Адольф с надеждой поглядел на закрытую дверь.
— Тогда, полагаю, это означает, что мы должны… — он выжидающе оставил фразу незаконченной.
Поправляя растрепанные волосы, Иоланда тряхнула головой и посмотрела на брата в упор горящим ненавистью взглядом.
— Сделай это, — бросила она. — Все это. Все, до конца!
— Превосходно, — промурлыкал Адольф, подхватывая медицинский саквояж. — Хочешь посмотреть?
Подвинув кресло, Иоланда тяжело опустилась на сиденье и помассировала лодыжку.
— Я не в том настроении, чтобы развлекаться, — устало произнесла она. — Он моя первая неудача, и я по-настоящему расстроена. Но ты повеселись.
— Спасибо, непременно! — И, насвистывая веселый мотивчик, Адольф распахнул дверь и вошел в спальню.
Сидя с плотно закрытыми глазами, проф. Эйнштейн продолжал с патриотическим пылом напевать про себя, когда насвистывающий Адольф запер дверь и подтащил к пленнику рукомойник. Этот музыкальный контрапункт нарушил сосредоточенность Эйнштейна, и он украдкой взглянул, что происходит. Женщины уже не было, ее сменил высокий плотный мужчина; тонкие губы придавали его лицу жестокое выражение. Этот тип вываливал на рукомойник содержимое черного медицинского саквояжа, раскладывая набор сверкающих сталью хирургических инструментов. Ой-е.
Вслед за ними из саквояжа появился небольшой металлический контейнер, который был тут же изобретательно превращен в крошечную жаровню, уже наполненную докрасна раскаленными углями. Затем последовало и железо, которое надлежало калить, а вместе с ним — клещи, ножи, ножницы, инструменты для вынимания глаз и раздавливания мошонки, а также несколько уж таких невообразимых аппаратов, что от их вида по спине пожилого профессора пробежал холодок. Во время учебы в колледже Эйнштейну, на занятиях по медицине, приходилось экспериментировать на животных, но он всегда бывал достаточно вежлив, дабы сперва убедиться, что подопытный безнадежно болен. Однако, похоже, с ним обойдутся не столь любезно. Лорд Карстерс, где же вы, черт побери?
— Меня зовут Адольф Гундерсон, а вы — восхитительный противник, профессор, — заявил этот субъект, кладя на раскаленные угли обе железки. — И заслужили мое глубочайшее восхищение. Мало найдется мужчин, способных устоять против сиренной обольстительности моей сестры Иоланды.
Внося мелкие поправки в расположение стальных инструментов, Адольф подождал ответа, но его не последовало. Ладно, пусть бедняга побережет голос для воплей.
— Однако, если вы не заговорите по доброй воле, — добавил Адольф, поднимая нож, чтобы проверить лезвие в красном отблеске пылающей жаровни, — то мне придется вырвать необходимые моему хозяину сведения из вашего дергающегося тела.
От этой декларации у Эйнштейна между лопаток заструился пот, и он с трудом сглотнул. Это была не пустая угроза, а совершенно серьезное заявление адских дел мастера, готового приступить к своей работе. В голове профессора пронеслось с десяток планов побега, но ни один из них не мог быть реализован, хотя бы потому, что Эйнштейн был крепко связан; таким образом, у него оставалось только одно оружие — речь, причем темы разговора выбирал не он.
— Какие же именно сведения они желают получить? — спросил, выигрывая время, проф. Эйнштейн.
Каждая секунда жизни оставляла надежду, что этот Адольф совершит роковую ошибку или Эйнштейн перехитрит его. Оружие лежало на постели, то есть, если профессору удастся высвободить хотя бы одну руку, Адольф, естественно, будет блокировать именно это направление. Поэтому Эйнштейн направит свои усилия в другую сторону — запустит в окно кувшином с водой и схватит в качестве импровизированного кинжала осколок стекла. Да, это могло сработать! Если он освободит руку. Только одну руку, большего ему не нужно!
Отложив в сторону нож, Адольф усмехнулся.
— Прежде всего, позвольте мне избавить вас от мысли, что это были лишь угрозы. — И без дальнейших предисловий он взял раскаленный острый железный штырь и ткнул им профессору в мочку левого уха.
С коротким шипением игла так быстро прожгла плоть, что Эйнштейн успел только охнуть при этом ужасном звуке. Затем пришла жгучая боль, и профессор заскрежетал зубами, когда вся левая сторона головы взорвалась агонией. Черт вас всех побери совсем!
— Вам никогда не уйти из этой комнаты живым, — монотонно бубнил Адольф, едва слышимый сквозь туман боли. — Я — последний, кого вам доведется видеть. Мой голос — последний, какой вам доведется слышать. Ваше сотрудничество определит лишь, насколько быстро я подарю вам приятное освобождение в виде смерти. Освобождение от невообразимых мук, которые вам предстоит испытать.
Профессор усиленно пытался снова наполнить легкие воздухом и ничего не ответил.
— Ничего личного, — по-дружески добавил Адольф, снимая с жаровни более крупный из штырей. — Работа такая.
В качестве последнего серьезного акта сопротивления профессор, собрав в кулак все свое мужество, выдал самую ошеломляюще вульгарную фразу, какую мог построить на основе накопленного за всю жизнь опыта проведения исследований в самых гнусных дырах на земном шаре, ассоциирующуюся с теми недостойными человеческого звания подонками, которые процветали в подобной скотской среде.
В шоке отшатнувшись, Адольф уронил штырь обратно в жаровню, вызвав небольшой взрыв взметнувшихся искр. Он за всю свою жизнь не слыхивал ничего даже отдаленно похожего на это!
— Боком, в вашу шляпу, — добавил профессор в качестве щелчка по носу, зная, что терять ему нечего.
С плохо сдерживаемой яростью Адольф оскалил зубы, и лицо его превратилось в хищную маску безумия.
— А вот теперь это дело личное! — прорычал Адольф, хватая профессора за грудки. Резко рванув рубашку — только пуговицы полетели, — он обнажил бледно-серебристую растительность на груди пленника.
Видя приближающееся к нему раскаленное железо, профессор мысленно попрощался с племянницей и приготовился встретить своего Создателя с достоинством и смелостью, какими обладал. Он подождет до последней секунды, а потом дернется вперед, насаживая себя на клинок, и пронзит себе сердце, закончив пытку задолго до того, как сломается его разум. Этим подлым ублюдкам никогда не узнать, где лорд Карстерс! Скорей умереть, чем предать собрата по клубу! О да, и, к тому же, спасти мир. Это тоже было довольно важно. Но клуб, естественно, стоял на первом месте.
— Надеюсь, вы никогда не выдадите нам местонахождение меча Александра! — с ненавистью добавил Адольф, снова хватая нож, чтобы раскалить его конец в потрескивающем пламени. Лезвие начало светиться тускло-оранжевым светом.
Но эти странные слова вызвали в уме Эйнштейна ледяную ясность.
— Местонахождение чего? — громко переспросил профессор, подаваясь вперед, насколько позволяли путы.
Захваченный такой реакцией врасплох, Адольф отступил на шаг от наморщившего лоб пленника.
— Меча Александра, — повторил он. — Вы похитили его из нью-йоркского музея «Метрополитен», и они хотят вернуть реликвию.
Сморгнув заливающий глаза пот, проф. Эйнштейн, прежде чем ответить, провел несколько раз языком по пересохшим губам.
— Так вот, значит, из-за чего вся эта заварушка? — разъярился он. — Из-за того проклятого чертова меча, который я выиграл в покер у немецкого Клуба исследователей? И вы вовсе не поклонник Бога Кальмара?
— Покер? — в замешательстве моргнул Адольф. — Заварушка? Бог Кальмар?
Расслабившись в кресле, профессор почувствовал, как по телу прошла волна облегчения.
— Неважно, старина. Значит, немцы похитили меч из музея «Метрополитен», и Нью-Йорк теперь хочет его вернуть? Прекрасно. Он ваш. Я передал его Королевскому военному музею Испании.
— Передал? — ошеломленно пискнул Адольф, выронив нож. Тот со стуком упал на пол и остался лежать там; от прожженного дерева поднималась тонкая струйка дыма.
— Ну, мне пришлось, — чуть пожал плечами проф. Эйнштейн. — Для моих исследований он был бесполезен. Меч этот оказался подделкой. Хорошая работа, но к Греции имеет такое же отношение, как лондонский чистильщик сапог.
В ярости Адольф сузил глаза в крохотные щелки.
— Ложь, — зарычал он, хватаясь за раскаленный штырь.
Раскаленное железо еще раз было приложено к голому телу, но на этот раз оставалось там намного дольше, и спальня наполнилась шипением и вонью горелого мяса. В конце концов проф. Эйнштейн не выдержал, и из его горла вырвался пронзительный крик боли, который, казалось, длился вечность.
— О, пожалуйста, кричите сколько угодно, не стесняйтесь, — жизнерадостно воскликнул Адольф, откладывая остывший нож и беря зазубренные ножницы. — Эта комната совершенно звуконепроницаема, и ваши крики слышно не дальше фута за этими окнами.
