– Вас проводить к выходу? – я надеялся, что мои слова не покажутся ей слишком назойливыми и, указав ладонью в светлеющее небо, справедливо заметил: – Дождь уже закончился, и вы можете идти домой.
– Да, конечно, – «неизвестная» слушала неохотно, но посиневшие губы изобразили некое подобие учтивой полуулыбки, и женщина слегка кивнула. – Спасибо большое. – Полыхнув такой знакомой темно-вишневой молнией, ее глаза на пару секунд остановились на мне. – Спасибо, – повторила она и, вздохнув, медленно побрела к выходу. Дождь окончательно закончился. Вокруг стояла влажная тишина, только иногда с деревьев срывались одинокие капли, и звук их падения казался громом. Пройдя несколько шагов, вдова остановилась и оглянулась. Взгляд женщины застыл на небольшом темно-коричневом обелиске, стоявшем в нескольких шагах от аллеи. Видимо, на этом месте покоился ее недавно умерший муж. Мое сердце сжалось: если мне раньше приходилось видеть печаль и вдовью беспомощность, то далеко не в такой степени. Безысходность еще не захлестнула ее, не накрыла с головой. Отрешенные глаза женщины обратились вдаль, поверх памятника, словно она, хоть на мгновение, хотела забыть о смерти близкого человека, но уперлись в легион крестов, заполнивших, казалось, всё пространство. В этот момент она, скорее всего, впервые поняла, что муж уже никогда не вернется и настигшее горе никогда не отпустит ее. Дрожащие плечи женщины поникли и она, едва кивнув, пошла по тропинке. Едва ли походила на «неизвестную» Крамского.
«Все жены – вдовы». Я вздохнул и направился к мастерским. Вдруг сдернул с себя пиджак и, догнав женщину, накинул ей на плечи.
– При случае занесете туда, – я указал рукой на сереющее невдалеке здание из шлакоблоков и пошел по аллее. Словно великан я вышагивал по огромным, коричневым от глины лужам. Со мной что-то случилось, и больше всего я боялся признаться себе в этом.
Из столярной мастерской вышел Копылов и, столкнувшись со мной в коридоре, остановился.
– Это… – озабоченное и даже многозначительное его лицо намекало, что он силится сказать нечто важное. Инженер, наконец, собрался с мыслями. – Белошапку когда последний раз видели?
– Вчера вечером, в конце рабочего дня.
– Николай был сильно пьян?
Разговор напоминал допрос следователя. В такие моменты я чувствовал себя неуютно.
– Плотник вчера вообще не пил, – я попытался зайти в свою мастерскую, но Иван Владимирович придержал меня за рукав.
– Вы предполагаете, что я поверю вашим словам? – довольно уверенно сказал инженер.
– Спросите у кого угодно, – я кивнул на дверь скульптора, – да хоть, например, у Калошина.
– Владимирыч, ты что – не русский? – из-за дощатой перегородки прогремел бас ваятеля. – Я ж тебе только что сказал – Николай вчера не пил.
Копылов воспринял реплику скульптора, как намек и, побагровев лицом, вышел на улицу.
– А что случилось, Виталий? – я зашел в мастерскую Калошина.
– В принципе, ничего страшного – семейные разборки, – бригадир развел руками.
– Почему же тогда начальство волнуется?
– На какое-то время Копылов может лишиться обоих работников, – ваятель о мраморную глыбу затушил окурок. – Где он им так быстро отыщет замену?
– Замену? Что они, друг друга покалечили?
– Людмила вряд ли на улицу выйдет, пока синяки с лица не сойдут, а Коля… – скульптор вздохнул. – А Коля, если жена заявление в милицию напишет, в лучшем случае, под «двести шестую» попадает.
– Хулиганство, что ли? – На моем жизненном пути, к сожалению, не раз приходилось слышать это неблагозвучное сочетание цифр. – А в худшем случае?
– Нанесение тяжких телесных повреждений, – видимо, Калошин тоже не понаслышке был знаком с Уголовным Кодексом Российской Федерации.
– За что же он так на супружницу осерчал?
– Я никак не возьму в толк, почему это произошло – ведь плотник никогда не был склонен к агрессии, – Виталий пожал плечами и вздохнул. – А тут, словно дьявол в него вселился.
«Дьявол вселился»… Я задумался.
– А ты не связываешь этот случай с … – мне никак не приходило в голову подходящее слово, – скажем, с ночным походом на кладбище его жены и определенными манипуляциями на могиле?
– Боюсь, ты преувеличиваешь влияние темных сил, которое они оказывают на нас.
– Думаю, что лучше переоценить, чем…
– Вы все какие-то чокнутые, – вспылил вдруг Калошин и, отбросив молоток в сторону, принялся ходить по мастерской. – Тебе никогда не приходила в голову мысль, что чем глубже мы проникаем в механизмы собственного поведения, тем сложнее нам управлять ими? – Ваятель снова потянулся за сигаретой. – Почему со мной никогда ничего сверхъестественного не происходит, и я уверен, никогда не произойдет? Хожу по ночному кладбищу, тревожу могилы, лазаю по карманам покойников, – скульптор чиркнул спичкой и жадно затянулся. – И ничего. Понимаешь, ничего! – заорал бригадир. – А знаешь, почему? Потому, что я не задаю себе подобных дурацких вопросов.
– Не зарекайся, Виталик, – из глубины мастерской раздался голос его помощника.
Мы с Калошиным изумленно переглянулись.
– За всё время работы со мной, лишь второй раз имею честь слышать его речь, – ваятель присел на табуретку. – Гриша, повтори, пожалуйста.
Виновато улыбаясь, напарник принялся собирать пустые цементные мешки.
– Теперь снова на год замолчит, – махнул рукой ваятель. – Однако общение без слов, для нас обоих, иногда бывает неимоверно полезным.
– А ведь он прав, Виталик, – я кивнул головой в сторону Гришки. – Неизвестно на кого завтра укажет перст судьбы. Некоторым из нас, по тем или иным причинам, приходилось ночью бывать на кладбище, но далеко не все это делали с удовольствием.
– Ну, схожу я в полночь на погост и что я там увижу? – усмехнулся Калошин. – Еще не до последнего предела спившихся дебилов, которые таскают в кусты таких же дурочек? Или уже совершенно спившихся и сладко спящих на могильных холмиках мужиков? – Похоже, скульптор снова завелся. – Но стоит в это же время туда попасть, например, тебе – мистика обеспечена: то горбатое приведение меж крестов ходит, то колдунья со свечей над могилой парит.
– Страх мы потеряли, оттого и неприятности многие, – я уже пожалел о том, что рассказал бригадиру о своем ночном приключении. – Страх человеческий и, главное, страх Божий. Правильно ты говоришь: сейчас на нашем кладбище можно увидеть кого угодно и что угодно, и если бы не грозный вид Квазиморды, да его решительность, то ночной погост давно бы стал вертепом распутников. Попроси свою память, чтобы она вернула тебя на несколько десятилетий назад: нашелся бы среди твоих знакомых хоть один человек, который отважился бы переступить ворота кладбища после захода солнца, а уж тем более, творить там безобразия?
– Был один, – буркнул ваятель. – На центральном кладбище устанавливали памятник – я тогда еще в худфонде работал – академику Пустовойту. Помнишь, это который новые сорта подсолнечных семечек выводил?
Я кивнул. Мне когда-то рассказывали об этой истории, но деталей, разумеется, я не помнил.
– Установкой руководил мой учитель, известный скульптор N. Он же являлся и автором монумента. Бабником Иваныч был необыкновенным; куда нам до него!? – Калошин восхищенно прищелкнул языком и обвел помещение рукой. Я огляделся вокруг. Было непонятно, кого Виталий, кроме себя, подразумевал под определением «бабник». Может быть, Гришку? – В крайкоме КПСС решили, что памятник академику должен быть установлен к годовщине смерти ученого, которая наступала через несколько дней. Чтобы уложиться в срок, коллектив работал едва ли не круглосуточно. Заслуженному скульптору, дабы он неотрывно следил за творческим процессом, на главной аллее кладбища поставили обустроенный почти всеми удобствами вагончик
За время установки памятника, на зависть подчиненным маститого ваятеля, женщин в нем побывало не меряно. Правда, в покоях мэтра прелестницы надолго не задерживались. Как-то N, проводив к воротам очередную пассию, подошёл к памятнику и долго разглядывал старческий лик гранитного академика. Затем взял меня под руку, – а я был любимым учеником скульптора, – не преминул заметить Калошин, – и, несколько назидательно, произнёс в очередной раз:
– Знаешь, Виталий, человек должен умирать неожиданно, в расцвете сил, не подозревая, даже не догадываясь о своей скорой кончине, оставив массу неоконченных дел, новых романов, – мэтр указал рукой на полуфабрикат памятника, затем его взгляд сместился к воротам пантеона, от которых только что отъехала машина с его любовницей.
Не предполагал, однако, Иваныч насколько его декларация, в общем-то, верных убеждений, в этот день оказалась пророческой. Не прошло и пары секунд, как раздался истошный крик водителя автокрана:
