— Будет вам, дражайший, околесицу нести, — ледяным тоном оборвал старосту Рогер Кафербас.
Обескураженный староста застыл с открытым ртом. Из-за плеча следователя выглянуло рогатое чудище. С его отвислой мясистой губы обильно капала красная слюна.
— Объясните лучше, почему вы не знали о нахождении гвардейца на вашей территории и не обеспечили ему положенный прием?
Староста почувствовал холодную лапу у себя на желудке. Приподняв старосту, эта лапа перенесла его на бешено крутящуюся карусель. Без сомнения, это была карусель судьбы. Божья рулетка.
Староста посмотрел окрест и мрачно выругался про себя. Рядом уже начал консолидироваться народ, с нескрываемым удовольствием наблюдавший за редкой сценой — живоглота Боксермана разносят в пух и прах. Разогнать бы вас, скоты, подумал староста. Но как? Сегодня здесь заправляет этот черный глист.
Однако вопрос задан, надо отвечать.
— Так ведь никто не дал мне знать, ваше высокопревосходительство, — затараторил староста, багровея от волнения, — что он должен прибыть. Да и когда такое было, чтобы гвардейцы в одиночку разъезжали…
— Ваше дело — не рассуждать, а исполнять предписания, — просипел Кафербас. — Гвардеец — фигура заметная, не велика трудность загодя узнать о его приближении. Ну да ладно, о вас мы поговорим позже. Проведите меня к арестованному, — следователь не разговаривал, а как будто тянучку тянул, приводя в изнеможение собеседника своим свистящим хрипом. Так, наверное, говорят неудачливые самоубийцы, вынутые из петли.
"О вас мы поговорим позже". Эта фраза старосте не понравилась. Пряча тревогу, он залебезил пуще прежнего:
— Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, у меня есть признание негодяя, — и он протянул следователю пресловутую бумагу.
Кафербас внимательно прочел ее, хмыкнул и сказал бесцветным тоном:
— Что ж, прекрасно. Наша задача упрощается. Ребята, — он обратился к шестерым стражникам, — даю вам час на отдых. Вы, староста, позаботьтесь, чтобы хоть в этот раз государственных людей приняли как следует. Я же все-таки хочу посмотреть на арестованного и поговорить с ним.
"Чертов хмырь!" — подумал Ури Боксерман.
В сумерках амбара Кафербас почувствовал, как в его костлявую руку что-то тычется. Он обернулся. Сзади подобострастно изогнулся староста с небольшим свертком. Сверток, похоже, старосте очень мешал, потому что он всячески пытался передать его следователю.
— Это у вас что еще? — холодно осведомился Кафербас.
— Возьмите, ваше высокопревосходительство. В Черных Холмах умеют встречать нужных гостей.
Следователь развернул сверток и увидел монеты, любовно уложенные в столбик. Золото, магический металл. Двадцать дублонов. По нормативу. А еще говорят, что раболепство дорого стоит.
— Взятка? — бесстрастно поинтересовался Кафербас и, взвесив подношение в руке, опустил его в свой карман, прибавив:
— Что ж, любезный, возможно, я ошибался на ваш счет, — и с каким-то особым значением потер кричаще безвкусное кольцо с желтоватым сферокристаллом на своем тонком среднем левом кривом пальце.
Наконец, из подвала извлекли Мариуса.
— Вывести на улицу? — спросил староста, потея от усердия.
Не обращая на него внимания, следователь спросил понурого овцепаса:
— Подтверждаешь ли ты свое письменное признание?
Мариус не только был обреченным, но и выглядел таковым. Чуть помедлив, он ответил:
— Да.
— Ну, о чем тут еще говорить, — махнул рукой Кафербас. — Подготовьте его к конвоированию да накормите хорошенько. Ему понадобится много сил в дороге.
Староста распорядился, просветленный, как богомолец после евхаристии. Он так обрадовался, что все обошлось! Так обрадовался, что даже забыл спросить — а куда же, собственно, делся Непоседа Вилли?
Приезд столь презентабельной команды из Реккеля взбудоражил Черные Холмы. Перерыв на обед неслыханно затянулся. Но гнать людей на поля было некому. Шакалы старосты оказались не при делах, потому что вожак решал другие вопросы.
И лишь один из толпы наблюдал за конвойной командой не с пустым любопытством, а с предметным интересом. Это был Расмус Баттон, друг человека, которого увозили стражники.
