– Ночные перевозки… – согласился Чиддер, – а это меньше, чем у остальных. По-божески. Честный бизнес. Лучше скажи, откуда тебе это известно. Ну говори, говори…
– Не знаю… – пожал плечами Теппик. – Дело в том, что пока я… спал, я, такое впечатление, узнал все на свете. Все обо всем. Наверное, отец умер.
– Черт возьми. Прости, я не знал.
– Да ничего. Я не о том. Он сам этого хотел. Я даже думаю, он это предвидел. У нас люди начинают жить по-настоящему, только когда умирают. Надеюсь, он живет сейчас полной жизнью.
* * *
На самом деле Теппицимон XXVII в этот момент сидел, примостясь на плите в зале подготовительных церемоний, и наблюдал, как его внутренности осторожно изымают из тела и аккуратно раскладывают по специальным сосудам.
Такое не часто увидишь – не говоря уже о том, чтобы проявлять к подобной процедуре искренний интерес.
Фараону было грустно. Хотя он официально уже покинул свое тело, их все же продолжала соединять какая-то тайная связь, а согласитесь, нелегко сохранять веселость при виде того, как двое молодцев по локоть запускают руки в твое нутро.
Тут уж не до шуток. Совсем не смешно быть отданным на растерзание.
– Глядите, учитель Диль, – сказал Джерн, толстенький, краснощекий молодой человек, в котором царь узнал нового ученика бальзамировщика, – глядите… вот здесь, здесь… на легких – ваше имя… Видите? Ваше имя на легких!
– Положи их в кувшин, приятель, – устало ответил Диль. – Когда я занят делом, то предпочитаю не отвлекаться на всякую ерунду. Гадание по внутренностям требует вдумчивого подхода.
– Простите, учитель.
– И передай мне крючок для мозгов номер три, он у тебя под рукой.
– Так и есть, учитель.
– И не дергай меня. Мозги – работа тонкая.
– Это точно. Царь вытянул шею.
Джерн вновь стал сосредоточенно копаться в своем углу и вдруг тихо присвистнул.
– Вы только посмотрите, какой цвет! – воскликнул он. – Кто бы мог подумать, а? Наверное, ел что-то нехорошее…
– Положи в кувшин, – вздохнул Диль.
– Хорошо, учитель. Учитель?
– Что тебе?
– А где та часть, в которой у него бог? Диль, стараясь сосредоточиться, скосил глаза на царские ноздри.
– Это вынимают еще до того, как он поступает сюда, – терпеливо объяснил он.
– Вот и я так подумал, – не унимался Джерн, – специального кувшина-то нет.
– Нет, Джерн. Нет и быть не может. Уж больно странный понадобился бы кувшин.
– Значит, – с некоторым разочарованием в голосе сказал Джерн, – он обычный человек, так выходит?
– В строго материальном смысле, – приглушенно промолвил Диль.
– Моя мама говорит, он был отличный царь. А вы что думаете?
Диль, глядя на кувшин в руке, помедлил с ответом и, похоже, первый раз за всю беседу ответил серьезно:
– Почему-то начинаешь задумываться об этом, только когда человек попадает к тебе в руки. Знаешь, он получше многих. Чудесные легкие. Чистые почки. Большие лобные пазухи – лично я прежде всего это ценю.
Взглянув на лежащее перед ним тело, он вынес профессиональное суждение:
– Честное слово, приятно работать.
– Мама говорит, сердце у него было на месте, – поделился Джерн.
Уныло притулившийся в углу царь мрачно кивнул. Угу, подумал он. Верхняя полка, кувшин номер три.
Вытерев руки тряпкой, Диль шумно выдохнул. Почти тридцать пять лет в похоронном деле не только придали уверенность его рукам, развили философский взгляд на вещи и пробудили серьезный интерес к вегетарианству, но и до крайности обострили слух. Сейчас он мог поклясться, что кто-то справа от него тоже вздохнул.
Царь устремил печальный взор на противоположный конец зала, на подготовительную ванну, полную мутной жидкости.
Забавно. При жизни все это было таким разумным, таким само собой разумеющимся. А теперь, после смерти, – пустая трата сил, не боле.
Ему церемония уже прискучила. Между тем Диль с подручным совершили омовение, сожгли несколько палочек благовоний, подняли царя – вернее его останки, – уважительно перенесли через зал и мягко опустили в маслянистые объятия консерванта.
Теппицимон XXVII бросил быстрый взгляд в мутную глубину, где его тело печально и одиноко лежало на дне, словно последний недоеденный огурец в банке.
Наконец оторвавшись от этого зрелища, он посмотрел на сваленные в углу мешки, полные соломы. Ему не надо было рассказывать, для чего предназначена эта солома.
* * *
Нет, лодка вовсе не скользила по глади вод. Она вспарывала воду, танцевала на кончиках двенадцати весел, оставляла за собой лоснистые разводы, парила на волнах, точно птица. Обшивка ее была матово-черной, а очертания корпуса напоминали акулу.
Гребцы действовали так слаженно, что отбивать ритм было лишним. Лодка казалась невесомой, хотя Теппик вез с собой всю экипировку.
Он сидел между рядами безмолвных гребцов в узком проходе, где обычно размещался груз. О том, что это за груз, Теппик предпочитал не думать. Лодка была предназначена для того, чтобы очень быстро перевозить очень небольшие объемы, так чтобы этого никто не заметил, и Теппик сомневался в том, что даже Гильдии Контрабандистов известно о существовании суденышка. Коммерция оказалась гораздо более интересным делом, чем он думал.
С подозрительной легкостью они вошли в дельту («Сколько раз, – гадал Теппик, – эта свистящая тень скользила вверх по реке?»), и сквозь пропитавшие суденышко экзотические ароматы грузов он различил родные запахи. Запах крокодильего кала. Тростниковой пыльцы. Цветущих кувшинок. Запах, производимый отсутствием канализации. Зловонное дыхание львов и смрад гиппопотамов.
Начальник гребцов почтительно похлопал Теппика по плечу и помог перебраться через борт. Теппик ступил в воду, доходящую почти до пояса. Когда же он добрел до берега и обернулся, вдали на реке виднелось лишь размытое пятнышко, которое легко было принять за мираж.
Будучи по природе любопытным, Теппик задумался над тем, где лодка может находиться днем, ведь она явно предназначена для того, чтобы совершать свои плавания исключительно под покровом тьмы. В конце концов юноша счел, что, скорее всего, она стоит притаившись где-нибудь в густых зарослях тростника на болотах дельты.
И так как он теперь стал царем, то про себя решил, что отныне следует организовать регулярное патрулирование болот. Царь обязан быть всегда в курсе.
Погрузившись по щиколотку в речной ил, Теппик вспоминал.
Артур лепетал что-то невнятное о чайках, реке, пшенице, растущей из хлебных буханок, – видимо, просто перебрал. Теппик помнил лишь, что проснулся с ужасным чувством утраты, и память его мало-помалу теряла, не в силах удержать, новообретенные сокровища. Это было нечто вроде тех поразительных озарений, что посещают нас во сне и рассеиваются, стоит нам проснуться. Он узнал все, но, как только попробовал припомнить это самое все, знание вытекло, будто вода из дырявой бадьи.
Однако что-то осталось – новое, доселе неизведанное ощущение. Прежде жизнь его, гонимая обстоятельствами, плыла по течению. Теперь она стремительно неслась по сияющим целеустремленным рельсам. Пусть внутренне ему так и не удалось превратиться в убийцу, зато он понял, что царь из него выйдет неплохой.
Он ступил на твердую землю. Лодка высадила его ниже по течению, недалеко от дворца, и пирамиды на дальнем берегу, синеватые в лунном свете, полнили ночь знакомым сиянием.
Пристанища счастливой смерти являлись взору, огромные и совсем небольшие, впрочем строго неизменные по форме. Они сгрудились рядом с городом, как компания мертвецов.
Даже самые старые пирамиды пребывали в целости и сохранности. Никто не украл ни единого камня, чтобы построить дом или проложить дорогу. Теппик почувствовал смутную гордость за свой народ. Никто не сорвал печати с дверей, чтобы побродить по залам в поисках старых сокровищ, которые уже не нужны мертвым. И каждый день в маленьких передних залах неизменно оставлялась еда. Душеприказчики покойных занимали значительную часть дворца.
Случалось, еда исчезала, случалось – нет. Жрецы, однако, по этому вопросу придерживались четкой и единодушной позиции. Независимо от того, остаются блюда нетронутыми или нет, мертвый вкусил пищи. Предположительно, еда мертвецам приходилась по вкусу; во всяком случае, они никогда не жаловались.
Заботьтесь о мертвых, и мертвые позаботятся о вас, говорили жрецы. В конце концов, усопших на этом свете подавляющее большинство.
Теппик раздвинул тростники, поправил одежду, стер грязь с рукава и направился в сторону дворца.
Перед ним, темнея на фоне отсветов пирамид, стояло огромное изваяние Куфта. Семь тысяч лет назад Куфт вывел свой народ из… Теппик не помнил, откуда именно, но откуда-то, где народу по вполне очевидным причинам очень не хотелось быть; в такие минуты Теппик жалел, что плохо знает историю. Куфт молился в пустыне, и местные боги указали ему, где должно быть расположено Древнее Царство. И он вступил в эти земли и овладел ими, дабы его потомки могли жить там. По крайней мере, что-то вроде того. Конечно, было много маловеров, с одной стороны, и рассказов о молочных реках и кисельных берегах, с другой. Но вид этого патриархального лица, этой вытянутой руки, выщербленного каменного подбородка, величественно торчащих в отсветах пирамид, подсказали Теппику нечто, что он уже и сам знал.
