По дороге на встречу, я всё думал, что же сказать, как же начать, и стоит ли показывать Маше, насколько она мне интересна. Но всё пошло совсем не так, как я ожидал.
— Я позвала вас по делу, — взяла Маша быка за рога, даже не сделав заказ. — Вы, наверное, удивлены, но мне нужно вам кое-что объяснить, чтобы вы поняли всё правильно.
— О чём вы?
— О словах моего брата. Я видела, что вы их услышали и теперь я хочу, чтобы вы поняли их правильно.
К нам подошла официантка. Я заказал первое, что увидел в меню. Маша тоже не утруждала себя долгим выбором. Официантка приняла заказ и ушла, а Маша продолжила.
— Думаю, вы поняли Петю неправильно. Я действительно умышленно причиняю себе вред, но это вовсе не мазохизм или ещё что-то в этом роде. Понимаете?
— Смутно, — признался я.
— Ладно, — вздохнула она. — Похоже придётся рассказать всё как есть.
Маша замолчала, глядя на Тверскую с бесконечным потом машин. Я не торопил её.
Нам принесли заказ. Маша молчала. Я тоже.
Наконец она тряхнула головой и начала говорить:
— Вы согласны, что Володя появился совершенно неожиданно и очень быстро получает известность?
— Это да, — я отпил кофе. — Как говорит мой коллега, «в этом смысле Земфира по сравнению с ним — мелочь, пшик».
— Да, — с тихой гордостью согласилась Маша, — это правда. Его ещё называют «Золушкой от рока». Володенька злится, но это правда.
— Угу, — пока я не понимал, к чему она клонит.
— Вы помните сказку про Золушку?
— Конечно.
— А вы когда-нибудь задумывались, почему фея помогла ей? — спросила Маша. И тут же, не дав мне ответить, спросила ещё, — И чего ей это стоило?
— На какой из вопросов отвечать?
— На оба.
Я пожал плечами:
— Наверное, она любила Золошку. И вряд ли ей все эти волшебные чудеса чего-то стоили — всё-таки она фея.
— Насчёт любила — это правда. А вот насчёт стоимости чуда…., — она бросила взгляд на свои руки в перчатках, — Володя действительно Золушка. И я — его фея. Своим взлётом он обязан мне.
— Каким образом? — я уже начал что-то подозревать, но что именно — и сам не понимал.
Маша глубоко вдохнула и выпалила:
— Когда плохо мне, ему становится хорошо!
— Как это? — я правда не понял.
— Очень просто, — она грустно улыбнулась. — Если мне больно, плохо, грустно, то ему сразу начинает везти. Например, же снятый материал тут же ставят в номер.
— Это совпадение, — не знаю почему, но я не хотел ей верить.
— Вы думаете? — она вскинула брови. — Когда я сломала себе мизинец, ваш журнал решил сделать с ним материал. «Б-2» стоил мне безымянного пальца. Эфир на Первом — косы, которую я растила с первого класса.
Я сглотнул, отпил кофе и промолчал.
— Вы, кажется, не верите мне.
Я замялся, но Маша смотрела так пристально и настойчиво, что я сказал правду:
— Это всё слишком фантастично, чтобы я поверил.
— Понимаю, — кивнула она и грустно улыбнулась. — Найдите мне сигарету.
Я сходил к барной стойке, купил «Vouge» и зажигалку и вернулся к Маше. Она раскупорила пачку, достала одну сигарету и неглубоко затянулась. Потом откинула рукав кофточки, улыбнулась мне и воткнула дымящуюся палочку себе в запястье.
Я рванулся и выбил сигарету из её рук.
— Вы что?!
— Мне очень важно, чтобы вы поверили, — её голос дрожал, но говорила она спокойно, словно рана не болела. — И не распускайте руки, а помогите мне. Там в сумочке йод и пластырь. Вы справитесь?
Пришлось.
Когда я закончил и убрал всё обратно в сумочку, раздался звонок:
— Егорий, привет. Это Юра Гинзбург из «Роллинг Стоунз». Тебе удобно говорить?
— Да, — автоматически ответил я.
— Слушай, у нас тут главред решил сделать интервью номера с Лисом, ну этим, музыкантом. Может у тебя есть его телефон?
— Есть, — всё так же на автопилоте ответил я. — Сегодня сброшу тебе смс-ку.
— Хорошо, спасибо! — обрадовался Гинзбург. — Сам-то как?
— Позже поговорим, — я, наконец пришёл в себя. — Пока.
Я нажал кнопку «отбой» и посмотрел на Машу. Её лицо побелело, но она улыбалась. Я при всё желании я не смог найти в улыбке боли или сожаления. Кажется, она была счастлива. Как тогда на кухне.
— Это не может быть случайностью, — сказала она.
— Зачем вы это делаете? — во мне поднималась злоба. — Зачем истязаете себя? Я не понимаю!
— Это потому что вы — мужчина, — тихо сказала Маша. — Будь вы женщиной, для вас в моих поступках не было бы ничего удивительного. Вы бы поступали так же.
— Вы про то, что русские женщины, дескать, ждут, терпят, надеются и верят? Мол, таков их крест и нет существа преданнее, чем русская женщина? Вы про это?!
