— Вот и конец укромным переулочкам, — заявил он. — А мне они нравились.
— Все сокровищницы погорели, — подхватил низкорослик, а потом задумчиво добавил: — Интересно, драгоценные камни горят? Я слыхал, они сродни углю.
— Сколько золота плавится и стекает в канавы, — продолжал высокий, не обращая на товарища никакого внимания. — А вино, наверное, кипит в бочках…
— Зато крысы передохнут, — указал закутанный в плащ человечек.
— Крысы — да, все до единой.
— Не хотелось бы оказаться там сейчас, когда на дворе разгар лета.
— Это точно. Однако нельзя не испытывать… ну, в общем, этакое мимолетное…
Голос верзилы затих, но тут лицо его просветлело.
— А ведь мы были должны старому Фредору из «Багровой Пиявки» восемь серебряных монет, — сказал он.
Коротышка кивнул.
Они немного помолчали, глядя на то, как целая серия новых взрывов прочерчивает алой линией тёмные кварталы величайшего города на Плоском мире. Потом верзила пошевелился.
— Хорёк?
— Да?
— Как ты думаешь, из-за чего случился этот пожар?
Низкорослый собеседник, известный под именем Хорька, ничего не ответил. Он смотрел на освещённую красноватым светом дорогу. Этим путем из города вышли немногие, потому что Противовращательные ворота рухнули одними из первых, осыпая округу дождём из раскаленных добела углей.
Но сейчас по дороге двигались двое путников. Глаза Хорька, которые прекрасно видели в темноте, различили силуэты двух всадников, за которыми тащилось какое-то приземистое животное. Наверняка богатый купец, удирающий с любимыми сокровищами, с теми, которые успел собрать в отчаянной спешке. Хорёк не замедлил сообщить об этом своему приятелю.
— Статус пеших разбойников не очень-то нам подходит, — вздохнул варвар, — но, как ты говоришь, времена наступили тяжёлые, и сегодня ночью мягкая постелька нас не ждёт.
Он поудобнее перехватил меч и, когда первый всадник подъехал поближе, шагнул на дорогу, одновременно поднимая вверх руку. На лице его сияла точно рассчитанная улыбка — она одобряла и вместе с тем внушала угрозу.
— Прошу прощения, сударь… — начал было он.
Всадник придержал лошадь и стащил с головы капюшон. Взору верзилы предстало измученное лицо, покрытое волдырями от ожогов и отмеченное там и сям клочьями опаленной бороды. Даже бровей и тех не было.
— Отвали, — рыкнуло лицо. — Ты ведь Бравд из Пупземелья, если не ошибаюсь?[1]
До Бравда дошло, что инициативу у него перехватили.
— Исчезни, ладно? — попросил всадник. — У меня нет времени с тобой ещё разбираться.
Оглядевшись по сторонам, он добавил:
— Это касается и твоего вшивого компаньона, который, судя по всему, прячется где-нибудь поблизости, в любимом тенёчке.
Хорёк подошел к лошади и вгляделся в расхристанную фигуру.
— Да это же волшебник Ринсвинд! — восхищённо воскликнул он, одновременно занося в память волшебниково описание своей персоны, дабы отомстить на досуге. — То-то, думаю, голос знакомый.
Бравд сплюнул и вложил меч обратно в ножны. Связываться с волшебником — себе дороже выйдет. Тем более драгоценностей у волшебников — раз-два, и обчёлся.
— Для подзаборного волшебника этот тип слишком выпендривается, — буркнул он.
— Ты ничего не понял, — устало отозвался всадник. — Я вас так испугался, что мой позвоночник превратился в кисель. Просто как раз сейчас я страдаю от передозировки страха. Я хочу сказать, что мне нужно прийти в себя. Тогда я смогу испугаться вас как полагается.
Хорёк ткнул пальцем в сторону горящего города.
— Ты что, прямиком оттуда? — поинтересовался он.
Волшебник потёр глаза обожжённой докрасна рукой.
— Я был там, когда начался пожар. Видишь вон того? Там, сзади?
Он указал на дорогу, по которой всё никак не мог доехать его спутник. Любимый метод верховой езды, усвоенный попутчиком волшебника, заключался в том, чтобы выпадать из седла каждые несколько секунд.
— Ну? — спросил Хорёк.
— Это его рук дело, — просто сказал Ринсвинд.
Бравд и Хорёк разом поглядели на тёмный силуэт, который в данную минуту, сунув одну ногу в стремя, прыгал поперёк дороги.
— Что, настоящий поджигатель? — наконец удивился Бравд.
— Да нет, — фыркнул Ринсвинд. — Не совсем. Скажем так: воцарись вокруг полный и абсолютный хаос, этот человек стоял бы в самую грозу на вершине холма, одетый в мокрую медную кольчугу, и орал: «Все боги — сволочи!». Пожрать есть что-нибудь?
— Можем поделиться остатками цыплёнка, — сообщил Хорёк. — В обмен на рассказ.
