– Смутно, – признался я.
– Ладно, – вздохнула она. – Похоже придётся рассказать всё как есть.
Маша замолчала, глядя на Тверскую с бесконечным потом машин. Я не торопил её.
Нам принесли заказ. Маша молчала. Я тоже.
Наконец она тряхнула головой и начала говорить:
– Вы согласны, что Володя появился совершенно неожиданно и очень быстро получает известность?
– Это да, – я отпил кофе. – Как говорит мой коллега, « в этом смысле Земфира по сравнению с ним – мелочь, пшик».
– Да, – с тихой гордостью согласилась Маша, – это правда. Его ещё называют «Золушкой от рока». Володенька злится, но это правда.
– Угу, – пока я не понимал, к чему она клонит.
– Вы помните сказку про Золушку?
– Конечно.
– А вы когда-нибудь задумывались, почему фея помогла ей? – спросила Маша. И тут же, не дав мне ответить, спросила ещё, – И чего ей это стоило?
– На какой из вопросов отвечать?
– На оба.
Я пожал плечами:
– Наверное, она любила Золошку. И вряд ли ей все эти волшебные чудеса чего-то стоили – всё-таки она фея.
– Насчёт любила – это правда. А вот насчёт стоимости чуда…., – она бросила взгляд на свои руки в перчатках, – Володя действительно Золушка. И я – его фея. Своим взлётом он обязан мне.
– Каким образом? – я уже начал что-то подозревать, но что именно – и сам не понимал.
Маша глубоко вдохнула и выпалила:
– Когда плохо мне, ему становится хорошо!
– Как это? – я правда не понял.
– Очень просто, – она грустно улыбнулась. – Если мне больно, плохо, грустно, то ему сразу начинает везти. Например, же снятый материал тут же ставят в номер.
– Это совпадение, – не знаю почему, но я не хотел ей верить.
– Вы думаете? – она вскинула брови. – Когда я сломала себе мизинец, ваш журнал решил сделать с ним материал. «Б-2» стоил мне безымянного пальца. Эфир на Первом – косы, которую я растила с первого класса.
Я сглотнул, отпил кофе и промолчал.
– Вы, кажется, не верите мне.
Я замялся, но Маша смотрела так пристально и настойчиво, что я сказал правду:
– Это всё слишком фантастично, чтобы я поверил.
– Понимаю, – кивнула она и грустно улыбнулась. – Найдите мне сигарету.
Я сходил к барной стойке, купил «Vouge» и зажигалку и вернулся к Маше. Она раскупорила пачку, достала одну сигарету и неглубоко затянулась. Потом откинула рукав кофточки, улыбнулась мне и воткнула дымящуюся палочку себе в запястье.
Я рванулся и выбил сигарету из её рук.
– Вы что?!
– Мне очень важно, чтобы вы поверили, – её голос дрожал, но говорила она спокойно, словно рана не болела. – И не распускайте руки, а помогите мне. Там в сумочке йод и пластырь. Вы справитесь?
Пришлось.
Когда я закончил и убрал всё обратно в сумочку, раздался звонок:
– Егорий, привет. Это Юра Гинзбург из «Роллинг Стоунз». Тебе удобно говорить?
– Да, – автоматически ответил я.
– Слушай, у нас тут главред решил сделать интервью номера с Лисом, ну этим, музыкантом. Может у тебя есть его телефон?
– Есть, – всё так же на автопилоте ответил я. – Сегодня сброшу тебе смс-ку.
– Хорошо, спасибо! – обрадовался Гинзбург. – Сам-то как?
– Позже поговорим, – я, наконец пришёл в себя. – Пока.
Я нажал кнопку «отбой» и посмотрел на Машу. Её лицо побелело, но она улыбалась. Я при всё желании я не смог найти в улыбке боли или сожаления. Кажется, она была счастлива. Как тогда на кухне.
– Это не может быть случайностью, – сказала она.
– Зачем вы это делаете? – во мне поднималась злоба. – Зачем истязаете себя? Я не понимаю!
– Это потому что вы – мужчина, – тихо сказала Маша. – Будь вы женщиной, для вас в моих поступках не было бы ничего удивительного. Вы бы поступали так же.
– Вы про то, что русские женщины, дескать, ждут, терпят, надеются и верят? Мол, таков их крест и нет существа преданнее, чем русская женщина? Вы про это?!
– Успокойтесь, Егор. Истерика вам не к лицу, – она коснулась моих рук, сжатых в кулаки. – Я понимаю, что вы и злитесь, и ревнуете, и обижены. Наверное, на вашем месте я бы чувствовала тоже самое.
Я опять промолчал.
– Да, я люблю его, и счастлива, что могу помочь ему осуществить свою мечту.
Я отвернулся и смотрел на Тверскую.
– Он детдомовский, – продолжала Маша, – я встретила его на Курском вокзале. Он пел в переходе – грязный, в порванной одежде. Я не могла пройти мимо.
