Несчастному министру захотелось на какой-то миг стать Нучипельской Девой и мирно дрыхнуть в дальних покоях Дартского замка, знать не зная о том, что здесь творится, но, увы, сия роскошь была ему недоступна. И поэтому он бросился успокаивать возлюбленного монарха:
— Это такая стандартная форма легенды, принятая во всем Хаббсе для упрощения процедуры воспевания павших героев. Там только имена подставляют, а прочий текст идет без изменений. («Что я несу?» — подумал Марона, но зацикливаться на этой мысли не стал.) И потом, я бы и сам с Хаббсом повоевал не без тайного удовольствия, однако же вдумайтесь, мой король, какой убыток это принесет вашей казне. Опять придется экономить на мульчапликах.
Это был уже удар ниже пояса, но первый министр, чтобы выжить, пользовался сейчас всеми доступными приемами.
При мысли об экономии на милых его сердцу мульчапликах Оттобальт взгрустнул, а значит, перестал гневаться на злопакостных хаббсов.
— Так, хорошо, — уточнил он. — А какое отношение эта белиберда имеет ко мне, если я их Юркич-хана казнил еще в позапрошлом году? — Тут король указал в сторону сидящего перед ним на корточках посла. — Он что, думает, что я и есть этот, как его, бог любви и изобилия?
Марона ступил на зыбкую почву дипломатии:
— Тут, мой повелитель, главная проблема заключается в том, что они, — и он обернулся в сторону сидящего посла, — частично не уверены, что Рядилло забрал их героя к себе, а думают, что он по сей день томится где-то в наших подземельях.
— У них что, легенды слагают одни, а думают другие? — рассердился Оттобальт. — Пусть определятся в конце-то концов, погиб он славной смертью или сидит в наших казематах!
Марона не удержался от язвительного замечания:
— У них, ваше величество, одни слагают легенды, чтобы другие с легким сердцем могли наследовать славным предкам.
— То есть потомки этого головореза однажды могут объединиться в общество «Стопами Юркич-хана» и попытаться просочиться в очередную легенду, нападая на Упперталь?
Марона ощутил глубокое удовлетворение, поняв, что монарший гнев направлен в нужное русло и теперь можно немного расслабиться:
— Именно так и есть, мой повелитель.
Оттобальт сверкнул глазами:
— Передай этому летописцу, что его легендарный Юркич-хан за свой последний поступок вряд ли попадет в царство любви и блаженства и уж тем более — никак не обратно на родину.
Произнеся эту великолепную речь, король слегка отвлекся и не без интереса принялся оглядывать длинные ряды трофейных черепов, украшавшие стены парадного зала. Затем поманил пальцем Сереиона, который во время приема молча возвышался по правую руку от повелителя. Сереион выглядел внушительно: рост, стать, разворот плеч, сияющие доспехи.
Хаббский посол поглядывал на него с опаской. Сереион давно уже вошел в их народные легенды и предания, которые при описании столкновений уппертальского гвардейца с национальными героями становились какими-то невразумительными. В основном ныне уже покойные хаббские герои раз эдак пятьдесят своей могучей рукою отправляли к Душаре все еще живого Сереиона, и только в нескольких случаях было соблюдено правдоподобие: земля разверзалась, поглощала уппертальца и исторгала его живым и невредимым уже в Дартском замке.
Словом, столкнувшись с Сереионом нос к носу при дворе Оттобальта, Муспапс явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Когда гвардеец склонился к нему, король горячо зашептал в подставленное ухо, тыкая пальцем в сторону костяных трофеев:
— А вон тот, четвертый слева во втором ряду, разве это не Юркич-хан?
Сереион внимательно вгляделся в череп и компетентно заявил:
— Четвертый слева, ваше величество, это череп его троюродного дяди. Он нам достался после двухдневной битвы на Чуфанском плато. Помните, когда вы Пуримурзилю выбили два передних зуба за то, что он вас обозвал мульчапликом?
— Мерзавец! — зашептал король. — Конечно, помню. Ты полагаешь, это его череп?
Сереион еще раз вгляделся в пустые глазницы:
— Видите, у него как раз двух зубов спереди нет. Это должен быть Пуримурзиль. И это точно не Юркич-хан.
Король продолжил разговор все тем же шепотом, но уже с сердитой интонацией:
— Тогда какого пичкамута он здесь делает? Я же просил дырявые, беззубые и проломленные черепа сюда не приносить! Во-первых, это жутко неэстетично, во-вторых, признак дурного вкуса, а в-третьих, мы же не варвары какие-нибудь, а цивилизованные люди. Я уже не говорю о том, что никогда не любил Пуримурзиля и не собираюсь видеться с ним каждый день после его смерти. Чтобы завтра, нет, сегодня его, — король еще раз энергично ткнул пальцем в беззубый череп, — немедленно убрали в музей.
