Чуть не плача от отчаяния, я тяжело опустился на пыльные, но теплые камни и, уткнув острие меча в стык между двух булыжников, прижался лбом к его холодному клинку. Попытался осмыслить происходящее, но мысли, черными нитями клубящиеся под черепной коробкой, при попытке ухватить их за хвост разлетаются во все стороны, дразня, но в руки не даваясь. А и ухватишь какую… так попадется же квелая и до того пасмурная, что еще тошнее на душе становится.
Прижавшись к моей ноге мохнатым боком, опустил на скрещенные лапы могучую нижнюю челюсть Тихон. И тяжело вздохнул, разделяя мое настроение.
С другой стороны зашла кобыла, но, заметив пятна грязи, презрительно вздернула губу и осталась стоять, недовольно пофыркивая. Если она надеялась таким способом намекнуть мне, что сидеть в присутствии стоящей на ногах дамы неприлично, а при особе императорского дома и вовсе недопустимо, то ее старания не пропали напрасно. Я вспомнил об этикете. Но попытки изменить свое положение не предпринял — так и остался сидеть рядом с переступавшей копытами принцессой Викторинией. И что странно, в связи с этим не испытал никаких угрызений совести. Видимо, дело в рогах и копытах. Как в каких? Ну не моих же?!
Если кто-то или что-то не хочет допускать меня к дворцу, пускай будет так. Не очень-то мне и нужны их королевские кальсоны…
Вот сейчас отдохну чуток и пойду обратно, к башне. А пока рассмотрю трофей, с которым кибернетическая рука не желает расставаться.
Где-то там, глубоко-глубоко за налетом пацифистской цивилизованности, взращенной оружием дальнего действия, позволяющего не видеть результата нажатия на курок, в душе трепещет восхищение смертоносным волнообразным клинком, на ковку и заточку которого мастер затратил множество часов, доводя их до совершенства. Достав из внутреннего кармана галстук, принимаюсь натирать лезвие, возвращая ему блеск. С мечом на душе становится спокойнее. Хотя сама мысль об убийстве человека мне претит. Оговорюсь. За одним исключением, появившимся не так давно под напором инстинкта самосохранения. Но это особые обстоятельства. В остальном же насилие над живым существом — насилие над человеком в себе. Даже подготовка космического разведчика, дающая навыки владения смертоносным оружием, не прививает желания убивать и не вырабатывает безразличия к насилию. Готовность не значит стремление.
Зажатая в кибернетических пальцах рукоять достаточно длинная, чтобы меч можно было использовать как двуручный. Одной рукой такой железякой я в бою долго не помашу — выдохнусь. Впрочем, это предположение чисто гипотетическое — умелый противник мне такой возможности и не даст, учитывая уровень моего мастерства и отсутствие доспехов. Татуировка и коронка на зубе не в счет.
Крестообразная гарда слегка изогнута к рукояти, и по ее посеребренной поверхности в один ряд с каждой стороны белеют камушки. Какой-либо практической цели они едва ли служат, разве что на них наложили наговор, а вот некоторую изюминку дизайну придают. Мои познания в драгоценных камнях минимальны. Знаю, что алмаз прозрачен, рубин красный, а изумруд зеленый. А вот белый…
Проведя по камушкам пальцем, я обнаружил, что один из них расшатался. Если подковырнуть…
— Что тут у нас? — Поднеся к глазам выпавший камушек, я смог его внимательно рассмотреть и понять, что ошибся относительно его происхождения. Не в глубине земных недр сформировался он. И даже если предположить невероятное и допустить, что извлекли его все же при помощи шахтерской кирки, то… остается только надеяться, что к местному дантисту я не попаду. Ибо на моей ладони лежит человеческий зуб — с целой эмалью и ровной белизной, словно с рекламы пасты для грызущих гранит (в каменоломнях, а не за партой) лунных бурундуков.
Вставив зуб на место — не бросать же? — я поднялся на ноги и направился к столь стремительно покинутой башне. Надеюсь, ее призрак не успел по мне соскучиться и не выйдет встречать с распростертыми объятиями и беззубой улыбкой.
— Хм… — Вспомнив призрака, я посмотрел на украшающие гарду меча зубы и задался вопросом: «Не его ли?»
В раздумьях на тему, спросить—не спросить (немного шекспировской глубины не помешает), я иду к покосившейся башне. Спустя минут десять прихожу к выводу, что не стоит, я затем еще минут пять шагаю без всякой мысли, с одним желанием, чтобы мне это только показалось. Для уверенности еще одна минута — контрольная. В голову со всей очевидностью пришло понимание, что результат моего движения нулевой. Расстояние до башни не изменилось.