— Успокойтесь, Егор. Истерика вам не к лицу, — она коснулась моих рук, сжатых в кулаки. — Я понимаю, что вы и злитесь, и ревнуете, и обижены. Наверное, на вашем месте я бы чувствовала тоже самое.
Я опять промолчал.
— Да, я люблю его, и счастлива, что могу помочь ему осуществить свою мечту.
Я отвернулся и смотрел на Тверскую.
— Он детдомовский, — продолжала Маша, — я встретила его на Курском вокзале. Он пел в переходе — грязный, в порванной одежде. Я не могла пройти мимо.
Я молчал.
— Он заслужил это. Он детдоме голодал, его постоянно били, а мне родители купили трёхкомнатную квартиру. Он болел и играл на плохонькой гитаре, а я каталась по заграницам.
— Мне он рассказывал совсем другую историю, — буркнул я.
— Это миф, который мы придумали вместе. Так больше подходит для рок-звезды.
— Послушайте, Маша, — я не выдержал, — но ведь вы не должны чувствовать себя виноватой из-за того, что вам в жизни повезло больше чем ему. Это же глупо!
— Я и не чувствую себя виноватой, — мягко ответила она. — Я помогаю любимому мужчине добиться успеха и поэтому чувствую себя счастливой. Ну, кроме тех моментов, когда делаю себе больно.
Я выругался сквозь зубы. Маша сделала вид, что не услышала.
Она поднялась, надела курточку и сказала:
— Я сказала всё, что хотела. Мне просто важно, чтобы вы понимали меня правильно. И всё.
— Я понимаю вас. Вот только не знаю, насколько это правильно.
— Не важно, — она снова улыбнулась. — Думаю, нам не стоит больше видеться. Договорились?
— Да, — я смотрел перед собой.
— Хорошо. Прощайте.
— Береги себя, пожалуйста, — я сказал это тихо, но она, хоть и отошла достаточно далеко, услышала.
Остановилась, повернулась и сказала через весь зал.
— Я постараюсь, но обещать не могу.
И ушла.
А я ещё долго сидел над остывшим кофе и просто смотрел перед собой.
* * *
Через год Владимир Лис получил «платиновую пластинку» за то, что продал большее полумиллиона тысяч копий своего дебютного альбома.
Узнав об этом, я напился, и хотел набить ему морду. Не дошёл. Не набил.
Ещё через год он стал первым русским музыкантом, получившим «Грэмми».
В этот раз я напился ещё сильнее.
Когда спустя полгода в новостях сообщили, что его жена, Мария Лис, покончила с собой, я тут же выключил телевизор и, взяв отпуск на три недели, уехал к другу на Соловки, чтобы не знать, какая же удача привалила Лису на этот раз.
А там, на Соловках, я только и делал, что просто сидел и смотрел перед собой.
Будущее, которого не ждут
До отпуска оставалось всего два дня. Чемоданы уложены, билеты куплены, номера забронированы. Канарейку, как всегда, сдали на хранение бабушке.
Вот тогда-то всё и началось.
Отец пришёл со службы неожиданно рано — около десяти. Я только-только встал и завтракал на кухне, глядя «Футураму» по мультивизору. Отец прошёл, не разуваясь, на кухню, сел на табурет, положил тяжёлые кулаки на столешницу. Молчал. Смотрел перед собой угрюмым, мрачным взглядом.
Я от этого взгляда чуть не подавился, поэтому отодвинул тарелку с яишницей и спросил:
— Что случилось, папа? Что-то с бабушкой?
Он встрепенулся:
— А что с Мариеей Владимировной?
— Ну, ты же вчера говорил, что ей не здоровится. Может…
— Нет, — перебил он меня, — с ней всё в порядке.
Он снова замолчал. А я не знал, что и как спросить. Папа с трудом поднялся, достал из бара на стенке бутылку водки и плеснул в кружку. Выпил одним махом и даже не поморщился. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Война, сын. Вот что случилось. Включи новости.
И пошёл в спальню.
Я схватил пульт и переключил мультивизор на ТВ. На «Первом канале» шли новости. Ведущая Марина Агапова сидела, напряжённо выпрямившись, и зачитывала с бумаги. Через секунду появился звук:
— … войны посол Петер Йохансон сделал сегодня в восемь утра по столичному времени. Он передал официальную ноту министру иностранных дел Виктору Приходько. Причиной войны названо необоснованное с точки зрения Евросоюза повышение цены на энергоносители. Нашей стране был выдвинут ультиматум: снижение цены на треть в этом году и ещё на четверть — в следующем. И в дальнейшем Евросоюз настаивает на том, что именно он будет регулировать цену на наши энергоносители. Президент назвал это требование неприемлемым. В прямом обращении к народу, он заверил граждан, что не уступит наглым захватчикам. «Наша армия как никогда сильна и мы дадим отпор врагу, так же, как делали это наши предки», — сказал президент. Напоминаю, что за прошедшие два часа военный взаимозачёт выглядит так: двести солдат Евросоюза и триста наших воинов. Плюс четыре с половиной сотни мирных жителей. Министр обороны выразил надежду, что потери с нашей стороны заставят противника одуматься и прекратить конфликт: «Возможно, они поймут, что наш народ готов защищать свою страну до последнего человека и не испугается никаких жертв, лишь бы отстоять свою свободу. Думаю, через несколько дней мы сможем сесть за стол переговоров».