Я молчал.
– Он заслужил это. Он детдоме голодал, его постоянно били, а мне родители купили трёхкомнатную квартиру. Он болел и играл на плохонькой гитаре, а я каталась по заграницам.
– Мне он рассказывал совсем другую историю, – буркнул я.
– Это миф, который мы придумали вместе. Так больше подходит для рок-звезды.
– Послушайте, Маша, – я не выдержал, – но ведь вы не должны чувствовать себя виноватой из-за того, что вам в жизни повезло больше чем ему. Это же глупо!
– Я и не чувствую себя виноватой, – мягко ответила она. – Я помогаю любимому мужчине добиться успеха и поэтому чувствую себя счастливой. Ну, кроме тех моментов, когда делаю себе больно.
Я выругался сквозь зубы. Маша сделала вид, что не услышала.
Она поднялась, надела курточку и сказала:
– Я сказала всё, что хотела. Мне просто важно, чтобы вы понимали меня правильно. И всё.
– Я понимаю вас. Вот только не знаю, насколько это правильно.
– Не важно, – она снова улыбнулась. – Думаю, нам не стоит больше видеться. Договорились?
– Да, – я смотрел перед собой.
– Хорошо. Прощайте.
– Береги себя, пожалуйста, – я сказал это тихо, но она, хоть и отошла достаточно далеко, услышала.
Остановилась, повернулась и сказала через весь зал.
– Я постараюсь, но обещать не могу.
И ушла.
А я ещё долго сидел над остывшим кофе и просто смотрел перед собой.
***
Через год Владимир Лис получил «платиновую пластинку» за то, что продал большее полумиллиона тысяч копий своего дебютного альбома.
Узнав об этом, я напился, и хотел набить ему морду. Не дошёл. Не набил.
Ещё через год он стал первым русским музыкантом, получившим «Грэмми».
В этот раз я напился ещё сильнее.
Когда спустя полгода в новостях сообщили, что его жена, Мария Лис, покончила с собой, я тут же выключил телевизор и, взяв отпуск на три недели, уехал к другу на Соловки, чтобы не знать, какая же удача привалила Лису на этот раз.
А там, на Соловках, я только и делал, что просто сидел и смотрел перед собой.
Будущее, которого не ждут
До отпуска оставалось всего два дня. Чемоданы уложены, билеты куплены, номера забронированы. Канарейку, как всегда, сдали на хранение бабушке.
Вот тогда-то всё и началось.
Отец пришёл со службы неожиданно рано – около десяти. Я только-только встал и завтракал на кухне, глядя “Футураму” по мультивизору. Отец прошёл, не разуваясь, на кухню, сел на табурет, положил тяжёлые кулаки на столешницу. Молчал. Смотрел перед собой угрюмым, мрачным взглядом.
Я от этого взгляда чуть не подавился, поэтому отодвинул тарелку с яишницей и спросил:
– Что случилось, папа? Что-то с бабушкой?
Он встрепенулся:
– А что с Мариеей Владимировной?
– Ну, ты же вчера говорил, что ей не здоровится. Может…
– Нет, – перебил он меня, – с ней всё в порядке.
Он снова замолчал. А я не знал, что и как спросить. Папа с трудом поднялся, достал из бара на стенке бутылку водки и плеснул в кружку. Выпил одним махом и даже не поморщился. Потом повернулся ко мне и сказал:
– Война, сын. Вот что случилось. Включи новости.
И пошёл в спальню.
Я схватил пульт и переключил мультивизор на ТВ. На «Первом канале» шли новости. Ведущая Марина Агапова сидела, напряжённо выпрямившись, и зачитывала с бумаги. Через секунду появился звук:
– … войны посол Петер Йохансон сделал сегодня в восемь утра по столичному времени. Он передал официальную ноту министру иностранных дел Виктору Приходько. Причиной войны названо необоснованное с точки зрения Евросоюза повышение цены на энергоносители. Нашей стране был выдвинут ультиматум: снижение цены на треть в этом году и ещё на четверть – в следующем. И в дальнейшем Евросоюз настаивает на том, что именно он будет регулировать цену на наши энергоносители. Президент назвал это требование неприемлемым. В прямом обращении к народу, он заверил граждан, что не уступит наглым захватчикам. «Наша армия как никогда сильна и мы дадим отпор врагу, так же, как делали это наши предки», – сказал президент. Напоминаю, что за прошедшие два часа военный взаимозачёт выглядит так: двести солдат Евросоюза и триста наших воинов. Плюс четыре с половиной сотни мирных жителей. Министр обороны выразил надежду, что потери с нашей стороны заставят противника одуматься и прекратить конфликт: «Возможно, они поймут, что наш народ готов защищать свою страну до последнего человека и не испугается никаких жертв, лишь бы отстоять свою свободу. Думаю, через несколько дней мы сможем сесть за стол переговоров».
