Дос Сантос мне сказал:
— Случившееся с вами очень печально, мой друг. Потерять любимую женщину — все равно что потерять кровь из собственных жил. Горе ваше велико, и его нельзя утишить. Оно — как тлеющий костер, что никак не погаснет. Это печально и ужасно.
— Смерть жестока и темна, — закончил он, и его глаза увлажнились. — Ибо будь ты хоть кто: хоть цыган, хоть еврей, хоть мавр или еще кто, для испанца жертва есть жертва — то, что надо оценивать на одном из тех мистически непонятных уровней, которые мне недоступны.
Затем ко мне подошла Рыжий Парик и сказала:
— Страшно… Сожалею. Нечего больше сказать и сделать, но сожалею.
Я кивнул.
— И я должна вас кое о чем спросить. Но не сейчас. Позже.
— Разумеется, — согласился я и вернулся к наблюдению за рекой.
После того как они все ушли, я думал об этих последних двоих. Они, казалось, сожалели о происшедшем не меньше, чем все прочие, но они наверняка как-то замешаны в деле с големом. Однако я был уверен, что именно Диана кричала, когда голем душил меня, а кричала она Хасану, чтобы тот остановил робота. Оставался только Дон, но у меня к этому времени возникли сильные сомнения, что он когда-нибудь что-либо предпринимал самостоятельно, не посоветовавшись сперва с ней.
Тогда не оставалось никого. И не было никакого очевидного мотива… Все это, конечно, могло быть просто несчастным случаем… Но…
Но меня не покидало чувство, что кто-то хотел меня убить. Я знал, что Хасан не прочь взяться одновременно за два задания, и для разных нанимателей, если не возникало прямого столкновения интересов противоположных сторон.
И это все очень меня радовало. Это давало мне цель, какое-то дело. В любом случае, ничто не вызывает такого желания продолжать жить, как чье-то желание умертвить вас, — желания продолжать жить и найти его, выяснить почему и помешать ему.
* * *
Второй выпад смерть нанесла быстро, и, как бы мне того ни хотелось, я не смог приписать его человеческому посреднику. Это был один из тех трюков глупой судьбы, которые иной раз являются, словно незваные гости к ужину. Однако финал сильно меня озадачил и зародил новые путанные мысли.
Произошло же все примерно так…
Веганец сидел у самой воды этого великого плодородного потока, этого стирателя границ и отца плоскостной геометрии, и делал наброски противоположного берега. Полагаю, если бы он сидел на том берегу, то набрасывал бы этот, но это лишь циничное предположение. На самом деле беспокоило меня то, что он ушел бродить один, спустился к этому теплому топкому месту, никому не сказал куда собирается идти и не взял с собой ничего смертельнее карандаша ТМ.
Тут это и случилось.
Прибитое течением к берегу старое, с оторванной местами корой бревно внезапно перестало быть таковым. В небо взметнулся длинный змеевидный хвост, на другом конце появилась пасть, полная зубов, а масса ножек нашла твердую опору и заработала, как колеса.
Я заорал и схватился за пояс. Миштиго выронил блокнот и дал деру. Однако чудище настигало его, и я поэтому не мог стрелять. Тогда я бросился им навстречу, но к тому времени, когда добрался туда, хищник уже дважды обвился вокруг него, и Миштиго сделался из голубого синим, а ужасные зубы вот-вот были готовы на нем сомкнуться.
Ну, есть один способ заставить удава ослабить хватку, по крайней мере, на мгновение. Я схватил его за поднятую голову, пока он нерасторопно созерцал свой завтрак, и сумел просунуть пальцы под чешуйчатые складки по обеим сторонам этой головы. И как можно сильнее вонзил большие пальцы ему в глаза.
И тут некий великан ударил по мне земным шаром.
Кое-как поднявшись на ноги, я обнаружил себя примерно в десяти футах от места, где первоначально стоял. Миштиго отбросило еще дальше от берега. Он как раз пытался встать, когда зверюга напала снова. Только на этот раз напала она на меня, а не на него.
Приподнявшись над землей футов на восемь, зверь, словно молот, рухнул, нацелившись на меня. Я отскочил в сторону, и его огромная плоская голова промахнулась всего на какие-то несколько дюймов, осыпав меня при ударе градом земли и гальки.
Я откатился подальше и начал было подыматься, но тут хлестнувший по земле чешуйчатый хвост сшиб меня. Тогда я, лежа на спине, попытался отползти, но было уже слишком поздно, чтобы избежать смертельных объятий. Боадил кольцом обвился у меня ниже бедер, и я рухнул, как подкошенный.
Пара голубых рук обхватила тело монстра выше захвата, но не смогла удержать его больше нескольких секунд. А затем путы были наброшены на нас обоих.
Я боролся изо всех сил, но как можно драться с толстым, скользким, бронированным кабелем, к тому же когда тебя продолжают рвать на части уймой когтистых ножек? К этому времени моя правая рука оказалась прижатой к боку, а левой рукой я никак не мог дотянуться достаточно далеко, чтобы опять надавить на глаза. Кольца стянулись еще туже. Голова качнулась ко мне, и я попытался сорвать с себя тело чудовища. Я бил его, впивался в него пальцами и сумел, наконец-таки, высвободить правую руку на волю, пожертвовав по ходу дела частью кожи.
Я сблокировал правой рукой обрушивающуюся на меня голову, подвел руку под нижнюю челюсть, схватил ее и держал там, не давая голове опуститься. Большое кольцо еще плотней сжало мне талию. Это было, пожалуй, даже помощнее, чем объятия голема. Затем зверь помотал головой туда-сюда, освобождаясь от моей руки, и начал неумолимо опускаться с широко раскрытой пастью.
Возня Миштиго, должно быть, раздражала его и несколько замедлила его действия, дав мне время для последнего средства защиты. Я сунул руки ему в пасть и удерживал челюсти распахнутыми.
Нёбо его было покрыто слизью, и моя ладонь начала медленно проскальзывать. Я как можно сильнее нажал на нижнюю челюсть, пасть приоткрылась еще на полфута и, казалось, встала там на тормоз.
Тогда зверь попытался отвести голову и заставить меня тем самым отпустить челюсти, но он слишком плотно обвился вокруг нас, чтобы выгадать необходимое расстояние. Поэтому он стал понемногу разматываться, несколько выпрямляясь и откидывая голову. Я оказался на коленях, а Миштиго осел, скорчившись футах в шести от меня.
Моя правая рука еще немного соскользнула, почти до той точки, где я потерял бы всякий рычаг. И тут я услышал пронзительный крик.
Почти одновременно началось и конвульсивное содрогание твари. Я резко выдернул руки из пасти, почувствовав, как сила смертельных объятий твари на секунду спала. Послышалось страшное лязганье зубов, и кольца его тела сжались в последний раз. На какой-то миг я отключился.
А потом я вырывался, судорожно выпутываясь из обвивавших меня петель. Пронзившее боадила гладкое деревянное древко лишало его жизни, и движения его как-то стали скорее спазматическими, нежели агрессивными.
Всеми этими конвульсиями меня еще дважды сбивало с ног, но я сначала освободил Миштиго, мы убрались от корчившейся твари футов на пятьдесят и оттуда смотрели, как он умирает. Это, кстати, заняло немало времени.
* * *
Хасан стоял без всякого выражения на лице. Ассегай, с которым он столько упражнялся, сделал свое дело. Когда Джордж позже вскрыл эту гадину, мы узнали, что острие прошло всего в двух дюймах от ее сердца, перерезав крупную артерию. Кстати, у боадила оказалось две дюжины ног, распределенных, как и можно было ожидать, поровну по обеим сторонам туловища.
Рядом с Хасаном стоял Дос Сантос, а рядом с Дос Сантосом стояла Диана. Все прочие из лагеря тоже сбежались сюда.
— Здорово сделано, — сказал я. — Отличная работа. Спасибо.
— Не за что, — ответил Хасан.
«Не за что», сказал он. Не за что, но смерть ударила по мне из-за того, что он сотворил с големом. Если Хасан пытался убить меня тогда, то с какой стати ему было спасать меня от боадила сейчас? Если, конечно, сказанное им тогда, в Порте, не было правдой-маткой — что его наняли-таки защищать веганца. А ежели это являлось его основной задачей, а убийство меня — всего лишь второстепенной, то ему пришлось спасать меня в качестве побочного продукта сохранения жизни Миштиго.
Но тогда… О, черт, забудь об этом.
Я бросил камень как можно дальше, и еще один. На следующий день наш скиммер должен прилететь к лагерю, и мы отправимся в Афины, с остановкой только для того, чтобы высадить Рамзеса и трех служащих в Новом Каире. Я радовался, что наконец покидаю Египет с его плесенью и пылью, с его мертвыми полузвериными божествами. Меня уже мутило от этого края.
Затем пробился звонок Фила из Порта, и Рамзес позвал меня в радиопалатку.
— Да? — произнес я в микрофон.
— Конрад, это Фил. Я только что написал элегию, посвященную ей, и хотел бы прочесть ее тебе. Хотя я никогда не встречался с Кассандрой, я слышал, как ты говорил о ней, и видел ее фотографию и поэтому, думается, написал весьма неплохую вещь…
