Но вот перед Лели отворились двери в залу.
Там много было уже блеску и людей. Душа Лели как будто понесла желанное счастие, глаза заблистали, румянец вспыхнул, а сердце забилось, как младенец в недрах матери.
Лели вступила уже в языческий храм, где есть идолы, жрецы, поклонники и жертвы.
Все обратило на Лели внимание и лорнеты; даже иноверцы, которые ходят на это празднество сердца и чувств с холодным умом, с весами и аршином, с оселком и щупом.
Лели привыкла к свету, ее не мог ослепить его блеск; но она, верно, сглазила себя перед трюмо: сердце ее так и стукало, глаза помутились; ей казалось, что все пошло кругом ее, все вдруг ахнуло, стало ее рассматривать — от атласного башмачка с отрезанным носом до атласного цветка на голове, — все стало мерить рост, ножку, талию… Опустив глаза в землю, смущенная, она не решается поднять лорнет, пробирается сквозь толпу, воображает идти за матерью… оглянулась — вместо матери перед ней — какая-то неизвестная дама, вокруг нее кавалеры, messeurs, военные и статские, служащие и неслужащие, в очках и без очков, с усами и без усов, с сладкой и горькой наружностию, завитые в salon au coupe de cheveux, pour 7 rouble,[42] и расчесанные пятью пальцами, принцы с хохлом и горбом,[43] на челе глубокая мысль, в осанке самостоятельность, самозначительность, самонадеянность… и все они стоят над Лели, как призраки над страхом.
Она содрогнулась, готова была умереть на месте… Вдруг грянула музыка, и чья-то великодушная рука протянулась к Лели, — она удержалась за эту руку, сжала ее, и вот — не пришла еще в себя, а уже носится в кругу кадрили, стан ее извивается плавно, ножка резво перепархивает под знакомую музыку.
Лели танцует и не знает с кем; Лели так близорука, что без лорнета почти не видит; притом же ей ужасно как стыдно поднять глаза: «Что он обо мне подумает! я ему ненарочно пожала руку!» Только сбоку замечает она аксельбант и ловкость своего кавалера.
После первого колена кадрили он нашелся, наконец, что ей сказать; голос его приятен, глубоко отзывается в сердце.
— Нам скоро начинать, — говорит он ей, — а я совершенно забыл фигуры кадрили: кажется, теперь следует balancé, chaîne des dames, потом chaîne croisée?[44]
— Ах, нет, — отвечает Лели, — теперь вторая фигура: chassé en avant, en arriére, de côté, balancé, traversée u tour de main.[45]
— Благодарю вас. Уроки Иогеля[46] я мог забыть, но вашего никогда не забуду.
Кончив вторую часть кадрили, Лели должна была рассказать фигуры и третьей части. Белая роза, неосторожно приколонная к плечу Лели, вдруг упала; ловкий кавалер на лету поймал ее, не допустив упасть на пол.
— Позвольте мне сберечь этот цветок, — сказал он, предупредив слова Лели:
— Благодарна вам.
— Сберечь вечно! — прибавил он.
Лели не знала, что отвечать на эти слова.
— Могу ли я, — продолжал он, — надеяться на позволение танцевать с вами… не следующую, нет — я не смею утомлять вас собою, — но третью кадриль?
Лели изъявила знак согласия. Во все время танцев она видела перед собою только Адъютанта и более ничего.
Кадриль кончена; кавалер раскланялся с ней; она поднимает лорнет, хочет следить за ним взорами; но тщетно: он исчез в толпе, — вышел в другую комнату.
— Кто этот Адъютант? — спросила Лели одну из подруг своих.
— Хорошенький собой? будто ты не знаешь его! это князь Юрий Лиманский. Не правда ли — красавец?
— Я танцевала с ним, но хорошо не рассмотрела.
— Какая ты слепая, ma chère!
— Я без лорнета совершенно ничего не вижу, даже за несколько шагов.
— Пойдем, я тебе покажу его!.. Вот он… — И — Лели рассмотрела своего кавалера. Сердце ее как будто стукнуло в грудь: это он! — «У него моя роза!» — подумала Лели, вздохнув; он овладел ею навеки!
Она бы не желала танцовать второй кадрили: ей казалось уже изменой танцовать с кем бы то ни было, кроме его; но Лели еще не умеет отказывать.
Музыка грянула аккорд новой кадрили.
К Лели подлетел кавалер в кованом фраке, с отворотами набивного бархата, вокруг шеи обвернута шаль, узел огромен; волоса улиткой, руки ребром, ноги сами ходят.
Лели взглянула на кавалера; он ей показался страшен, сердце сжалось в груди; ей ужасно как не хотелось танцовать с этими впалыми очами; но — нечего делать!
— Как приятна жизнь московская! — сказал он ей.
— Да-с, — отвечала Лели.
— Какая разница с Киевом и Бердичевым, откуда я только что приехал… Вы постоянно живете в Москве?.
— Да-с, — отвечала Лели.
— Хм! безмолвная! — подумал бледный кавалер Лели, — то ли дело польки… А не дурен куш! — Жаль только, что климат московский не так хорош, холоден… — продолжал он вслух.
— Да-с, — отвечала Лели.
— Да-с, очень холоден!.. — повторил едко кавалер Лели и молчал до конца кадрили.
Лели села, боязливо ожидая третьей кадрили. Напрасно к ней подбегали кавалеры один за другим. «Я танцую», — отвечала она, не сводя глаз с Адъютанта, стоящего в отдалении, напротив ее. Он, казалось, стерег Лели, Опустив глаза, она прислушивается к музыке… Вот строят уже инструменты… Ах, как долго строят!.. все еще строят!.. Ух! раздался аккорд… К Лели подлетел Адъютант… Покраснела Лели, потупила взор, привстала уже с места… Смотрит — перед ней два Адъютанта,
Лели смутилась, нерешительно посмотрела на того и на другого и — подала руку князю Юрию.
— Князь, вы слишком много берете на себя: отхлопывать ангажированных дам!.. За ваш поздний выбор, сударыня, будет отвечать мне предпочтенный вами!
— Отвечаю чем угодно! — сказал князь Юрий, уводя испуганную Лели на середину залы.
— Ах, боже мой, что вы хотите делать? — сказала Лели князю.
— Наказать за дерзость этого человека. Это олицетворенная зависть! Поверьте мне, что все это было сделано с намерением: он давно уже искал случая столкнуться со мною!..
Лели с трудом кончила кадриль: она вся дрожала от страха.
— Ты совсем бледна, Лели? что с тобой? — спросила ее мать, когда она подошла к ней.
— Мне дурно… maman, поедемте.
IV
Ни отец, ни мать, ни родные, ни знакомые, ни ближние, ни дальние, ни сплетни, ни догадки — никто не знал, что случилось с Лели в первый выезд ее на поприще света. Никому и в голову не пришло, чтоб вокруг нее вдруг могла образоваться сфера событий, что она уже маленькое солнце, которое также в состоянии производить весну и лето, осень и зиму в обращающихся около нее сердцах.
Неизвестность, чем кончится раздор за нее, мучит Лели.
— Юрий, Юрий! — думает она, — что, если тебя убьет этот… другой, злой, гадкой, мерзкой Адъютант! о, я не переживу этого!
Холод пробежал по ней при этой мысли, и Лели становится на колени пред образами и молится за Юрия, — и никогда не бывает так хороша девушка, как во время молитвы за того, кого любит.
В продолжение целой ночи, в продолжение другого дня Лели переходила от одного ужаса к другому: стук двери, скорые шаги — все пугало ее: ей казалось, что уже идут обвинять ее в причине смерти двух молодых людей; она боялась выйти в гостиную… Но прошел день — нет никаких слухов, прошел другой — также; на третий день она забывает уже боязнь быть предметом общей укоризны, — готова сама спросить каждого, кто может дать ей верное сведение о князе Лиманском: жив ли он? не случилось ли чего с ним?
Ввечеру собрались гости; Лели, жалуясь на кружение головы, прислушивается, не говорит ли кто о князе, о дуэли, — ни слова. Но вот приезжает барыня-вестовщица.
— Знаете ли что? — говорит она, усаживаясь, — вы ничего не слыхали о рыцарском поединке?..
— Каком, каком? — раздалось со всех сторон. Лели побледнела.
— Как же: происходило сражение за одну прелестную вдову… догадываетесь?.. имени не скажу…
— Но кто? с кем? это любопытно! Лели несколько ожила; прислушивается.
— И оба ранены…
— Да кто же, кто?
— Однако ж, чтоб не испугать многих, потому что многие принимают большое участие в одном из соперников, я предуведомлю, что раны обоих не опасны: подвязав руку черным платком, можно показываться в общество, и тем интереснее будет для многих.
— Но скажите, пожалоста, кто?
— Главное лицо… отгадайте? Адъютант…
Лели затрепетала.
— Неужели…
— Князь Лиманский.
— Шутите! — А другой?
— Также какой-то Адъютант; но не интересен, — не знаю даже и фамилии.
— И за кого, сказали вы?
— Догадывайтесь.
— Неужели за… Dame du Lac?[47]
— Да, за Dame des eaux d'Ostojenka.[48]
— Может ли это быть!
— Что ж, это мило: кавалеры обязаны проливать кровь свою за дам. Я не знаю, которая бы не пожелала, чтоб все московские Damoiseaux[49] передрались за нее. Это облегчает выбор.
— И вы наверно знаете, что за Dame du Lac?
— Наверно.
Лели готова была вскрикнуть: неправда! — так затронуто было ее самолюбие мнимою причиной дуэли.
