Ознакомительная версия.
«Сопьюсь, — расслабленно думал Иван, лежа поутру в широченной постели на грязноватых шелках. — Еще несколько дней в гостях у графа — и я непременно сопьюсь!»
Немилосердно болела голова, ее хотелось отрубить. Неприятное осеннее солнце, ухмылясь, заглядывало в стрельчатое окно, забранное по старинке не пластинами слюды, и даже не витражом, а настоящим листовым стеклом, удивительной новинкой, доступной пока лишь сильным мира сего. На карнизе копошился голубь, пачкал драгоценную новинку своим пометом. В каминной трубе завывал ветер, хотелось ему подвывать. Где-то рядом умирающе попискивал Болимс Влек — несчастного тошнило всю ночь, и слуги бегали с тазиками. Жизнь не радовала. Иван смежил веки, повернулся на бок и заснул.
Они уже никуда не спешили.
Странные желтые облака чередой шли по небу — верные предвестники осенней колдовской бури. Она придет завтра, и тогда дождь будет хлестать три дня и три ночи, под ударами ветра станут валиться деревья, повылезет нечисть из проклятых пустошей, и разные безобразия будут твориться на земле. Нечего и думать пускаться в путь в пору осенней бури — это же верная погибель! Остается одно — пировать и спать, спать и пировать. Чтобы не думать о родителях, которые наверняка уже сходят с ума, куда сыночек дорогой пропал… Или скоро будут сходить…
которая учит: наличный расчет всегда предпочтительней безналичного
Окончательно раскисшая от долгих дождей дорога плотоядно чавкала под копытами трех коней. Трое всадников, закутанных в непромокаемые плащи с капюшонами, сгибались под порывами северного ветра, больно бьющими в лицо.
Вообще-то их должно было быть четверо, и это сильно упростило бы жизнь троим. Гостеприимный граф Сонавриз по широте и бескорыстию натуры своей собирался лично проводить пришельцев из чужого мира до самой границы семозийских земель. Собственно, он и дальше, до Фазака, рад был бы их проводить, но так уж вышло, что с гевзойским канцлером Мезгом его связывала давняя и кровавая вражда, и в землях Гевзои граф был персоной нон грата. Там общество его не только не принесло бы пользы трем товарищам по несчастью, но и смертельно навредить могло. Зато путешествие по Семозии в сопровождении всесильного графа Сонавриза, любимого дядюшки самого короля, сулило быть легким и беззаботным.
…Вольно же смертным строить планы, когда жизнями их управляют совсем иные силы.
Буквально за час до отъезда прискакал из столицы гонец на взмыленной кобыле, и его роскошный алый плащ на спине снизу доверху был заляпан жирной дорожной грязью. Весть он принес радостную. Король, прожив четверть века холостым, наконец избрал себе даму сердца и со свадьбой решил не тянуть. Церемония бракосочетания его с леди Лоззой состоится уже завтра!
Граф Сонавриз был в отчаянии. Он никакие мог пропустить свадьбу любимого племянника хотя бы потому, что именно его монарх желал видеть посаженым отцом. Но и новых друзей бросить на произвол судьбы не мог! И выход видел только один: они поедут во дворец вчетвером, отгуляют положенные двенадцать дней, а уж после…
Ивана такое предложение повергло в ужас.
…Трое суток бушевала буря над семозийскими землями. Небеса рушились на землю потоками дождя и громовыми раскатами. Белые, желтые и кроваво-красные молнии сверкали почти непрерывно, и в свете их мелькали тела крылатых черных тварей, реющих среди туч и друг друга пожирающих. Ветер выл голодным зверем в каминных трубах замка, а за стенами его гнул деревья, переворачивал телеги, разметывал стога и прочие беды чинил. Казалось, весь мир превратился в сплошной грохот и рев. Даже каменная, почти монолитная громада замка перестала казаться надежным убежищем, она содрогалась до основания всякий раз, когда молния била в соседние скалы или очередная туша ночного чудовища грузно шмякалась на крышу, чтобы мгновение спустя быть растерзанной в клочья и растащенной без остатка.
