Виктория Угрюмова - Змеи, драконы и родственники

— Этот абажур — дух философии?

— Нет, дружок, ты очень плохо воспитан, — констатировал Хухичета. — Немудрено, что все так закончилось.

— Относись к этому философски, — посоветовал Хруммса.

— А я требую, чтобы все соблюдали порядок и дисциплину! — настаивал Дитрих, не желая даже уточнять, что и чем именно закончилось. Голова у него шла кругом.

Хруммса состроил гримаску и обратился к приятелю:

— Хухичета, сделай одолжение нашему майору, спустись вниз. А то он такой нервный, когда речь заходит о его любимом жлезьпыхе, что я за него начинаю беспокоиться.

Дух философии исчез с башни — растворился в воздухе и проявился уже на веточке ближайшего дерева, где и повис, словно огромный плод:

— Всегда пожалуйста.

Морунген, все еще сердясь, обратился к Хруммсе:

— Так-то лучше. Мы ведь все-таки на фронте, а не на ярмарке, к тому же я вашего Хухичету вижу в первый раз, слава богу! Почему я должен верить, что он дух философии, а не русский шпион?

Дух и полиглот весело переглянулись:

— Хухичета, — спросил Хруммса, — ты готов быть русским шпионом?

Хухичета с готовностью ответил:

— Нет! Я не пью, не курю и не ругаюсь матом.

Хруммса обратился к Дитриху:

— Вот видите, герр майор, а вы заладили: русский шпион, русский шпион. Наверное, ни одного живьем не видели?

Морунген засмущался:

— Я ученый, конструктор, танкист, наконец, а не разведчик. И я обязан по инструкции в каждом проявляющем повышенный интерес к моему танку видеть шпиона. А мнение, что все русские курят, пьют и ругаются, — совершеннейшая ерунда. Такое могут выдумать только сами русские.

Хруммса задумался:

— Если судить по моему доброму знакомому, господину Бользену, то вы, вероятно, правы. Некоторые русские в виде исключения могут в совершенстве владеть лишь одним из трех этих искусств. Правда, если это не приходится на день Красной Армии, 9 Мая, 7 Ноября, собственный день рождения, день рождения жены, провал резидента, аванс и получку… в общем, всего сейчас не перечислишь.

Морунген смотрел на Хруммсу как на знатока и сумасшедшего в одном лице.

— Надо было перед отправкой сюда пройти курсы в разведшколе СД, а то чувствую себя как младенец, лишившийся матери.

Хухичета поболтал ножками на веточке:

— Не огорчайся, мой юный друг. У тебя еще все-все впереди. Если не погибнешь, конечно…

Дитрих печально посмотрел на оранжевый шар:

— Как у вас тут говорят, спасибо на добром слове.

Хухичета отчего-то развеселился:

— Пока с вами Хруммса, бояться нечего. Вот когда он смоется, то пиши пропало.

Хруммса заинтересовался:

— А ну-ка, ну-ка, интриган («Кто это ценит?» — отмахнулся польщенный дух), поведай мне, что нас там ждет впереди такое страшное, что мне придется сматываться?

Хухичета спокойно заметил:

— Да собственно, ничего особенного. Все как обычно — война и немцы.

Морунген заинтересовался:

— Что? Где-то рядом есть линия фронта?

Хухичета подмигнул встревоженному Хруммсе, чтобы Дитрих не заметил:

— Где-то наверняка есть линия фронта.

Майор посопел, попыхтел, но все-таки решил уточнить:

— Может, ты расскажешь, как добраться до Белохаток?

Хухичета повозился на веточке:

— Я бы рад, да мне нельзя: я дух философии, а не географии. А с поиском Белохаток вам кто-нибудь другой обязательно поможет — есть некоторые заинтересованные лица…

Морунген, нахмурившись, подозрительно оглядел карлика:

— Объясните мне, что нужно от нас вашему философски настроенному другу и зачем он сюда пожаловал?

Хруммса таинственно прошептал:

— Майор, вы же знаете загадочную русскую душу: кто ее разберет?

Дитрих проявил настойчивость:

— А весьма бы хотелось узнать побольше.

— Не вам одному, — возразил полиглот.

— Так что, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? — вопросил Хухичета.

— Какую сказку?

— Которая ложь, да в ней намек. И танкистам в ней урок…

— Майн Готт! Он издевается!

— Вовсе нет, — вступился за друга Хруммса. — Он хочет помочь.

— Каким же это образом, позвольте узнать?

— А сами у него и спросите.

