Проливной дождь и грозу он вызвал старинным ведьминым способом. Еще днем, после обеда, Лес уединился у ручья, протекающего внутри школьного двора, погрузил в воду глиняный горшок и долго болтал им туда-сюда, призывая тучи. Затем подбросил вверх пару горстей кремневых камешков, чтобы вызвать гром, и пустил вниз по течению синие огоньки, собираясь сотворить не просто непогоду, но полноценную грозу с молниями.
К вечеру над школой начали сгущаться тучи, и Нов со спокойным сердцем пошел на ужин. Ел за двоих, не ведая, когда в следующий раз придется перекусить. Он сосредоточенно насыщался, не обращая внимания на суету одноклассников. Их страхи перед завтрашним экзаменом казались ему смешными и жалкими, маски, напускаемые на себя, — глупыми, а шутки с превращением пищи во что-то другое — просто идиотскими. Подумаешь, смеху полные штаны, когда сосед погружает ложку в тарелку, а вытащить не может, потому что она оказывается вмурованной в золотую лепешку. Золоту тому ноль цена, потому что каша кашей и осталась, лишь вид сменила да затвердела на час-полтора. Недаром в народе про такое чародейство говорят: «Перевели добро на дерьмо».
— Всем — встать! — скомандовал старший надзиратель.
Бледно-голубой ряд дрогнул. Ученики встали, отодвинули свои номерные стулья, выстраивая их стройными шеренгами, сами подравнялись в линеечку и повернули головы в сторону подиума, на который уже взошел Суч Ян, глава школы.
— Запевай! — скомандовал надзиратель, и две шеренги пацанов, стоящие лицом друг к другу, грянули подсотней голосов школьный гимн.
Леса всегда смешила эта цифра: не сотня, а подсотня — девяносто восемь человек, — принятая в княжеской дружине. А школьная подсотня была меньшей, в нее входило девяносто шесть человек, потому что не было обязательных для боевой дружины вымпел-вещунов. К чему вещуны в учебной единице, где каждый и без того вещун?
Никогда раньше юноша не задумывался, какие глупые слова у гимна, а сегодня невольно вслушался, и его передернуло от отвращения.
Мы не ютролли, не злодеи,
Мы все — бойцы и чародеи,
Непобедимы силой знаний,
Не трусим стрел и заклинаний.
Нам в школе ютов жизнь-малина
Сладка, как горькая калина.
Калина — нас учеба мучит,
Малина — то, чему научат.
Нас не побить врагам коварным,
Сильны мы духом лучезарным.
Мы победим евнов, стовратов,
Маржохов, бердов-ренегатов…
Кто такие стовраты и маржохи, никто из лесичей не знал, но ученикам нравилось, что победа будет за нами. Поэтому они с энтузиазмом драли глотки, перечисляя будущих побежденных евнов и ренегатов (рогатых, что ли?) бердов. Звучание имен таинственных народов завораживало детские головы. Но сейчас Нов думал, что незачем биться со стовратами, раз они нам ничего плохого не сделали. Даже если у них и сотня ворот, это еще не повод для драки.
Петь Лес не стал, лишь разевал рот. А сам обдумывал, что прихватить в дорогу. Получалось, что кроме кошеля с кремешками, трутом, веревочкой и ножом, у него ничего и нет. По пословице: нищему собраться — только подпоясаться. Прозвучали заключительные слова гимна:
Себе не требуют уютов ученики из школы ютов.
Чародеи дружно кивнули Суч Яну, благодаря за ужин, развернулись на месте и цепочками, сливающимися за порогом трапезной в колонну по два, двинулись в рекреации, чтобы провести полчаса личного времени за чисткой одежды: подготовкой к утреннему осмотру. Лес забежал в спальню, снял со стены над кроватью кошель с личными вещами, хотел выбросить мыло, как ненужную вещь, но передумал. Почистил щеткой штаны, натер дегтем сапоги и отправился в «долбежку», где до гудка отбоя листал учебник прикладного чародейства. Освежил в памяти подзабытые ритуалы.
Лег в постель и отвернулся к стене. Погас свет, и вскоре большинство однокурсников засопело. Чтобы не проспать намеченное время, Нов пустился в воспоминания.
«Лесик, — говорил ему дедуля Пих, когда он еще сопливым несмышленышем гонял по лесным дорожкам Берестянки, — вот призовут тебя княжьи лекаря на осмотр, ты им не показывай, что умеешь мысли читать и лечить наложением рук, как я тебя учил. Вообще ничего не рассказывай и не показывай. Иначе упекут в школу ютов. Лекаря за каждого набранного получают длинную деньгу, поэтому отправляют на Ханжу-реку всех, кого заподозрят в скрытом таланте к чародейству…»
Глупый был, не послушался деда, подумал Лес. И вспомнил жаркий месяц липец восьмилетней давности, когда шестилетних пацанов собрали со всех деревень и привезли в Холмград. Там их расспрашивали вещуны в красивых мундирах княжеской стражи (один даже в звании флагман-вещуна, а таких трое на все княжество). Вещуны шутили, угощали детей медовыми орешками. Обстановка была приятней некуда, и Лесик, конечно же, разболтался. Пообщался с вещунами, не раскрывая рта, «вылечил» от головной боли флагман-вещуна, показал, как умеет разжигать костер без кремешков — огоньками с пальцев.
Его «упекли» в школу ютов. В первый класс в тот год набрали три подсотни, от которых к восьмому осталась одна. Как, же ругал его дедуля Пих!
«Зачем ты показал им свои способности? Я тебя предупреждал. Ты хоть понимаешь, что отец твой погиб, уйдя за паутинную границу? А где брат твой? Приходил он на побывку, ты видел какой. И тебя поджидает смерть за двузракой паутиной…» — «А как бы я соврал? — спрашивал внук. — Ты же сам меня учил, что лгать нехорошо… Да, деда! — радостно сообщил пацан. — А я видел самых настоящих ютов!» — «Нашел чему радоваться, — осадил Пих, — твой прадедушка Лап Тоев, живший за шестьдесят три поколения до тебя, этих сукиных сынов бил и волкам скармливал». — «А у них, дедуля, волчьи уши!» — «Да уж знаю, как эти гады выглядят», — отмахивался Пих. «А меня они волшебными лучами просвечивали, — делился впечатлениями Лесик, — я сам себя насквозь видел! А еще, когда я вещал думы, у них в ящичках стрелки дергались, а другой ящик на тонких берестинках волны рисовал! Что это за волны, дедушка?» — «Это они, дурачок, твои мысли записывали, чтобы потом изловить, где бы ни пытался укрыться от них, проклятых!»
Внук не поверил, что его будут ловить юты. А зря. Дед был ведуном, ему было ведомо будущее.
В школу на Ханже-реке Нова привезли в начале осени. Деду, как опекуну, выплачивали долю за потерю работника — шапку золота, да Пих не стал брать. Но от стальной полосы отказаться не сумел, уж больно хорош был металл.
Новеньких остригли наголо, вымыли в невиданной бане без парной, но с водой, дождящейся сверху. Выдали униформу. А сколько ютов было в школе! Все взрослые, кроме надзирателей, были ютами.
Начались занятия. Учили грамоте — леснянской и ютской (они отличались всего тремя буквами, хотя лесичи изобрели свою азбуку веков за семь до первого появления ютов, было даже известно имя изобретателя), арифметике, риторике, рисованию, стрельбе из лука и фехтованию. Еще изучали джигитовку и — раз в неделю — основы чародейства. Чародейству учил единственный на школу наставник-лесич Бояр Кин.
В конце месяца травеня первоклашек начали готовить к практике. Лес вспомнил, как волновался перед первым посещением Ютландии. Помнил, как страшно было впервые входить в двузракую паутину, пересекать границу между мирами.
На тряских телегах привезли их в деревню Большие Мудаки, что расположена в конном переходе от родной Берестянки, но где бывать Лесу не доводилось — путь к Дому ютов преграждали пикеты. В начале месяца червеня стояли ужасные холода: по утрам замерзали лужи, а порой порхали белые мухи. И вовсю цвела черемуха. Нов вспомнил забавный случай, а может, такого и не было, а был анекдот — теперь, за давностью лет, трудно было вспомнить наверняка.
— И почему у вас летом — бр-р! — так холодно? — спросил дрожащий ют.
— Так ведь черемуха цветет! — объяснили ему лесичи.
— Какая такая черемуха?
— А вон то белое душистое дерево.
— При чем-чем тут де-дерево?
— А при том, что когда черемуха цветет — всегда холодно.
— Так для чего же вы его сажаете? — не понял ют.
Голодных пацанов — два дня не кормили, пришлось попоститься! — ссадили с телег на околице, где во всех деревнях находится поскотина. Там стояло огромное — знатоки болтали, что больше любого терема княжеского Двора — мрачное серое здание. Прямоугольное, без окон и двускатной крыши, но с пребольшой трубой. Мальчишек раздели и повели в ютскую баню с густым белым паром и банщиком. Лес вспомнил, как напугался — да и не он один! — когда вместо привычного банника — озорного, точнее, проказливого волосатого старичка увидел банщика: тоже мохнатого, но на старичка ни капельки не похожего, а похожего на большой-пребольшой клубок мочала с семью глазами, как горящие уголья. Банщик тер их своим жестким мочало-вым телом и поливал изо рта вонючей пеной, от которой нестерпимо щипало глаза.