— Как его зовут? — поинтересовался Бравд, который, как всегда, не поспевал за ходом беседы.
— Двацветок.
— Двацветок? — удивился Бравд. — Вот это имечко!
— Вы ещё и половины не знаете, — проворчал Ринсвинд, спешиваясь. — Цыплёнок, говорите?
— С пряностями, — уточнил Хорёк.
Волшебник застонал.
— Кстати, — вспомнил Хорёк, прищелкнув пальцами, — где-то, ну, около получаса назад, был такой неслабый взрыв…
— Склад с маслами взлетел на воздух, — пояснил Ринсвинд, передернувшись при воспоминании об огненном дожде.
Хорёк с выжидающей ухмылкой повернулся к своему приятелю, и тот, ворча, передал ему вытащенную из кошелька монету. Со стороны дороги послышался краткий, тут же оборвавшийся вопль. Ринсвинд, не поднимая глаз, продолжал пожирать цыпленка.
— Ездить на лошади он действительно не умеет, — заметил он, потом вдруг застыл, словно вспомнив что-то очень важное, тихонько вскрикнул от ужаса и метнулся в темноту.
Когда он вернулся, существо, именуемое Двацветком, безвольно свисало с его плеча. Оно было маленьким и костлявым, а его крайне необычное одеяние состояло из доходящих до колен штанов и рубахи таких кричащих, не сочетающихся друг с другом цветов, что привередливый глаз Хорька был оскорблен даже в полутьме.
— На ощупь кости вроде бы целы, — тяжело выдохнул Ринсвинд.
Бравд подмигнул Хорьку и отправился исследовать силуэт, который, согласно предположениям разбойников, был каким-то вьючным животным.
— Ты к нему лучше не суйся, — посоветовал волшебник, не отрываясь от обследования бесчувственного Двацветка. — Уж поверь на слово. Его защищает некая сила.
— Заклинание какое-нибудь? — осведомился Хорёк, опускаясь на корточки.
— Н-нет. Но, думаю, какие-то чары. Очень редкие. К примеру, они могут превратить золото в медь, и в то же самое время ты эту медь не отличишь от золота; они делают людей богатыми, уничтожая их собственность, позволяют слабому бесстрашно разгуливать среди воров, проникают сквозь самые крепкие двери и выцеживают из-под семи замков сокровища. Они-то и держат меня в рабстве, так что я вынужден волей-неволей следовать за этим чокнутым и защищать его от всех напастей. Они и с тобой справятся, Бравд. Мне кажется, эти чары хитрее даже тебя, Хорёк.
— Ну, и как же они называются, эти могущественные чары?
Ринсвинд пожал плечами.
— На нашем языке они зовутся «отражённый шум, как будто подземные духи орут». Вина у вас случаем не найдётся?
— Тебе следует знать, что там, где дело касается волшебства, я тоже кое на что способен, — заявил Хорёк. — Не далее как в прошлом году я — с помощью моего присутствующего здесь друга — лишил известного могущественнейшего архимага из Аймитури волшебного посоха, пояса из лунных камней и жизни. Именно в таком порядке. Я не боюсь этого «отражённого шума, как будто подземные духи орут», который ты так расписываешь. Однако, — добавил он, — ты меня заинтересовал. Может, ещё что расскажешь?
Бравд смерил взглядом существо на дороге, которое подошло ближе. В предутреннем свете постепенно начали обрисовываться его очертания. Во всех отношениях оно решительно походило на…
— Это что, ящик на ножках? — спросил Бравд.
— Я всё расскажу, — ответил Ринсвинд. — Винца только налейте.
Снизу, из долины, донёсся громкий рёв, сменившийся отчаянным шипом. Кто-то более предусмотрительный, чем все остальные, приказал закрыть огромные речные ворота, расположенные там, где Анк вытекает из двуединого города. Река, лишенная свободы передвижения, вышла из берегов и разлилась по терзаемым огнём улицам. Вскоре континент огня превратился в группу островов, каждый из которых становился всё меньше и меньше по мере того, как поднимался тёмный прилив. А над затянутым дымом городом принялось расти, закрывая собой звёзды, бурлящее облако пара. Хорёк ещё подумал, что оно очень напоминает какой-то чёрный гриб…
Двуединый город, состоящий из гордого Анка и тлетворного Морпорка (по сравнению с этой парочкой все остальные города в пространстве и времени представляют собой лишь жалкие отражения), за свою долгую и насыщенную событиями историю выдержал множество напастей. Каждый раз он заново поднимался из пепла и достигал процветания. Так что пожар и последовавшее за ним наводнение, уничтожившее всё, что не могло гореть, и добавившее к проблемам уцелевших горожан чрезвычайное зловоние, вовсе не означали конец города. Скорее, это был пламенный знак препинания, рдеющая угольком запятая или огненное, как саламандра, двоеточие в продолжающейся истории.