Сереион немного замялся:
— Осмелюсь заявить, ваше величество, что там еще со времен вашего дедушки приблизительно такими некондиционными черепами уже два подвала завалены.
Посол внимательно смотрел на пантомиму, которую разыгрывали Оттобальт и его любимый военачальник, и в голове его рождался хитроумный замысел. Когда план окончательно созрел, хаббс многозначительно посмотрел на министра Марону. Марона многозначительно посмотрел на хаббса, потому что понять, что привлекло внимание возлюбленного монарха, все равно не мог.
Тем временем Оттобальт пытался отстоять свое понимание гармоничности и изысканности интерьеров:
— Ну так что — два подвала? Да хоть десять, но это же не повод для беспорядка. Такое впечатление, что на уют, всем, кроме меня, плевать. Ты приглядись получше, как зал выглядит. Послам стыдно в глаза смотреть, живу как людоед на болоте…
Сереион был холоден, тверд и неприступен:
— Вы совершенно правы, ваше великолепие, но из всего, что у нас есть, этот самый благопристойный, так что заменить его будет нечем.
— Ничего, пускай пока так побудет, — безмятежно улыбнулся король. — А потом повоюем с кем-нибудь и выберем что-нибудь привлекательное из новых поступлений. А?
Сереион деликатно, но категорически отрицательно отнесся к этой идее возлюбленного повелителя.
— Вынужден не без прискорбия напомнить вашему величеству, что нынешний год в Вольхолле, согласно моде, объявлен годом симметрии. И нам волей-неволей приходится соблюдать новые правила, что в данном конкретном случае означает — снять с противоположной стороны ваш любимый трофей, череп Зифянтия Третьего Кровавого.
Оттобальт обиженно поглядел на своего полководца:
— Ну что это за жизнь? Даже в собственном замке правит какая-то мода, а не я. Этого нельзя, того нельзя, сего — и думать не моги. А если я сейчас начну всем и все запрещать? Тогда вы хором запоете, что Оттобальт-де и тиран, и деспот, и этот… как его?
— Самодур, — четко выговаривая каждую букву, подсказал гвардеец.
— Вот-вот, — закивал король.
— Моду изобрел не я, — с достоинством напомнил Сереион. — Я всего лишь пекусь о том, чтобы уппертальский двор выглядел жемчужиной среди прочих королевских и княжеских дворов Вольхолла.
Его величество кинул печальный взгляд на любимый череп Зифянтия Кровавого и после непродолжительного любования оным установил, что жизнь без этого трофея будет гораздо менее мила, нежели с ним.
— А нельзя придумать что-нибудь спасительное? — с надеждой зашептал он. — Скажем, попросить мастера чучельных дел Ликасюту, чтобы он приделал Пуримурзилю чьи-нибудь зубы? Чтобы красивенько было, а не как в лавке подержанных черепов для тех, кто не в состоянии сам раздобыть себе достойную вещь.
Сереион оставался несгибаемым:
— Подделка фактов, мой повелитель, нарушит историческую достоверность. Что о вас подумают потомки?
Громкий шепот раздосадованного Оттобальта достигал самых дальних уголков обширного тронного зала:
— Я себя начинаю чувствовать как выпускник на нутичемском вечере. И я подозреваю, что с таким отношением к моей августейшей персоне я не доживу до лицезрения своих потомков. Так что мне вообще наплевать на то, что они обо мне подумают.
Сереион демонстративно уставился в потолок.
Все время, пока Оттобальт яростно спорил с Сереионом, посол Муспапс строил глазки министру Мароне, а Марона строил глазки Муспапсу, отчаянно пытаясь придать неожиданной ситуации вид того официального приема, с которого все и начиналось.
Хитроумный хаббс понял одно: король и Сереион слишком часто и внимательно рассматривали один из черепов, висевших на стене, — и этот череп наверняка был крайне важной вещью. Скорее всего это и были останки злополучного Юркич-хана — неоспоримое свидетельство его гибели, каковое Муспапс решил добыть во что бы то ни стало для демонстрации на родине.
Он пошевелил ушами, оскалился (ох не зря в Вольхолле была популярной поговорка: «Скалится, как хаббский череп») и елейным голосом произнес:
— Моя скромно просить этот голова, — и он указал на беззубый череп, — как факт казнить, а не спасаться. Моя предлагать меняться. Что хотеть великий король?