И все эти страшные дни, пока за окнами буйствовала безумная стихия, в замке гудело безумное веселье. Сутки больше не делились на день и ночь, как не было рассветов и закатов за окном, лишь мутная непроглядная мгла и дикое беспробудное пьянство. Люди жрали, пили и тут же валились спать, и слуги больше не растаскивали господ по комнатам, потому что сами валялись подле. Парадный зал провонял пьяной мочой и рвотными массами. Все слилось в один бесконечно долгий день, и Иван уже самого себя плохо помнил. С кем-то он постоянно и очень церемонно знакомился и пил на брудершафт, кто-то требовал историй о чужих мирах, и он рассказывал по сто раз одно и то же, а потом за это снова пили. Иногда откуда-то выплывало встревоженное и удивительно трезвое лицо Кьетта — он спрашивал с тревогой: «Ты уверен, что еще не помираешь?» — и Иван лихо отвечал: «Ого! Ты меня еще плохо знаешь! Русские не сдаются!» — а потом снова тонул в беспамятстве. А под конец и сам нолькр выглядел не таким уж трезвым — надышался винных паров, густо пропитавших атмосферу зала, да еще и уксусом слегка отравился. Время от времени пришлепывала из своего пруда лоскотуха в новом шелковом хитоне и кружевной шали, отплясывала на столах что-то этническое, целовалась со всеми желающими, а может, и не только целовалась, Иван за этим не следил, и граф, похоже, тоже.
…Трое суток бушевал пир в замке Сонавриз. Трое человек его не пережили по тем или иным причинам, в которых никто не стал разбираться. Один из местных арендаторов, по слухам, утонул в бочке с вином, что стало с двумя другими — история умалчивает, все списали на бурю. «Ерунда! — пояснил граф гостям, ошарашенным траурным известием. — Такое у нас каждый год случается, не всем суждено колдовскую стихию пережить. Ничего, слуги их уже в погреб спустили, чтоб не пропали, закопают, как подсохнет». Тогда Кьетт поинтересовался: когда б не столь бурные возлияния, не было бы выживших больше? А вот и нет, отвечал граф победно. Давно замечено: что так, что эдак — все едино, и злое колдовство свою жертву найдет. Кому не суждено бурю пережить, тот ее и не переживет, однако же пьяному помирать веселее — сам не заметишь, как на тот свет шагнешь. Вот и хлещет винище вся Семозия от мала до велика, глушит страх…
— Странно, — сказал потом Кьетт Ивану, — по-моему, это сущие предрассудки. Не знаю, как там снаружи, но внутри замка во время бури никакого колдовского влияния не чувствовалось… Ты чувствовал что-нибудь? — этот вопрос был адресован Болимсу Влеку, робко выползшему из темного угла, в котором он пережидал смутные дни.
— Да! — прошелестел тот. — Воняло очень…
— Я же про иное речь веду, любезный господин Влек! Ты улавливал флюиды злого колдовства, сочащиеся в замок извне в поисках ежегодной жертвы? Ощущал потоки злых чар, наведенных на головы тех несчастных? — Когда хотел, Кьетт умел выразиться очень цветисто. Пожалуй, впервые за все последние дни снурл взглянул на нолькра не как трясущаяся от страха жертва на кровожадного хищника, а как одно разумное существо на другое разумное существо, без страха, даже с уважением. И ответил не в обычной своей манере — умирающим лепетом, а спокойно и здраво:
— Готов поклясться на Своде законов, ничего подобного не происходило, любезный господин… — Тут он замялся, потому что Кьетт до сих пор не успел ему представиться.
— Кьетт-Энге-Дин-Троннер-Альна-Афауэр — и Стренна-и Герцерг ан Свеффер фор Краввер-латта Феенауэрхальт-Греммер-Игис… — началась старая песня. А закончилась категорическим заявлением. — Но для краткости зови меня нейтрально: Феенауэрхальт. Можно даже без «господина», запросто.
Снурл возразить не посмел, знакомство состоялось.
Возразил Иван, чуть позже и наедине, чтобы не создавать неловкости.
— Ты знаешь, я, конечно, в снурлах не разбираюсь, но, по-моему, этот парень старше и тебя, и даже меня. Ему уже все двадцать два, наверное. Пусть бы тоже звал тебя Кьеттом, чего язык ломать?
— Ну вот еще не хватало, чтобы какой-то снурл обращался ко мне, как к младшему! — возмутился нолькр.
— Шовинист! — упрекнул Иван.
— От некроманта слышу! — парировал Кьетт, и эта его реплика осталась без ответа. Иван просто не в состоянии был продолжать перепалку, голова вновь разрывалась на части после трех суток беспробудного пьянства…
…А что же будет после двенадцати?! Представить страшно.
Должно быть, спутники его подумали то же самое и на свадебное приглашение графа ответили дружным испуганным «НЕТ!!!». Получилось бестактно, но дипломатичный Кьетт ловко сгладил ситуацию, сославшись на родительские переживания, ярость судебного начальства и непреклонность академической администрации. Граф повздыхал сочувственно и снабдил гостей всеми мыслимыми и немыслимыми дорожными грамотами и рекомендательными письмами. Это в придачу к коням, деньгам, дорожной амуниции и оружию. Неловко было принимать столь дорогие дары, зная, что вряд ли когда-нибудь доведется ответить добром на добро, — а куда деваться? В дальнюю дорогу без снаряжения не выйдешь, пришлось брать.
Ознакомительная версия.
