– Говорят, что после смерти души моряков становятся… Капитан заметил бездну впереди, но фраза, благодаря огромной собственной инерции уже вверглась в нее. На мгновение исчезли все звуки, кроме свиста волн, плеска дельфинов и сотрясающего небеса грохота капитанского сердца. Ворбис распрямился над бортом. – Но, конечно, мы не подвержены подобным предрассудкам? – лениво сказал он. – Да, конечно. – сказал капитан, хватаясь за эту соломинку. – Глупые матросские байки. Если я еще услышу такое, я прибью этого типа. Ворбис смотрел куда-то за его ухо. – Эй! Да, ты, там. – сказал он. Один из моряков кивнул. – Принеси-ка мне гарпун. – сказал Ворбис. Человек перевел взгляд с него на капитана и потом покорно отправился. – Но, ах, ух, но ваше преосвященство не должно, ух, ха, заниматься таким спортом. – сказал капитан. – Ах. Ух. Гарпун – опасное оружие в неумелых руках, я боюсь, вы можете себя поранить… – Но я и не буду. – сказал Ворбис. Капитан повесил голову и протянул руку за гарпуном. Ворбис похлопал его по плечу. – А потом, сказал он. – вы угостите нас ланчем, верно, сержант?
Симони отдал честь.»Как прикажите, сэр!»
– Да.
* * *
Брута лежал на спине среди парусов и веревок где-то под палубой. Было жарко и воздух пах, как где угодно запахнет любой воздух, постоянно соприкасающийся с трюмной водой. Брута не ел весь день. Поначалу он был слишком болен. Потом просто не ел. – Но жестокое обращение с животными не значит, что он… не хороший человек. – отважился он; звучание его голоса наводило на мысль, что даже он сам в это не верит. – Это был совсем маленький дельфин. – Он перевернул меня на спину. – сказал Ом. – Да, но люди куда важнее животных. – сказал Брута. – Это мнение часто выражается людьми. – сказал Ом. – Глава 9, стих 16 книги…-начал Брута – Какая разница, что пишут в книгах? – вскричала черепаха. Брута был шокирован. – Но ты никогда не говорил никому из пророков, что люди должны быть добры к животным. – сказал он. – Я не помню ни слова об этом. Ни разу, когда ты был… больше. Ты хочешь, чтобы люди были добры к животным не потому, что те – животные, ты хочешь, чтобы люди были добры к животным потому, что одно из них может оказаться тобой. – Не плохая идея. – Кроме того, он был добр ко мне. Хотя его ничто не заставляло. – Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь? Ты заглядывал в его разум?
– Конечно, нет! Я не умею!
– Нет?
– Нет! Люди не могут… Брута приумолк. Кажется, Ворбис мог. Ему достаточно было одного взгляда на кого-то, чтобы понять, какие нечистые помыслы он лелеет. Тоже было и с бабушкой. – Люди не могут этого, я уверен. – сказал он. – Мы не можем читать мысли. – Причем тут читать, я говорю смотреть на них. – сказал Ом. – Просто видеть их форму. Невозможно прочитать мысль. Примерно так же можно пытаться читать реку. Но увидеть форму – легко. Ведьмы запросто это могут. – «Путь ведьмы будет, как тропа, усеянная шипами.» сказал Брута. – Оссори? – сказал Ом. – Да. Ну конечно, ты же должен знать. – сказал Брута. – Никогда прежде не слышал. – сказала черепаха с горечью. – Это можно назвать обоснованным предположением. – Что бы ты не говорил, сказал Брута, я по-прежнему уверен, что по правде, ты не можешь быть Омом. Бог не стал бы говорить так о Своих Избранных. – Я никогда никого не избирал. – сказал Ом. – Они сами себя избрали. – Если ты действительно Ом, перестань быть черепахой. – Я же сказал, не могу. Думаешь, я не пробовал? Три года! Большую часть времени я думал, что я и есть черепаха. – Тогда, наверное, ты и есть. Может, ты просто черепаха, думающая, что она – Бог. – Ух… Не пытайся опять философствовать. Начав с подобных рассуждений, кончишь, размышляя, может ты просто бабочка, думающая, что она прыщ, или еще что-нибудь. Однажды все мои мысли свелись к тому, сколько надо проползти, чтобы достичь ближайшего дерева с подходящими низкими листьями, потом… Эти воспоминания заполняют мою голову. Три года под панцирем. Нет уж, не говори мне, что я – черепаха, страдающая мегаломанией. Брута размышлял. Он знал, что об этом грешно спрашивать, но ему хотелось знать, что это были за воспоминания. В любом случае, разве так уж это грешно? Если Бог сидит тут и говорит с тобой, можно ли сказать что-то действительно нечестивое? Лицом к лицу? Почему-то, это казалось не так страшно, как сказать что-то нечестивое, когда он на облаках, или еще где-то. – Насколько я помню, сказал Ом, – Я намеревался стать большим белым быком. – Топчущим неверных. – сказал Брута. – Это не было моей основной целью, но, несомненно, немного топтания вполне могло бы иметь место. Или лебедем, пожалуй. Чем-то впечатляющим. Три года спустя я очнулся, и тут выяснилось, что я был черепахой. В смысле, трудно пасть много ниже. – «Осторожнее, осторожнее, тебе нужна его помощь, но не выкладывай ему все подчистую. Не говори о своих подозрениях.»
– А когда ты начал думать… когда ты вспомнил все это? – сказал Брута, находившим феномен забывания странным и завораживающим, подобно тому, как другие находят таковой идею летать, махая руками. – В паре сотен футов над твоим огородом. – сказал Ом, – И это, могу тебя заверить, не то место, где приятно почувствовать себя разумным. – Но почему? сказал Брута. – Боги не должны оставаться черепахами, если они не хотят!
