Почти. На самом-то деле я почти сидела на этом выступе, понимая: упаду, второй раз не подняться.
Бьющий по ушам скрип двери. В проеме нарисовался гориллообразный дядечка, заросший по макушку черной шерстью и с удивительно добрыми маленькими глазками. Он протопал ко мне:
— Ожила? Ну и славно. Надоть хозяину сказать. На-кась, подкрепись, — и сунул в руки глиняную кружку с водой и ломоть хлеба. Спаситель! Лишь только сейчас я поняла, что умираю, хочу пить. Чуть не засмеялась. Я и так умираю. Почти наверное умру с ранами в средоточии сырости. Тут не то что ранения — укола иглой хватит, чтобы схлопотать заражение и в течение максимум недели отравиться к праотцам. Значит, можно себя не беречь. Будем куражиться по полной.
Выхлебав воду до дна и вернув посудину, я покрутила хлеб в руках и отложила. Чувство голода не беспокоило. Тюремщик осуждающе покачал головой и, направляясь к выходу, сказал:
— Ты это, не фордыбачься, тута тебе на сутки. Лопай, копи силушку, хозяин-то у нас лютой.
Какая исчерпывающая характеристика: «лютой хозяин». Что ж, подождем, делать все равно больше нечего. В моем гранд-отеле нет ни окон, ни часов, и ход времени определить тяжело. Сколько прошло минут или часов, пока снова не раздался звук шагов, сказать невозможно даже приблизительно.
«Какая я популярная, все ходят и ходят», — хрипло посетовала я, приподнимаясь на цепях с каменной лавки и пережидая приступ головокружения. На этот раз ко мне пожаловал симпатичный подтянутый мужчина, — если кому, в отличие от меня, нравятся блондины лет тридцати-тридцати пяти, с очами голубого цвета и разряженные, словно петух. Никакого минимализма в украшениях — «все свое ношу с собой». «Петух» танком пер ко мне, потирая миниатюрные ручонки:
— Рад, что ты очнулась!
С чего бы? Сияет, словно лампочка Ильича в период электрификации всей страны. Ему тоже, что ли, патрон вкрутили или два провода подсоединили, сами знаете куда?
— Ты кто, попрыгунчик? — стала допытываться я.
Раздулся тетеревом на токовище, грудь колесом выкатил!.. Зря старался, кстати, до Иалониных размеров ему, как до Китая из Европы на трехколесном велосипеде катить… Бровки грозно сомкнул:
— Как ты смеешь, шлюха, разговаривать со мной в подобном тоне? Я хозяин замка и окрестных земель, лорд Гайно!
Ясненько. То, которое не тонет. Учту. Стоп. Хозяин? А где Кондрад? Неужели продал меня этому? Как сей козлик меня обозвал? Каркнула:
— Но-но, огрызок племенной аристократии, давай полегче на поворотах, я тебе не давала, чтоб меня оскорблять.
Его перекосило. Может, добьет сразу и не придется устраивать этот никому не нужный цирк? Мужик покраснел, запыхтел, кажись — дым ушами выходить стал. Жиденький тип ногами затопал, схватился за штаны и заверещал:
— Я тотчас исправлю это упущение и устрашу, а следом приведу тебя, мерзкое плебейское отродье, к покорности!
Это он о чем гуторит? Это он моего папу оскорбляет?
— Чем ты можешь меня испугать, ошибка козлиного ДНК?
— Я покажу тебе, сука, главное грозное оружие дома Гайно, не знающее поражения и устрашающее всех, кто его видел! — И развязал штаны.
Я, ожидавшая почти в нетерпении демонстрации разрекламированного экспоната из кунсткамеры, увидела это и заржала во весь голос, не обращая ни малейшего внимания на боль и тошноту. В пересохшем горле словно черти драли, треснувшие губы просили влаги. Неважно. Сегодня мы развлекаемся.
Бог обидел моего, обидчика еще при рождении и поступил совершенно правильно.
— Если это главное оружие твоего дома, то подавай-ка ты, мужик, на разоружение!
В спешке завязав довольно-таки непрезентабельные штаны, лордик с размаху хватил меня кулаком в скулу. Я покатилась с лавки, упав навзничь. На полу он стал добивать ногами, а довольно быстро утомившись, взялся за кнут, крича:
— Я научу тебя покорности и поставлю на колени! Проси пощады и признай меня господином!
— Пошел ты, мразь! — почти шептала я разбитыми губами. — Не дождешься! И передай своему хозяину, что Илону можно сковать и продать, а вот купить попробуй… Никогда и ни перед кем! Не буду рабой! — срывался хрип с разбитых губ. Капризное сознание в этот раз уперлось и не спешило делать мне ручкой, боль в ребрах была дикая, но гордость не сдавалась. Наконец пришло долгожданное забытье и темнота.
Мой персональный палач приходил каждый день с одним и тем же требованием — покориться, и получал один и тот же ответ — никогда. Я близко познакомилась с плетью, розгами и кнутом. На теле не осталось живого места, но хуже всего, что воспалились и загноились раны на плече и бедре от сырости, грязи и недоедания. Доброго тюремщика сменили в первый же вечер, после того как поймали на подсовывании мне дополнительных порций воды и хлеба. Теперь меня стерег скелетообразный прыщавый ублюдок с гнилыми зубами и повадками гиены.
Силы таяли на глазах. Гайно словно с ума сошел. То бил меня, то присылал старую неопрятную знахарку, которая трижды в день вливала мне в рот препротивные отвары, отдающие мочой, то морил голодом и жаждой. Большую часть времени я проводила в горячечном бреду, где ко мне приходили родные и любимые люди. Я звала их, они со мною разговаривали, прикладывали к моему разгоряченному лбу прохладные пальцы, но боль истерзанного тела вырывала из блаженного забытья, и кошмар продолжался.
Махровая атеистка, я твердила выдуманную молитву как заведенная: «Господи! Смерти прошу у тебя! Не откажи мне, Господи, ведь не для себя прошу…» — мечтая сжать в руках шею лорда нечистот, запах которых преследовал меня и днем и ночью. «Апартаменты класса люкс» не были оборудованы канализацией. В воздухе висел тяжелый запах гноя, испражнений и немытого тела. Я знала, что умру, не знала лишь, от чего раньше: побоев, голода или заражения крови.
Достойное окончание жизни определил мне Властелин с черной душой, презентовав свихнувшемуся садисту. Самое легкое — загребать жар чужими руками или правильнее сказать — выдавливать по капельке мою жизнь? Какая, в сущности, разница? Как ни называй то, что он со мной сделал, хрен редьки не слаще.
Ко мне снова посетитель. Гляжу, моя популярность растет как на дрожжах, уже дважды в день приходят. И хорошо, быстрее отмучаюсь. Собравшись с силами, подтянулась на цепях кандалов и привстала. Я всегда встречала мучителя, глядя в глаза. Меня с детства учили: лучше несколько раз упасть, чем все время валяться. И пока дышу, я буду вставать.
Дверь распахнулась с грохотом. Яркие пятна факелов с непривычки ослепили. У нас что-то новенькое в репертуаре? Зачем толпу нагнал? Будут коллективные посиделки? Чайку сбацаем и по вискарю хлопнем? Извращенная фантазия подсказала свежий сценарий? В глазах плыло и двоилось от слабости. С усилием подняв руку, протерла лицо. Ух ты, еще чуть-чуть, и корка из грязи отвалится сама, без участия воды.
— Ну и где ты, «грозный причиндал»? Чего застрял на пороге, будто впервые? Проходи, не стесняйся. Или тебя гром побил? Когда ты, гад, уже наберешься ума и сил, чтобы ударить посильнее? Будь человеком, помоги нам избавиться друг от друга на веки вечные.
И тут мои глаза привыкли к свету. Вау, кто меня сегодня вниманием удостоил! Просто подарок судьбы. Здравствуй, глюк, добро пожаловать в мой персональный ад! Жаль, силы нет, а то я хотя бы цепью тебе по ушам съездила за то, что не добил сам, а передоверил мою отправку в мир иной козлику говенному.
В дверях стоял оцепеневший Кондрад. Жалкое зрелище я, должно быть, представляла собой: в синяках, кровавых рубцах, одетая в вонючие лохмотья, исхудавшая до выпиравших костей. Не женщина, а фурия в современном исполнении. Так сказать, будущий мстительный дух. Растянув разбитые губы в подобии улыбки, прохрипела:
— Полюбоваться пришел? Как, нравится? Тадыть наслаждайся. Хорошо, что пришел. Хоть в морду плюнуть напоследок смогу. Извини, встать или спиной повернуться не выйдет, ноги не держат.
И в ответ потрясенное:
— Боги…
Забавный какой, делает лицо, вроде он не при делах.
— Боги не слышат, они заняты, зря стараешься, — почувствовав головокружение и покрепче уцепившись за цепь, сообщила: — Если добить приперся, начинай поскорей, а то свалюсь и половины удовольствия лишишься.
Мужчина стремительно повернулся и крикнул факелоносцам:
— Кузнеца, живо! — и бросился ко мне.
— Тебе этих железяк недостаточно? Решил добавить украшений для верности? Бесполезно, я сбежать не смогу, сдохну через пару метров, — выплюнула слова ему в лицо.
Я начала сползать. Цепи проскальзывали в руках, плечо и бедро жгли огнем.
— Илона, клянусь, я не знал, где ты…
Остаток фразы растаял в тумане беспамятства, куда я проваливалась, успев прошептать:
— Свежо предание, но верится с трудом…
Дзинь! Бум! Дзинь! Крак! Ну что за сволочи, а? Человеку спокойно упокоиться не дадут всю малину обломают. Я тут уже понимаешь, фасончик савана обдумала, и что? Фиг вам, а не пофорсить в обновке! Дзинь! Кто так по мозгам ездит? Разлепив налитые свинцовой тяжестью веки, увидела занесенный над башкой громадный молот. Ничего себе заявочки! Теперь у вас таковским образом на тот свет заключенных командируют? Молотком в лоб, чтоб не пачкаться? Собственно, моей изрядно попорченной шкурке этакий метод не повредит, но умирать срочно расхотелось. Тело дернулось в сторону, и потревоженные раны сразу дали себя знать. Ой! На глазах выступили слезы. Я невольно застонала, была поймана и водворена обратно.