Майор подумал, что хуже все равно не будет, и потому спросил почти что спокойным голосом:

— Господин странствующий дух, так что вы все-таки здесь делаете? Зачем пожаловали?

Хухичета откашлялся и перешел на официальный тон, сразу перестав именовать майора «дружком»:

— Все проще простого, господин майор. Хотя ни вы, ни я не являемся разведчиками, я мог бы вам кое в чем посодействовать. Например, на некоторое время стать вашим связным: в моем лице вы могли бы отправить в Германию устное послание возлюбленной или уведомление своему командованию о том, что с вами все в порядке и с секретным танком тоже ничего не случилось.

Дитрих какое-то время переваривал полученную информацию:

— Это с чего же вдруг такая милость?

Хухичета философски заметил:

— С точки зрения истории и философии вы — те солдаты, которым не поставят памятника, если, конечно, не считать за таковой надгробный крест.

Морунген поежился:

— О памятниках, надгробиях и истории говорить рано — война еще не закончилась.

Хухичета поглядел на него с явным сожалением:

— Так-то оно так, но мне вас все равно жалко, и мое предложение остается в силе.

Танкист гордо выпрямился:

— Немецкие солдаты в жалости не нуждаются. То, что мы оторвались от армии, еще не повод для сожалений. Нас рано хоронить — мы еще посражаемся.

Хухичета мягко, как душевнобольному, отвечал:

— Конечно, конечно, извините меня, ради бога, если я вас чем-то обидел. Просто мне не хотелось бы, чтобы на родине о вас думали как о дезертире.

Дитрих представил себя занесенным в списки гестапо:

— Насколько я могу вам доверять? Вдруг вы коммунистический провокатор? Или тайный агент гестапо?

Хруммса не удержался от комментария:

— Так и вижу, как Хухичета платит партийные взносы.

Дух философии никаких эмоций по этому поводу не проявил:

— Доверять можно на все сто: что пообещал — то выполню, а на большее не рассчитывайте.

Хруммса решил вмешаться в этот слегка безумный разговор:

— Майор! Хватит вам вести расследование, вы же представитель научной интеллигенции, цвет нации, можно сказать, а не полицай какой-нибудь. Накалякайте нехитрый текстик исключительно личного содержания, и кто посмеет вас упрекнуть? Могу из особого расположения к вам предложить собственный вариант нежного послания. — И карлик принялся напевно декламировать: — «Здравствуйте, моя дорогая Марта Людвиговна. Сообщаю вам из далекой России, что жив я, здоров и воюю помаленьку. А еще скажу вам, разлюбезная Марта Людвиговна, что являетесь вы мне во сне, словно чистая лебедь: будто плывете себе, куда вам требуется или по делу какому — даже сказать затрудняюсь. Только дыхание у меня так сдавливает от радости, будто из пушки кто в упор саданул. И знайте, любезная Марта Людвиговна, что национал-патриотические сражения на сегодняшний день в общем и целом завершены и час всемирного завоевания настает. И придет мне черед домой возвратиться, чтобы с вами вместе строить новую жизнь в милой сердцу родной стороне…» Вы не улыбайтесь, а пользуйтесь, пока я вам предлагаю. Этот текст еще станет классикой. Хотя вы этого, возможно, и не увидите…

Морунген ошалело поглядел на Хруммсу, затем взял себя в руки и почти что спокойным голосом обратился к пожелтевшему Хухичете:

— А два сообщения послать можно?

Дух философии нежно улыбнулся:

— Вам? Лично? Можно. В виде исключения.

Если ты вдруг нашел смысл жизни, утверждают знающие люди, самое время проконсультироваться у психиатра.

Экипажу «Белого дракона» скорое посещение психиатра явно не грозило. Они как раз размышляли о тщете всего сущего и о бессмысленности земного существования.

Танк куда-то ехал, и ни одна собака (и ни одна синаруля, заметим мы в скобках) не могла точно указать направление. Вспоминая о том, что Советский Союз занимает одну шестую часть суши, Дитрих вздрагивал и впадал в панику, кляня себя за вредную привычку читать энциклопедии. Если бы он их не читал, то сейчас не представлял бы себе, сколько времени им предстоит бесцельно блуждать по российским просторам. Иногда он уже мечтал о том, чтобы в проклятом танке закончилось горючее и они застряли где-нибудь в полях или встретили партизан и попали в плен. Да, Сибирь страшна, но еще страшнее вот это подвешенное состояние, больше всего похожее на кошмарный сон.