— Нет, спасибо. Я просто вынесу его через заднюю дверь и брошу в каком-нибудь темном переулке.
— И все?
— Нет. Потом… я напишу свое имя на гипсе. Чтобы он увидел его, когда очнется. Огромными буквами, чтобы не стерлись.
— Вот это я и называю чувствительным местом, — одобрил Газон. — Интересный ты человек, сержант. Настоящий мастер по части наживания врагов.
— Знаешь, я никогда не увлекался рукоделием… — прокряхтел Ваймс, взваливая тело на плечо. — Что носят рукодельницы в корзинах, как ты думаешь?
— Ну, не знаю… Иголки, нитки, ножницы, пряжу… Все такое прочее, — ответил Лишай Газон.
— То есть ничего тяжелого?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто, — ответил Ваймс, намотав услышанное на ус. — Интересно… Ладно, вынесу-ка я нашего приятеля, пока туман не рассеялся.
— Отлично. А к тому времени, как ты вернешься, я как раз разогрею завтрак. Сегодня печенка. Телячья.
* * *
Зверь помнит. На этот раз Ваймс спал крепко.
Он всегда считал, что днем спать лучше. Двадцать пять лет ночных дежурств приучили мозг к ночному образу жизни. В темноте ему почему-то было проще. Он мог стоять совершенно неподвижно, — а таким талантом обладают немногие, — умел растворяться во мраке. Умел сидеть в засаде и все видеть, оставаясь невидимым.
Он помнил Цопа Загорло. Многое вошло в историю. Люди все равно взбунтовались бы, с ним или без него, но он был, если угодно, гноем на верхушке нарыва.
Обучение он прошел в Гильдии Наемных Убийц, и его ни в коем случае нельзя было принимать в Стражу. Для стражника он был слишком башковитым. Точнее, в башке у него было не совсем то, что требуется для стражника. Но своими теориями Загорло произвел впечатление на Ветруна, был принят в Стражу в звании сержанта и немедленно повышен до капитана. Ваймс так и не узнал, почему; возможно, чувства остальных офицеров оскорбляла его, гм, утонченность, рядом с которой они себя чувствовали тупыми амбалами. Кроме того, у него были слабые легкие или еще какой-то недуг.
Ваймс ничего не имел против интеллекта. В старые времена любой, у кого хватало сообразительности повернуть дверную ручку, мог стать грозой улиц, но, чтобы получить звание выше сержанта, требовался мешок хитрости, коварства и уличной смекалки, что, впрочем, при плохом освещении вполне могло сойти за интеллект.
Загорло начал свою службу иначе. Не стал присматриваться, наблюдать и учиться, чтобы потом сказать: «Ага, значит, вот люди какие, ну и как нам с ними быть?» Нет, он сел и решил: «Итак, люди должны быть вот такими, ну и как нам их изменить?» Мысль, достаточно разумная для священнослужителя, но отнюдь не для стражника. Загорло взялся за работу с редкой въедливостью и упорством, но перевернул ее с ног на голову.
Например, этот закон об оружии. Оружие замешано в подавляющем большинстве преступлений, и Загорло логично предположил, что если оружия станет меньше, то и преступления будут совершаться не столь часто.
Интересно, порой размышлял Ваймс, как все было? Он проснулся среди ночи и поздравил себя с гениальной идеей, пришедшей ему во сне? Конфисковать все оружие, и уровень преступности снизится. Да, логично. Так бы и произошло, будь стражников побольше. Скажем, по трое на каждого штатского.
Как ни странно, жители не торопились сдавать оружие. Загорло не учел одну маленькую тонкость: преступники законам не подчиняются. Это в некотором роде одна из их профессиональных характеристик. Они не заинтересованы в том, чтобы сделать улицы города более безопасными, их интересуют только собственные шкуры. Поэтому, когда вышел закон, они поверить не могли своему счастью. Прям Свячельник каждый день.
Похоже, что-то пошло не так, — вполне разумно заподозрили некоторые горожане, — раз теперь вооруженными остались только плохие парни. При этом честной народ постоянно хватали и бросали за решетку. Средний стражник, которому надоело постоянно получать промеж, кхм, глаз и который имеет веские основания считать, что начальству по большому счету все равно, по вполне понятным причинам предпочитает арестовывать людей, не пытающихся его прирезать, особенно если они ведут себя по-хамски и одеты более богато, чем он сам может себе позволить. Кривая арестов резко пошла вверх, и Загорло был очень доволен.