– Не знаю. – соврал Ом. «Если он дойдет до этого сам, мне конец.» – подумал он. –»Это один шанс на миллион. И если я не сумею им воспользоваться, это будет возвратом к жизни, где счастье – лист, до которого можешь дотянуться.»
Часть его вопияла: «ЯБог! Я не должен так думать! Я не дожнет отдавать себя на произвол человека!»
Но другая часть, та, что хорошо помнила, что значит три года быть черепахой, нашептывала: «нет. Ты должен. Если хочешь снова оказаться наверху. Он туп и доверчив, в его большом вялом теле нет ни капли амбиций. И с этим ты должен работать… Божественная часть сказала: «Ворбис был бы лучше. Будь логичен. Такой мозг мог бы сделать все, что угодно!»
– Но он перевернул меня вверх тормашками!
– Нет, он перевернул черепаху. – Да. Меня. – Нет. Ты – Бог. – Да, но перманентно черепахообразный. – Если бы он знал, что ты – Бог… Но Ом вспомнил отстраненное выражение Ворбиса, пары серых глаз поверх разума, столь же непроницаемого, как стальной шар. Он никогда не видел подобного разума ни у кого из прямоходящих. Это был тот, кто, скорее всего, перевернул бы бога вверх тормашками из любопытства посмотреть, что произойдет. Кто опрокинул бы вселенную ради сведений, что станется, когда вселенная будет распростерта на спине. Но ему приходится работать с Брутой, с разумом остроты меренги. И если Брута поймет, что… Или если Брута умрет… – Как ты себя чувствуешь? сказал Ом. – Плохо. – Заройся поглубже в паруса. – сказал Ом. – Ты же не хочешь подхватить простуду. «Должен быть еще кто-нибудь. – думал он. – Он не может быть единственным, кто… окончание мысли было столь ужасающим, что он попытался вышвырнуть ее из головы, но не смог. «…он не может быть единственным, кто в меня верит. Именно в меня. Не в пару золотых рогов. Не в огромное великолепное здание. Не в ужас перед раскаленным железом и ножами. Не в уплату церковных налогов потому, что так делают все. А просто в тот факт, что Великий Бог Ом действительно существует. И сейчас он повязан с самым неприятным разумом, какой ему только приходилось видеть, с тем, кто убивает людей, чтобы посмотреть, а умрут ли они. Орлиный тип людей, если так можно выразиться…. Ом расслышал бормотание. Брута лежал лицом вниз на палубе. – Чем занимаешься? – сказал Ом. Брута повернул голову. – Молюсь. – Отлично. О чем?
– Ты не знаешь?
– Ох… Если Брута умрет… Черепаха содрогнулась под панцирем. Если умрет Брута… Он уже мысленно слышал шелест ветра в глубоком пекле пустыни. Там, куда уходят маленькие боги.
* * *
Откуда боги появились? Куда они исчезают?
Некоторые попытки ответить на эти вопросы были предприняты философом религии Куми из Смайла в его книге «Ego-Video Liber Deorum», что можно приблизительно перевести на местный, как: «Боги: Руководство для исследователей». Люди говорят, что Всевышний должен существовать, иначе как появилась бы вселенная, верно?
Разумеется, очевидно, что Всевышний должен быть. – говорит Куми. Но с тех пор, как вселенная перестала быть куском грязи, ясно, что Всевышний в действительности ее не создавал. Ведь если бы он ее создал, то, являясь Всевышним, он сделал бы это куда лучше, в чем можно запросто убедиться, скажем, взглянув на устройство обыкновенных ноздрей. Иначе говоря, существование плохо сделанных часов предполагает наличие слепого часовщика. Достаточно оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что практически всюду можно бы что-нибудь усовершенствовать. Это предполагает, что Вселенная, вероятно, была в спешке собрана подчиненными из кусочков, пока Всевышний не смотрел в эту сторону, как по всей стране на копировальных машинах собираются доклады Ассоциации бойскаутов. Так что, заключал Куми, обращаться с молитвами к Всевышнему – не слишком хорошая идея. Это лишь привлечет его внимание, что может повлечь за собой массу неприятностей. Кроме того, складывается впечатление, что вокруг существует множество меньших богов. По теории Куми, они появляются, растут и процветают потому, что в них верят. Вера, сама по себе, питает богов. В начале, когда человечество жило маленькими примитивными племенами, скорее всего, существовали миллионы богов. Сейчас все идет к тому, что остаются лишь несколько важнейших: местные боги грома и любви, к примеру, склонны сливаться, подобно шарикам ртути, равно как маленькие племена, объединяясь, превращаются в огромные сильные нации с более изощренным вооружением. Но любой бог может появиться. Любой бог может начать маленьким. Любой бог может расти, когда увеличивается количество верующих. И усыхать, когда оно уменьшается. Это похоже на большую, великолепную игру в лестницы и змеи. Боги любят игры, при условии, что они выигрывают. Теория Куми широко основывается на старой доброй Гностической ереси, которая имеет склонность возникать в любом уголке, где только человек распрямляет колени и начинает думать в течении пары минут без перерыва, хотя шок от внезапного возвышения делает это думание слегка вымученным. Однако, само наличие думания весьма огорчает священников, склонных выражать свое неудовольствие традиционными методами. Когда Омнианская Церковь узнала о Куми, она выставила его напоказ в каждом городе Церковной Империи, дабы продемонстрировать основные недостатки его аргументации. Городов было много, а потому его пришлось нарезать достаточно мелко.
