губу, прощелкал ногтем зубы и аж поцеловал от восторга.
Начался, как и задумал Колобок, аукцион. Длился он недолго: Мара, видя, что народ собрался вовсе не бедный, после третьего или четвертого повышающего цену ауканья назвал число столь великое, что никто после этого аукать не решился. На эти деньги можно было прикупить небольшое княжество. А Полелюй у себя на чурбаке даже подпрыгнул, поскольку со всякой крупной сделки полагалась ему доля.
Мутило начал стаскивать с Налимовой морды уздечку.
Полелюй в гневе привстал.
— Э, нет, — сказал цыган Мара, — Уважь, дорогой, продай вместе с уздечкой…
— Да разве это уздечка? — удивился Мутило. — Да она же давно отрухлявела!
Стыдно знатоку с такой на люди показаться! Это уж я по бедности своей никак на новую не наскребу…
— Друг любезный, мне и старенькая сойдет!
— Понимает, что к чему, — объяснил Колобок из сумы. — Прекрасно он сообразил, что за конь, не впервые такого покупает…
— Что ему за корысть? — спросил Жихарь. — Ветхая уздечка рано или поздно порвется, и уйдет Налим, словно рыба сквозь дырявую вершу…
— Хе, — сказал Колобок. — Сперва цыган потешит себя вволю — ведь загнать до смерти водяного коня нельзя, да и покалечиться он не может. А потом продаст его втридорога где-нибудь в полуденных странах какому-нибудь владыке. Среди них такие любители водятся, что жен и детей отдадут в заклад, не говоря уже о державе, чтобы достать себе подобное чудо…
Тем временем торговый договор свершился, поводья Налима были бережно переданы из полы в полу. Цыган Мара начал отсчитывать золотые кругляши, отгоняя цыганят от мешка. Мутило ему охотно помогал в этом.
Не спеша подошел ярмарочный староста Полелюй — приглядеть за добросовестностью расчета, получить причитающееся.
— Налог с продаж — не захочешь, да отдашь! — приговаривал он.
Налог был здесь устроен так хитро, что пришлось доплачивать и Мутиле, и цыгану, что несколько отравило обоим радость от сделки.
Мара, впрочем, быстро утешился, вскочив на новообретенного коня. Толпа раздалась к ограде, и великий наездник показал, на что они в паре с таким скакуном способны. Налим помчался вдоль ограды, прилегая на поворотах к земле, но всадник без седла и стремян держался прочно. Жихарь вспомнил свой собственный страх во время скачки по лесу и покраснел.
Мара тем временем прыгнул коню на спину и стал отбивать чечетку, выкрикивая:
— Ай, жги, черноголовый!
Потом подскочил, перевернулся в воздухе и встал на руки. Налим бежал с прежней резвостью. Заядлые лошадники закричали здравицы коню и всаднику: такое даже за деньги и на ярмарке не часто увидишь.
— Даже жалко его коня лишать, — сказал Жихарь Колобку. — Уж как я на Мару зол, а все равно жалко. Теперь меня Налим совсем уважать не будет…
— Ничего, — откликнулся Гомункул. — Выучишься со временем не хуже. А проучить его надо, да и Полелюя тоже.
— За что Полелюя-то? Он же честный!
— Он не честный, — вздохнул Колобок. — Он принципиальный.
— Это как?
— А вот так. Принципиальность — это та же честность, только себе на выгоду.
Понял разницу?
Жихарь кивнул. Он и раньше эту разницу понимал, но не знал, как она называется. Теперь узнал.
Тем временем цыган снова уселся на конскую спину, несколько раз поднял Налима на дыбы, после крикнул Мутиле: «Продешевил, родимый!», — разогнал коня, перемахнул сперва через ограду торга (толпа за оградой раздалась в стороны), потом через куда более высокий частокол, что обычному коню было бы, конечно, не под силу…
— Поминай как звали! — ахнул богатырь.
— Вернется, никуда не денется, — сказал Колобок. — Это конь не притомится, а цыган не железный. Ты давай-ка помоги Мутиле дотащить денежный мешок до постоялого двора и сразу сюда возвращайся. Все делай, как уговорились, понял?
В толпе никого, кстати, не удивило, что дурачок толкует о чем-то с собственной сумой: а с кем ему еще толковать?
Богатырь протолкался к водянику, с кряканьем закинул добычу за спину и под покрасневшими от зависти очами людей потащил к постоялому двору.
Полелюй нагнал их у самого крыльца. Был он уже без стражника и без козла.
— Вот можешь ведь честным быть, если захочешь! — похвалил он водяника. — Всегда бы так.
— Могу, — сказал Мутило. — Хоть под водой, хоть на суше.
— А коня-то жалко, — поддразнил Полелюй.
— Жалко, — сказал Мутило. — Только готов биться об заклад, что конь к вечеру снова наш будет. И без всякого мошенничества, на чистом разуме!
Добром возьмем, по-хорошему!
— Об заклад… — задумался Полелюй. — А велик ли заклад?
— Да вот же он! — Мутило показал на Жихаря с мешком.
Полелюевы глазки (тоже, кстати, покрасневшие) мгновенно загорелись.
— Была не была — бьюсь! Но если чего замечу, вы и этих-то барышей у меня мигом лишитесь!
Побились при свидетелях.
Жихарь вернулся на конское торжище. Торги приувяли, шли неходко: все вспоминали недавнюю сделку и были недовольны собой.
Вскорости вернулся и цыган Мара. Он вспотел и, чтобы не застудиться на ветру, вел Налима мелкой рысцой.
— Добрый конь, дяденька, — тонким голосом сказал Жихарь. — Дай покататься!
Мара спешился, поглядел на рыжего дурачка с сожалением, пошарил в карманах, но пряника не нашел и для утешения щелкнул богатыря в лоб.
Жихарь не показал обиды и молвил:
— Только чтой-то конь тебя обнюхивает?
— Где? — не поверил Мара, оглянулся и увидел, что Налим, раздувая ноздри, вправду втягивает в себя воздух. Конь обнюхал нового хозяина с ног до головы, потом жалобно заржал.
Цыган помрачнел.
— Дяденька, а правду ли сказывают: кого конь понюхает, тот сегодня же помрет? — спросил богатырь все тем же придуренным голосом.
