Можно совершить тысячи героических поступков и прославиться невероятными подвигами. Можно посвятить жизнь приключениям или поиску таинственных кладов. Можно рисовать чарующие картины и слагать возвышенные стихи. Можно стать богатым, знаменитым и всеми уважаемым. Можно удивить всех своей добротой и справедливостью, верша судьбы народов и государств. Но ни одно из этих достижений не принесет нам счастья и не наполнит наши души гармонией и успокоением – ведь все это не имеет никакого значения, если в нашей жизни нет самого главного чувства, которое называется Любовью! Только она объединяет в себе героизм и очарование, ценится дороже всех сокровищ земли и заменяет целый мир. Слова любви намного упоительнее самой совершенной музыки, а глаза любимого затмевают полотна самого искусного художника. Богатство и власть – желанны, но они еще никого не согрели в длинную зимнюю ночь и не разорвали страшного кольца одиночества, безжалостно сжимающего горло того, кому довелось потерять любимого человека. Потеря любви озлобляет корыстных и черствых людей, но возвышает добрые и отзывчивые сердца. Лишившийся любви человек становится чрезвычайно восприимчивым к чужому горю, потому что знает, каково это – потерять все. Познавший любовь человек уже никогда не обидит слабого и не оттолкнет просящего, ибо свет ушедших чувств остается в его душе навсегда, уподобляясь крохотному огоньку свечи, отгоняющему темноту. И если приглядеться повнимательнее, то можно увидеть тысячи теплых разноцветных фонариков – наших познавших доброту сердец, уверенно освещающих всю землю светом негасимой любви, не дающим этому миру кануть в пучину тьмы и зла. Наш мир жив! И будет жить до тех пор, пока в наших сердцах теплится это волшебное чувство, называемое Любовью!
Я искала Астора повсюду… Я брела сквозь вьюгу и туман, переходила вброд звонкие горные ручьи и переплывала бурные реки. Я штурмовала острые пики скал, своими зубчатыми вершинами упирающиеся в самое поднебесье, и спускалась в глубочайшие каньоны, никогда не изведавшие прикосновения дневного света. Подошвы моих сапог прохудились до дыр, а натруженные ноги, стерлись в кровь. Мучительно ныла переполненная молоком грудь. Меня секли холодные дожди и терзали свирепые ветры. Плотное покрывало изморози опускалась на мою голову, превращаясь в капли росы. Я исхудала и устала до одурения, непрерывно мечтая о кратковременном отдыхе, но не смея остановиться даже на минуту. Я забыла о сне и времени, подгоняемая одной, превратившейся в неумолкающий призыв мыслью – вперед, только вперед! Я шла через миры и пространства, неподвластная смерти и жизни, ведомая надеждой и любовью. И где–то там, впереди, я постоянно слышала ритм его сердца, становившийся все громче, все явственнее. Я знала: он меня ждет, из последних сил цепляясь за этот случайно выпавший нам шанс – хрупкую возможность встретиться вновь. Встретиться, чтобы не расставаться уже никогда!
Я поняла, что самая главная наша задача – это беречь своих любимых, дорожа каждым мигом доставшегося нам счастья. Любовь – ранима, и мы слишком часто неосторожно разрушаем ее пустой обидой или грубым словом, непониманием или необдуманной изменой. Любовь – многогранна и чиста, подобно не замутненному грязью хрусталю. Любовь, желающая оставаться только духовной, – истончается до состояния тени и умирает. Но вторая ипостась любви – страсть, лишенная духовного начала и охватывающая лишь тела, – превращается в пошлость, в низменную похоть. Любовь невозможно приковать цепью и удержать насильно, будто посаженную в клетку птицу, – ведь она не признает никаких преград и не терпит ограничений. Любовь не является чьей–то собственностью, а дается всем, ибо никто из нас не может потерять никого, потому что никто никому не принадлежит. Наверно, это и есть истинная свобода любящей души – обладать тем, кто стал для тебя дороже всего на свете, но не владеть им. Любовь – будто птичка, не поющая в неволе: она прилетает когда захочет и уходит не попрощавшись. Любовь и есть жизнь!
Наконец интуиция привела меня на поляну, разительно отличающуюся от всех прочих мест Радужного уровня. Небольшая лесная прогалина, окруженная стройными стволами тоненьких березок, зеленела молодой травой, напоминая светлый оазис надежды, случайно выживший среди сумрачных Долин вечной скорби. Двенадцать берез, печальных и хрупко склоненных, словно плакальщицы на похоронах, стерегли изумрудный лужок, дружелюбно принявший меня в свои мягкие объятия. И какое–то спонтанно нахлынувшее озарение внезапно захлестнуло меня с головой, подсказывая – я пришла, мой путь закончен: вот она, Поляна воскрешения. Я вступила в медвяно благоухающую растительность, достигающую моих щиколоток, укрылась под сенью священного дерева, своей непорочной белизной символизирующего таинство обетов, приносимых женихом и невестой, улеглась в густую мураву, свернулась клубочком и крепко заснула…
Вы верите в сны? Я – да! Но только не в том случае, если они превращаются в кошмары… Возможно, причиной всему стала накопившаяся чудовищная усталость, до неузнаваемости исказившая мои самые заветные мечты и чаяния, низведя их до уровня отталкивающего в своей бессмысленности ночного бреда. Мне приснились мои собственные руки – чистые и ухоженные, чья белизна эффектно оттенялась богатыми красно–зелеными рукавами атласного домашнего халата, обшитого дорогим мехом. И вот этими–то руками я педантично раскладывала крупные серебряные снежинки, симметрично размещая их изящные фигурки на мраморной доске огромного камина, в недрах которого жарко пылало целое дерево. И при этом снежинки не таяли, создавая атмосферу некоего праздника, радостного и долгожданного. Брр, что за ерунда? Разве бывает нетающий снег? А потом картинка сместилась, поплыла фигурами незнакомых людей, подносящих мне конскую попону, укутывающую нечто неживое, напоминающее замороженное человеческое тело. Вот они отгибают крой покрова и показывают мне исхудалое, восковое лицо, полускрытое прядями смерзшихся волос… Я растерянно отвожу их рукой и разеваю рот в диком вопле ужаса, ибо в этом искривленном, безобразном трупе я внезапно узнаю его – моего Астора! Вокруг меня заполошно мечутся бородатые, облаченные в тулупы мужики, а я все кричу, кричу и никак не могу остановиться…
Я проснулась со сдавленным всхлипом, вырвавшимся из моего полупарализованного от ужаса горла. А еще – от пронизывающего, сковывающего все члены холода, неожиданно нагрянувшего в заповедный березовый лесок и сопровождающегося обильным снегопадом. Видимо, я проспала всю ночь, потому что небо, расстилающееся над макушками деревьев, слегка порозовело, торопясь избавиться от апатичной серости, присущей Радужному уровню. Похоже, снег шел уже давно – он полностью покрыл траву и наметил приличный сугроб возле моей озябшей фигуры. Бриллиантово поблескивающий иней обсыпал березовые листья, создавая тончайший кисейный покров, потрясающе контрастирующий с их изумрудно–насыщенным цветом и превосходящий по своей красоте фату молодой, целомудренно смутившейся невесты. Несомые ветром снежинки танцевали вокруг моего лица, оседая на ресницах и оборачиваясь мельчайшими капельками сладкой влаги, смачивающей пересохшие губы. Несколько секунд я потрясенно таращилась на белую круговерть, хороводившую меж березок, а потом одним рывком вскочила на ноги, бормоча сбивчивые слова:
– Мне велели дожидаться выпадения Снега желания… Так неужели это и есть тот самый снег? А Астор – он ведь тоже говорил о белом вихре на зеленой листве… – Я тоненько взвизгнула, прыгнула в снег, упала на колени и принялась торопливо сгребать его в кучу, стремясь охватить как можно больший участок мягкого, долгожданного покрова.
Мои пальцы замерзли и плохо справлялись с непривычной для них работой. Абсолютно не представляя, как это делается, я все–таки упрямо скатывала и приминала пышные хлопья, ползала на четвереньках и, высунув от усердия кончик языка, лепила сначала голову, а затем плечи, грудь, руки, талию, бедра, ноги… Я понимала, что неспособна добиться точного портретного сходства, и уповала на милость судьбы, воссоздавая из Снега желания тело своего любимого мужчины, намереваясь вырвать его из бездны небытия, чтобы вернуть обратно – в мир живых. Наконец распростертая на земле статуя была закончена. Снегопад прекратился. Над кронами берез взошло теплое солнце, растворяя фату изморози и одевая слепленное мною изваяние в панцирь прозрачного льда. И тогда я сняла с шеи оправленный в серебро флакон и щедро окропила снеговую скульптуру мертвой водой. Едва заметный туман окутал ледяного принца, пробегая по нему волной и придавая снегу разительное сходство с настоящей плотью. Грубая корка потекла и преобразилась, принимая форму прекрасного, одухотворенного лица с чеканными скулами, высоким лбом, точеным носом и капризно изогнутыми губами. На мощной колонне шеи проступили мельчайшие жилки, ниже обрисовались очертания налитых силой грудных мышц и рельефного пресса. На кончиках пальцев рук выросли черные когти, длинные белокурые локоны нимбом разметались кругом головы, упруго взбугрились мускулистые икры. Я восхищенно расширила зрачки и, раскупорив флакончик с живой водой, вылила ее на воссозданного демона…
