И Анчутке живо припомнился водяной Хлюпало, в бритом виде сильно похожий на бежавшего в Аргентину Бормана…
– Причем лучше под первый призыв угодить, – озабоченно добавил серый с подпалинками. – А то потом дедовщина всякая начнется…
Анчутка висел вниз головой и моргал.
– Н-не… – опасливо протянул он наконец. – Я тогда, пожалуй, тоже… уклонюсь…
– Ага!… – Серый победно осклабился. – Уклонился один такой!… А куда ж ты денешься? Загребут – и на комиссию!…
– А у меня правая ножка хромая! – нашелся Анчутка, – Пьяный поп кадилом огрел… при царском режиме…
Насчет хромоты он, понятно, приврал, но хромоту, в конце концов, можно было изобразить, тем более что и шрамик вот на коленочке остался… Домовые злорадно всхохотнули:
– Ты еще на плоскостопие сошлись!… Ты кто? Гражданин? Гражданин! Ну так вперед и с песней! «Не плачь, кикимора!…»
– Да я ж еще не гражданин…
– Ну станешь!
Обмякший Анчутка свисал со стропила наподобие тряпочки. Замшевый лобик собран в гармошку. Домовые переглядывались с ухмылкой.
– А что вообще нужно… для гражданства?…
– У-у, бра-ат… – Тот, что покрупнее, с деланным сочувствием оглядел Анчутку и принялся сокрушенно качать головенкой и цокать язычком. – Ну, нам-то, местным, проще: подал заявление – и все… и гражданин… А вот для таких, как ты, для беженцев… Кикимору-мать триста раз проклянешь, пока гражданство выбьешь…
– А если не выбью? – в страхе спросил Анчутка.
– Ну и никаких тебе прав…
– Например!
– Н-ну… голосовать не будешь…
Анчутка опешил и надолго замолчал, соображая, в чем тут подвох.
– А оно мне надо? – искренне спросил он наконец. – Ну не буду я голосовать… Зато в армию не пойду!
Домовые разом оборвали смех. На личиках – растерянность и обида. Нет, такого цинизма они даже от лыцкого беженца не ожидали.
– Ах ты, морда дезертирская… – изумленно и угрожающе начал серый с подпалинками, но не договорил – задохнулся от возмущения. – Это что же? Мы, значит, межу охранять, демократию отстаивать, а ты, змей, закосить решил?… В нетях решил сказаться?… Да я тебя сейчас…
– Тише ты… – испуганно прошипел лопоухий, вцепившись товарищу обеими лапками во вздыбленную на загривке шерстку. – Не шуми!… Этого разбудишь… внизу…
– Не замай!… – огрызнулся тот, сжимая кулачки и делая шажок к Анчутке. – Набежало вас тут, обезьян дымчатых, из-за Чумахлы! Шагу уже ступить некуда!… Тебя кто сюда звал?…
Анчутка разжал коготки и, кувыркнувшись через головенку, мягко пал на задние лапки. Конечно, с двумя противниками (пусть даже и плюгавенькими) в одиночку он бы не справился, но внизу, всхрапывая, ворочался Африкан, и это вселяло в беженца уверенность. Кроме того, у него было кое-что для них припасено…
– Сгинь! Контр-ра!… – ликующе провозгласил Анчутка, сильно жалея, что не может увидеть себя со стороны.
Серый с подпалинками подавился, злобно выпучив и без того выпуклые глазенки. Лопоухий присел.
– Существуешь, вражина?… – вдохновенно продолжал Анчутка. – Учению перечишь, жмара запечная?…
И тут что-то произошло… Мохнатое от пыли нутро чердака крутнулось, дощатый настил вывернулся из-под пяточек – и ополоумевший от ужаса домовичок стремглав полетел в жуткую непроглядную тьму…
В себя он пришел на краю выщербленного тротуара в каком-то неведомом ему ночном переулке и лишь тогда сообразил, что стряслось. Видимо, они все-таки разбудили Африкана, и тот спросонья послал их куда-то очень-очень далеко…
Да, но куда именно?… Анчутка со страхом огляделся. Как всегда после изгнания словом, чувствовал он себя мерзко – будто брюшко изнутри с мылом вымыли. Фонари не горели, но кое-где желтели низкие окошки частного сектора. Недавних супостатов поблизости не наблюдалось. Надо думать, рассеяло по дороге. Обоих…
Где же это он, однако? Кажется, даже и не в Чумахле. Вот и дождик уже не накрапывает… Ущербная однобокая луна, тусклая, как лампочка в подъезде, смутно прорисовывала перед домовичком тесный кривой переулок. Тихо ботала по древесной фене черная потрепанная листва, да невидимая мелкая собачонка тявкала тоненько и отрывисто – как в бутылку.
Внезапно в отдалении возник и разросся знакомый до дрожи звук: ритмично заклацало, застучало… Трамвай. Причем как бы выскочивший из-под земли, поскольку минуту назад все было тихо. Анчутка обмер, сердчишко остановилось. Подземная линия трамвая имелась только в Лыцке (на метро у Партиархии не хватило средств). Станции, правда, были самые настоящие, облицованные мрамором, с электронными табло, со скульптурами в нишах и даже с коротенькими эскалаторами в одиннадцать ступенек… Лыцк, как известно, стоял на семи холмах, и поэтому идущий по кольцевому маршруту трамвай то выскакивал на поверхность, то снова нырял под землю…
Неужто Африкан снова зашвырнул его в Лыцк?… Анчутка был уже готов опуститься на четвереньки и завыть на тусклую ущербную луну. Чудом пересечь границу, добраться до Чумахлы, обрести такого покровителя – и все зря? Постанывая, Анчутка двинулся вдоль штакетника… Не узнавая местности, он долго плутал по переулкам, как вдруг впереди из черной листвы вылупился желток светофора – и домовой остолбенел вторично.
В Лыцке светофоров не было. Да, но если это не Лыцк, то значит… Анчутка смотрел – и все никак не мог поверить своему счастью. Только теперь он вспомнил, что в Баклужино тоже недавно пустили подземный трамвай, поскольку обе столицы ни в чем не собирались уступать друг другу… Невидимкой Анчутка выскользнул на пустынный проспект, залитый прохладным светом белых ламп, и, пройдя вдоль стены розового трехэтажного здания, приостановился, недоумевая. Тротуары, кажется, были вымыты с мылом. Анчутка принюхался. Нет, все-таки, наверное, со стиральным порошком… Живут же в Баклужино люди!… Да и домовые, наверно, не хуже…
Впереди показался одинокий прохожий. Сзади – тоже. Вряд ли ясновидцы из Лиги Колдунов имели привычку прогуливаться по ночам пешком, и все же домовой, опасаясь быть замеченным, отступил за бетонную урну… Прохожие встретились как раз напротив Анчутки. Один из них (сухощавый старичок) вежливо приподнял светлую шляпу, явив розовый блестящий череп, окутанный прозрачным серебристым пушком.
– Добрый вечер, Николай Саныч… Прогуливаетесь?…
– Добрый, добрый… – сердечно отвечал ему шествующий навстречу статный моложавый красавец. – Вот вышел, знаете, воздухом подышать…
Прохожие разминулись. Анчутка был просто потрясен. Люди-то, люди здесь какие! Душевные, вежливые… И домовичок едва не заплакал от умиления…
Уже забрезжил серый рассвет, когда Анчутка добрался до окраинного района, именуемого Лысой горой. Покатый холм был застроен пятиэтажками и, по слухам, контролировался лыцкими домовыми. К сожалению, из Лыцка Анчутка бежал внезапно, по настроению, даже не предупредив соседей, и это создавало теперь определенные сложности. К примеру, не к кому было обратиться и не на кого сослаться. Не на Африкана же, в конце-то концов… Домовичок потоптался у заговоренной от лихих людей двери подъезда, однако внутрь войти не рискнул. Собственно, проникнуть сквозь дверное полотно труда бы ему не составило, но в подъезде пришельца наверняка заприметят коты (нашатырный запах кошачьей мочи ощущался даже на крылечке) и тут же донесут домовым…
Поэтому Анчутка предварительно решил провести небольшую разведку. Несмотря на деревенское происхождение, основную часть жизни он провел в городе и был неплохим стеноходцем… От людей прятаться в стенах, понятно, не имеет смысла (проще уж пройти невидимкой), а вот от своего брата домовичка по-другому, пожалуй, и не скроешься.
В бледном рассветном небе натруженно басили турбины. Ты смотри!… Рано просыпаются американцы – как в Лыцке… Анчутка еще раз оглядел серый фасад пятиэтажки.
Для начала стоило прогуляться по первому этажу. С трудом продавив тельце сквозь бетон капитальной стены, Анчутка свернул в тесный кирпичный простенок, где двигаться было не в пример легче… Жильцы еще спали. В кромешной темноте, нарушаемой только вспышками зазоров и полостей, оставленных нерадивыми строителями, он миновал еще два поворота, после чего ему показалось, что где-то далеко-далеко, на пределе слышимости, скользнул торопливый шепоток домовых… Но тут справа осторожно провернулся ключ в дверном замке – какая-то ранняя пташка пыталась проникнуть в квартиру, не потревожив родных и близких. Однако родные и близкие были, как выяснилось, начеку. Немузыкально задребезжал занудный даже во гневе тенорок, взвилось в ответ склочное сопрано… Кирпичная стена искажала звуки, но, к сожалению, кое-что разобрать все-таки было можно.
– Вот откушу тебе, ‹неразборчиво›, нос, – словно бы гвоздем по стеклу скрежетал тенорок, – отсижу три года, но ты ж, ‹неразборчиво›, всю жизнь потом с протезом промаешься! В сырую погоду отваливаться будет!…