Большинство задержанных были виновны только в ношении оружия после наступления темноты. Впрочем, кое-кто оказывался за решеткой по другой причине: разгневанные горожане начали в ответ нападать на стражников. Однако это считалось Оскорблением При Исполнении, наиболее гнусным и подлым преступлением — очень, очень тяжелым, не то что какие-то заурядные кражи, которые происходят каждый день.
И нельзя сказать, что в городе царило беззаконие. Законов было много. Мало было возможностей не нарушать их. Загорло так и не смог уяснить идею, что система должна ловить преступников и при помощи достаточно грубых, но действенных способов заставлять их становиться честными людьми. Вместо этого он ловил честных людей и превращал их в преступников. А Стражу — в еще одну банду.
А потом, когда дела приняли совсем дурной оборот, он изобрел краниометрию.
У плохих стражников всегда были свои методы выяснить, виновен человек или нет. В те далекие старые времена, то есть, ха-ха, сейчас, тиски для пальцев, молотки, маленькие заостренные палочки и, конечно, обычный ящик письменного стола всегда были к услугам стражника, спешащего закрыть дело. Загорло ни в чем подобном не нуждался. Он мог определить твою виновность, просто посмотрев на твои брови.
Он измерял людей. Использовал для этого циркуль и стальную линейку. Тихо записывал результаты и производил расчеты, например, делил длину носа на окружность головы и умножал полученное число на расстояние между глазами. На основании полученных значений он мог с абсолютной точностью заключить, что ты изворотливый, неблагонадежный тип или даже прирожденный преступник. И что поразительно, подчиненные Загорло всякий раз подтверждали его правоту. Все, что им требовалось, — это двадцать минут наедине с подозреваемым и некоторые простейшие инструменты.
Каждый в чем-то виновен. Ваймс знал это. Все стражники это знают. Это позволяло поддерживать авторитет власти — любой человек, разговаривая со стражником, в душе боялся, что доказательства его вины написаны прямо у него лбу, открытые взгляду закона. Конечно, ничего там не написано. Но это еще не повод хватать человека на улице и плющить ему пальцы молотком до тех пор, пока он не скажет, в чем состоит его преступление.
Загорло, скорее всего, закончил бы свои дни в каком-нибудь темном переулке, если бы Ветрун не считал его весьма полезным орудием. Загорло обладал несравненным чутьем на заговорщиков. Поэтому его сделали начальником особистов, рядом с которыми сержант Тук выглядел Лучшим Стражником Месяца. Ваймс давно ломал голову над тем, как Загорло удавалось держать своих живодеров в узде. Должно быть, эти кровожадные звери нутром чуяли в нем существо, пришедшее к кровожадности долгим кружным путем и потому во имя здравости способное изобрести такое издевательство, какое не снилось даже самому сумасшедшему психу.
Жить в прошлом оказалось совсем не просто. Нельзя же избить человека за то, что он совершит в будущем, или за то, о чем пока еще никто не знает. И предупредить никого нельзя. Совершенно непонятно, как может измениться будущее, но, насколько понял Ваймс, история всегда стремится вернуться в старое русло. Изменить можно лишь мелкие детали берегового рельефа. Важные события не отменить. Сирень все равно зацветет. Революция неминуемо свершится.
Ну то есть… что-то вроде революции. Не очень-то подходящее к случаю слово. Народная Республика Улицы Паточной Шахты (Свобода! Равенство! Братство! Любовь по разумным расценкам! И яйцо вкрутую!), просуществовала всего несколько часов, она была подобна странной свече, которая моментально сгорела и тут же погасла, как фейерверк. А потом последовала чистка этого дома боли, и…
Впрочем… делай ту работу, что прямо перед тобой, и, как полагается нормальному стражнику, не включая воображение.
Он встал около часа пополудни. Газон заперся в операционной, откуда доносился жалобный вой второго участника врачебного действа. Ваймс постучал в дверь.
Через мгновение она приоткрылась. Лицо доктора Газона было закрыто маской, в руке он держал очень длинные щипцы.
— Да?
— Я ухожу, — сказал Ваймс. — Проблемы?
— Не слишком серьезные. Шнырри Харрису вечером не повезло за карточным столом. У него вдруг появился туз.
— Разве это плохая карта?
— Да, если Большой Тони знает, что он ее тебе не сдавал. Впрочем, я ее уже почти извлек. Кстати, если собираешься нанести сегодня травму кому-нибудь, постарайся сделать это до того, как я лягу спать. Заранее спасибо. — Газон закрыл дверь.