Стараясь не выделяться из толпы (задача при его росте нереальная), Расмус очень пристально изучал стражников. Ничего особенного он не увидел. Никакой неуемной силы, которая переполняет настоящего бойца и которая сразу видна. Каждым своим движением боец излучает уверенность в себе — даже когда спит. Он — как сосуд с бродящим вином, которое только и норовит вырваться на свободу. Ну, а эти — сплошные увальни. Лишь один, бровастый рослый бородач, с широкими плечами и ухватками вахмистра, производит впечатление. Расмус взял его на заметку.
А вообще, такое впечатление, что в Черные Холмы послали самые что ни на есть отбросы губернаторской стражи. Впрочем, обольщаться не стоит. Внешность обманчива. В подтверждение сакраментального тезиса Расмус припомнил однополчанина — Бешеного Арнольда, плюгавенького маломерка. Арнольд был студенист и спотыкался на каждом шагу. Вечно мечтал о чем-то своем, высоком. Меланхолик. Нелепый человечишка. Как он попал в армию Андреаса Плешивого, никто не мог понять. И вот в лесочке, на подходе к знаменитому фицарскому городу Буген, трое солдат — ренов, имея в своих рядах Расмуса и Бешеного Арнольда, натыкаются на взвод вражеских мушкетеров числом, кажется, десять. "Хана!" — подумал тогда Расмус. Но не тут-то было! Арнольд хватает с земли дрын, принимается им неистово вращать — и мушкетеры отлетают в стороны, как тряпичные куклы. Отлетают и не торопятся подниматься. И то сказать: сложно встать с переломанной ногой или отбитыми почками. Расмус так толком и не успел поучаствовать в деле. Позже Арнольд выдал свой секрет. Оказывается, он вырос в Гинардии, где и обучился туземной науке рукопашного боя, которая совершенно игнорирует мускулатуру, делая упор на умении выплеснуть энергию в нужный момент. Кроме жира, мускулатуры Арнольд за неимением времени не нарастил. Он был постоянно занят тем, что в ожидании дела копил эту самую энергию.
Кстати, Арнольд рассказывал Расмусу о хитрости, которую применяют гинардские бойцы системы Децебел. Перед схваткой они наносят на руки слой молочая. Когда он высыхает, поверх укладывается еще один слой. Затем, тем же макаром — еще несколько. И сверху все щедро полируется ядом кус-кус. В бою каждый порез смертелен для противника (уж боец системы Децебел позаботится о том, чтобы яд попал в кровь врага). А сам боец защищен от действия отравы броней из молочая.
Чего только не придумают!
Но вернемся к Арнольду. Внешность обманчива. Не дай тебе Бог, друг Расмус, недооценить противника, сказал себе овцепас, друг овцепаса.
Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:
"По странному закону жизни, знаменательные события происходят случайно. Но в истории ничего случайно не бывает.
Мы приблизились к одному из любопытнейших моментов нашего повествования, к перевороту Вика Ринтела. Однако, по иронии судьбы, роль самого графа Вика в этом событии оказалась ничтожной. Колесо истории вращал человек, который тогда мог делать с государством Ренига все, что заблагорассудится.
Звали его Герман Шухер и никаким, даже самым захудалым, дворянством его род не был облагодетельствован. Сын чиновника из Крульса, он страшно не любил учебу в школе, но уже с младых ногтей проявлял замечательную изобретательность. Юный Герман сторонился сверстников, не принимая участия в обычных мальчишеских забавах. Он все свободное время пропадал в той части Крульса, где проживают и работают судейские. Почему у десятилетнего отрока пробудился интерес к этой профессии, объяснилось много позже. Герман Шухер с детства мечтал повелевать судьбами тысяч людей. Но он трезво оценивал жизнь и ставил перед собой только задачи, которые мог выполнить. Рискну допустить, племянник, что столь практичного ума Ренига никогда не рождала.
И вот этот мальчик, размышляя, как ему достичь власти, приходит к выводу, что человеку его сословия и положения, а также наклонностей, путь наверх один: стать законником. В те времена (впрочем, и в наши тоже) судейские обладали властью, может быть, не столь великой, зато весьма явной для человека простого. Что такое «король» или «герцог», Герман не ведал. Он подозревал, что верховные правители кем-то повелевают, но как это происходит, не представлял. Законники же как вершители судеб постоянно находились перед глазами. Разве не убеждался молодой Герман многократно, что могут они, нимало не затруднившись, лишить человека всего — или, напротив, сделать страдальца богатым и счастливым? Словом, Герман Шухер решил стать законником. В этом мальчишеском теле обитала несокрушимая воля. Итак, постоянно заговаривая с судейскими, вблизи домов и контор которых отирался, он добился своего: в 12 лет его взял в обучение видный крульский синдик, а через пять лет Герман уже числился одним из его помощников.