До дворца тоже. Сорвавшиеся с языка слова повергли Тихона в тихий столбняк, видимо, он со своим богатым воображением представил то, о чем я сказал.
Обернувшись к принцессе, издавшей непонятный звук, я обнаружил ее лежащей вверх копытами в обморочном состоянии.
— Викториния…
В ответ ни звука, лишь дергается нижняя губа да трепещут ноздри.
— Виктори… Вика, очнись! — попросил я ее, растерявшись.
Как приводят в чувство кобылиц единорога? Знать хотя бы точно, как поступают в таких случаях с людьми, а то нет же, на обязательных курсах первой медицинской помощи подобной ситуации не рассматривали. По крайней мере в моем присутствии. Каюсь, доводилось прогуливать не только лекции, но и практические занятия. С положенной последующей их отработкой на благо родной академии. Ну там побелить-покрасить…
Если же опираться на недостоверные источники: развлекательное кино и литературу, то вспоминаются два способа. Первый пропускаю сразу из-за невозможности его применить — под рукой ни капли жидкости, если не считать той, что в организме. А воспользоваться ею как-то не хочется. Можно, конечно, заставить себя, но… Что? Как вы такое могли подумать?! Только резать вены ради того, чтобы взбрызнуть кровью ей лицо — оно-то, конечно, морда, но все же она дама, — это слишком. Остается испробовать второй способ, что я и осуществил.
— Ай! Ууу… — дуя на ушибленную ладонь, взвыл я.
А эта непарнокопытная наследница императорского двора лежит себе в отрубе и сопит спокойно.
Немного успокоившись, я оставил Викторинию подпирать копытами небо, а сам для очистки совести проверил неизведанные направления, принесшие вполне ожидаемый результат. Я прикован к центру площади. И что с того, что оков не видно? Так даже обиднее… Куда бы я ни шел, иду на месте. Вон и единорог лежит за спиной.
Остался один-единственный шанс спастись.
— Помоги! — натирая и без того блестящие бока кувшина, взмолился я.
— Бу… ба… бу…
— Что?
— Ба… бу…
— Я тебя плохо слышу! — прокричал я и приложил ухо к завязанному узлом горлышку серебряной обители джинна.
Ответ показал, что Барков в среде поэтов не одинок.
— Ах так!
Пришло время воспользоваться опытом великих политиков. Совет «разделяй и властвуй» в данном случае неприменим, а вот более грубая его версия «наступай на горло и властвуй» может принести положительный конечный результат.
— Эй, Ибн, как там тебя, Хоттабыч, — нарочито грубо проорал я прямиком в погнутый зев горлышка. — Ты меня слышишь?
— …ди …пу.
— Ах вот ты как! — Спровоцировав хамством ответное хамство, словно бы получаешь моральное оправдание собственному поведению. Вот такая растяжимая штука людская совесть. — Вот возьму и переплавлю кувшинчик на монеты — по рукам пойдешь. Или муравьев в середину набросаю. Красных, злобных и кусачих. Нет. Отдам жестянщику, пускай урну сделает. Установлю на центральной площади — пускай прохожие окурки вонючие бросают. Э… Я охранника приставлю, а то, конечно, украдут. Или вот еще, оставлю здесь.
Выдохнувшись, я поставил сосуд на землю, а сам повернулся к нему спиной и опустился на снятую с рога Викторинии шляпку. Солома, конечно жестковата, но чирей на труднодоступном месте доставит куда больше неприятных минут, чем легкое покалывание.
«Что же мне делать?» — пульсирует в голове вопрос.
Мыслей много, идей тоже хватает, а вот способа убраться отсюда я не вижу. Но он должен быть, поскольку… Не может же такого быть, чтобы сюда пусть случайно, но не забредал кто-нибудь. Не человек, так зверушка. И если отсюда нет выхода, то они должны остаться здесь. Хоть тушкой, хоть чучелом. А каменные плиты чисты. Нет, они, конечно, пыльные и грязные, но это не то.
Уловив краем глаза заклубившийся из торчащего вбок горлышка клок дыма, я сделал вид, что не заметил появления джинна.
Тихон же просто не обратил на него внимания. Он пребывал в состоянии задумчивой полудремы: дыхание медленное, крылья накрывают голову по самые ноздри, а хвост лениво скользит из стороны в сторону.
Принцессу на время можно не брать во внимание. Судя по раскатистому храпу, ее обморок плавно перетек в сон.
— И чего не уходишь? — холодно спрашивает джинн.
— Не хочу ничего твоего с собой брать… Немного подожду. Потом заткну твой кувшин пробкой и пойду себе.
