– Живая! – завопил Лисапед, показывая на девочку.
– Стопудняк! – взревел удивленно Боров.
Музыка стихла, осветитель направил неоновый луч в темный угол, и толпа уставилась на замолчавшую Молли.
– Деликатес! – провозгласил Боров, и мертвяки взвыли от радости.
Лисапед подскочил к девочке, хватая ее за запястье выбитой руки. Волшебница завопила от боли.
Толстый Боров тоже приблизился и взял ее за левый локоть.
Тут дверь дискотечного туалета открылась, из нее вышел злой Харри Проглоттер и как следует шибанул ею, захлопывая.
– Архитектор, блин! – сплюнул мальчик, разворачиваясь к мертвякам и плененной Козазель.
– Молли?! – обрадовался маг. – Ты жива!
– Не пори сантиментов, мы в западне! Это мертвяки! Колдуй, идиот! – зашипела девочка.
Проглоттер принялся выуживать палочку. Толпа опешила, не веря накатившему счастью: два блюда за один вечер, а второе еще и с жирком!
– Каким бы заклинанием их достать? Не помню, не учил… – Харри дрожащей пятерней сжимал магический инструмент.
– Неуч и прогульщик! – закатила глаза Молли. – Они страшно стесняются своей наготы!
– Точно! Эксгибиционика вуайеристикум! – прокричал Проглоттер, направляя волшебную палочку на пленителей Молли Козазель.
Но палочка была уродливо кривой, поэтому заклинание попало в саму Молли.
Ее одежда исчезла.
Юный маг вылупился на голую Козазель.
– Фиг ли пялишься? – нахмурилась девочка.
– Гх-мык… Кхе… Извини, Молли, – выдавил смущенный Проглоттер.
Он сделал вид, что его очки запотели, и принялся протирать их платком.
Только что-то струна порвалась,
да сломалось перо…
Чиж
…Об это каменное сердце
твари подколодной.
А. Розенбаум
– Колдуй в толпу, дубина!!! Не промажешь! – заорала на Харри Молли. Мальчик исправился, открыв беглую стрельбу «эксгибиционистикой».
Теперь в стане мертвого врага начался переполох. Умруны болезненно относились к отсутствию одежды на себе и окружающих. Толпу охватила паника. У выходов образовалась давка.
Под шумок Харри и Молли юркнули в туалет. Из одежды у Козазель осталась лишь волшебная палочка. Девочка быстро наворожила себе обычный наряд и облегченно вздохнула.
– Куда дальше? – спросил ее Харри.
– Ясное дело, в пролом, через который я сюда попала, – похоже, Молли окончательно пришла в порядок. – Не через твой унитаз же, правильно?
Проглоттер хотел рассказать об Архитекторе, но, подумав, счел это излишним.
Приоткрыв дверь и убедившись, что трупы разбежались, ребята бросились к дыре в стене и очутились В комнате с видом на задницу Сфинкса. Зверь снова лежал. Скорее всего, сумасшедший хренблин пробедокурил мимо.
Миновав несколько огромных анфилад, лестниц и полупещерных коридоров, совершенно уставшие дети сели отдохнуть.
– Наверняка сейчас уже ночь, – Козазель зевнула.
– Да, шестая ночь с того момента, когда я слопал эту чертову Шаурму, – согласился Проглоттер. – Пургений у меня. Теперь бы найти Глотожралище…
В его животе ухнуло и стихло.
– Ничего, завтра разыщем, – продемонстрировала уверенность Молли. – А сейчас предлагаю смежить веки и отдаться Морфею. По-любому.
Девочка закрыла глаза и тут же засопела. Харри выгреб из рюкзака спальный мешок, раскатал его и осторожно подтолкнул на него сидящую Молли. Она съехала и уютно свернулась калачиком на мягком.
Проглоттер поглядел на стену и присвистнул.Здесь была галерея надписей.
«Мы выжжем слово „мир“ на пятках милитаристов! Партия ортодоксального пацифизма», – обещала самая большая.
– Ба! Да тут стихи Железного Дровосека! – вскрикнул Харри, рискуя разбудить спутницу. «Не ржавею, не скриплю, не плачу…» Вот реальный поэт…
Потом Харри восхитился хокку древнего японского поэта Чу Ковскидзуки:
Храбр и напорист
мелкий самец комара:
фонарик в руке!
Рядом красовалось творение другого блистательного японца – Шекспирачи:
Эту улыбку узнаю я даже без кожи.
Бедный любимец – комичный герой
театра Кабуки, Йорик-сан!
Порадовало двустишье:
Скажи-ка дядя! А не много ль
Я взял яиц на гоголь-моголь?..
И ниже: «Здесь был Миша Л.»
Стена пестрела всякими «Киса и Ося здесь были», «Проверено – мин нет» и просто классическими краткими триграмматонами. Мальчик удивился, сколь странными дорогами идут разные люди, неизменно приходя к одному и тому же.
Потом устроился рядом с Молли и задремал…
Харри положил еле живую Молли Козазель на каменный пол подземелья. Джеймс и Йода топтались рядом, держа какие-то каменные чурки, называемые ключами стихий.
В подземелье, образуя квадрат, торчали четыре гранитные тумбы, на которые нужно было установить чурки, чтобы пробудить элементы-стихии, чтобы активизировать пятый элемент, которым являлась Молли, чтобы ожило Оружие Мира и Добра, чтобы навалять по первое число Мировому Злу в форме живой черной планеты, приближающейся к Земле-матушке.
Всё это было слишком сложно для Харри Проглоттера. Но времени оставалось мало. Он выхватил одну чурку из рук Джеймса и кинулся к ближайшей тумбе. Символ, выбитый на чурке (три волны), совпал с высеченным на лафете. Харри вставил ключ в паз. Его примеру последовали Барахлоу и Йода.
Четыре чурки стояли на местах, но ничего не происходило. Харри подбежал к девочке:
– Молли, как пробудить стихии?
– Отлезь, противный, – простонала Козазель. – Я в печали.
Проглоттер беспомощно заозирался.
– Мы пропадем, нам капец! – заверещал эльф, мотая в истерике головой.
– Киса, не хлопайте себя ушами по щекам, – произнес Харри, но из чурки, покоившейся рядом с Йодой, вылезли маленькие фигнюшечки. – А нет, хлопайте-хлопайте!
Сквозняк от ушей Йоды попадал на ключ, отпирая стихию воздуха.
Дальше пошло легче: вода, огонь, земля… Вскоре над всеми чурками бушевало по маленькому фейерверку. Настал черед пятого элемента.
– Действуй, Молли! – воззвал Харри, тормоша подругу.
– А на кой? – вяло повела бровью Козазель. – Тут у вас туманы и дожди, тут у вас холодные рассветы… Война вот тоже… Мир, каким мы его знали, пришел к концу. И черт с ним, Харри. А ну всё в кочерыгу!
– Молли, как ты можешь такое говорить? – Харри почти заплакал. – Как прекрасен этот мир, посмотри!.. И вообще недавно узнал, что у меня есть огромная семья: и травинка, и лесок, в поле каждый колосок, речка, небо голубое… Молли, это всё мое! Родное, Молли!.. Это Родина моя, слышишь?.. Всех люблю на свете я!..
– Душевно сказал, Харри, только поздно уже. И, словно бабочка, к огню летела так неосторожно, эх!.. Как холодно… Живите, живите все! Вам надо жить, а мне надо… умереть… И ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… Вы все очень хорошие люди… я вас всех… всех люблю.
Молли откинула голову. А Харри повторял вновь и вновь:
– Не умирай, любовь… Не умирай, любовь… Не умирай, любовь…
Потом над ним нависла темная тень неумолимо приближающейся черной планеты, и за секунду до того, как она должна была раздавить Проглоттера в плюшку, он, по сложившемуся обычаю, проснулся.
Да, это плохие люди, Бамбино. Но у них могут быть дети, которые любят цирк.
«Поросенок Фунтик»
Большой Брат бесцельно топал по Обиталищу, стуча костылями по граниту, пока перед его головозадницей не раздался хлопок и в воздухе не появилось остроносое лицо министра Хитруса.
– Ваше Всемогущество, – обратился Хитрус к Лорду Тьмы. – Вашему высочайшему вниманию предлагается магическая карта, на которой виден Харри Проглоттер и четко прослеживается путь к нему.
– Телепортируй, мой верный слуга! – распорядился Большой Брат, протягивая ладонь.
На нее тут же мягко упал свиток, украденный агентом Штурмфогелем.
– Ты единственный принес нам пользу. Когда всё закончится, ты будешь награжден, – пообещал министру Лорд.
– Служу Империи, – склонилось лицо Хитруса и тихо исчезло.
– Великолепно! – возликовал Большой Брат, изучив карту. – Мы совсем близко. Эй, зомби!
Джеймс подошел к хозяину. Лорд Тьмы поскреб в копчикозатылке.
– Я буду называть тебя Джимом, да… Так вот, Джим, мой мальчик… Ты когда-нибудь совершал подлые поступки?
Джим-Джеймс ответил монотонным бесцветным голосом:
– Да, я готов на подлости… В пять лет я налил в сестренкин шампунь клею. У нее до сих пор нет перхоти…
– Наш человек, – хохотнул Большой Брат. – Готовься к самой главной гадости в своей никчемной жизни. Ты убьешь Харри Проглоттера, понял?
– Я убью Харри Проглоттера, – послушно повторил Джеймс, ставший Джимом.
– Молодец, Джим! И пусть те, кто останется жив, позавидуют мертвым!
Правые глаза Лорда Тьмы скосились на синюю стену коридора и остановились на криво выцарапанном стишке некоего П. Ушкина:
