– Что за бред?! – переглянулись мы с Ягой.
– Да вот вам истинный крест! Я-то сам, правда, не видал, но шурин мой, Васька Храпов, слыхали, нет? Так он в стрельцах службу несет, он и рассказывал, будто перед обедом пришел к пыточной парень этот, Митька, да требовал, чтоб дьяка ему тотчас представили. Дескать, на то указ есть царский. Охрана бы и не поверила, а только у забора сам участковый стоял и ручкой помахивал… Они сдуру-то и отдали. Те двое дьяка увели… Царь в обед пожелал допрос учинить, а заключенного-то и нет! Он стрельцов в управление – Митька ни сном ни духом, божится, стервец, что знать ничего не знает! Ну, его в охапку, да к царю, а участкового энтого по сию пору ищут. Небось ужо отыщут, аспида…
– А как ты думаешь, добрый человек, кого ты на телеге везешь? – недобро сощурилась Баба Яга.
– Ясно кого… – ухмыльнулся возница. – Бабку старую, калику перехожую, да купца иноземного, толмача, как видно… Уж больно гладко по-нашему разговаривает.
– Ах ты мужик-лапотник! Деревенщина-засельщина! – в полный голос рявкнула бабка. – Да как ты только посмел в лицо «тыкать» воеводе сыскному, самому участковому, начальнику местного отделения милиции города Лукошкино, батюшке Никите свет Ивановичу?! Как ты посмел про его светлость слухи поганые непроверенные распускать?! А я вот кликну стрельцов, да на дыбу тебя, да язык твой брехливый клещами повыдерну!
Мужичок ошеломленно переводил округлевшие глаза с меня на Ягу и вновь с Яги на меня. Когда до него дошло, что все сказанное имеет под собой реальную почву воплощения, несчастный бросился с телеги наземь и, стуча лбом об обочину, испуганно завопил:
– Каюсь, каюсь, матушка! Прости меня, грешного, неразумного!… Сдуру да сгоряча слово неосторожное молвил. Смилуйся, воевода-батюшка! Не вели казнить, вели миловать! Шестеро детишек по лавкам, уж пожалей сироточек! По гроб жизни зарекусь о нашей милиции дурно говорить!
– Ох, смотри у меня… Вдругорядь не попадайся! А мы, Никитушка, пешком пойдем, уж больно меня на этой телеге растрясло. Ворота – вот они, а дале путь короткий. Ты ведь, чай, прямиком к Гороху? Разобраться бы надо…
До самого царского терема мы шли, не разговаривая друг с другом. Каждый думал о своем. Не знаю, о чем Яга, а я – о своем неугомонном напарнике, которого и на один день без присмотра оставить нельзя – обязательно куда-нибудь влипнет! На кой шиш ему понадобилось вытаскивать из тюрьмы дьяка? Ведь сказано же было – царь самолично допросит, а уж потом и мы зададим кое-какие уточняющие вопросы. Мы! Это значит, я, Баба Яга и уж в самую последнюю очередь – он. Так ведь нет – полез-таки поперед батьки в пекло. Еще же отпирается, балбес. Спутать его не могли, такую орясину ни с кем в Лукошкине не спутаешь. Ну, положим, мой образ далеко за воротами мог и померещиться, но что именно Митяй забрал с собой дьяка, в это я вполне могу поверить. Ох и получит он у меня по мозгам!
– Чего решил-то, Никитушка? Уж больно вид у тебя грозен.
– Так… Ничего особенного. Надо вытаскивать этого сыщика-любителя экстра-класса из царской тюрьмы. Они там ребята на расправу скоры, но я парня за так не брошу. Мой он, в моем отделении служит, а милиция своих не выдает!
– Оно и верно… так вот и надо… так-то оно правильней будет… – строго согласилась Яга.
Таким образом, к страже, охранявшей вход в царские покои, мы подошли с самыми мрачными рожами. Стрельцы встретили нас аналогичными выражениями лиц.
– Где царь?
– На заседании боярской думы. Погоди здесь, сыскной воевода, мы доложим.
Ждать пришлось недолго, стрелец вошел в резные высокие двери, а уже через минуту вылетел оттуда красный как рак. Поправив съехавшую на затылок шапку, он откашлялся и, склонившись ко мне, шепотом попросил:
– Ты уж, батюшка, скажи, что мы тебя, дескать, не пущали! В большом гневе государь… Наорать на меня изволил! Кричит, чтоб духу твоего здесь не было, а потом передумал и повелел сей же час твоей светлости перед его грозные очи предстать… Повинись, участковый, шея гнется, да не ломается. А повинную голову и меч не сечет…
– На месте разберемся, – буркнул я, распахивая дверь.
Яга шмыгнула следом прежде, чем стрельцы сообразили, что царь требовал одного меня.
Тронный зал был полон народа. В центре у стены на высоком резном троне восседал его величество царь Горох. Вдоль стен на покрытых коврами скамьях чинно расположились бояре. Все как на подбор суровые, степенные, с бородами до пояса (в крайнем случае – по грудь), высокие бобровые шапки под потолок, полированные посохи в руках и… неприязненные взгляды в нашу сторону. Представляю, как нелепо я выглядел среди этого векового порядка, старинного уклада, традиционного взгляда на быт, власть и государственную значимость происходящего… Форма запыленная, брюки неглаженые, фуражка набекрень, на плече болтается дурацкая сабля! В придачу небритый и невыспавшийся, глаза красней, чем у кролика…
– Пожаловал, гусь лапчатый! – с ходу заорал на меня государь, от возбуждения он аж подпрыгивал на троне. – Натворил делов, да и в кусты?! Я тебе покажу кузькину мать! Тоже мне – сыскной воевода…
Ей-богу, он так орал, что я даже слова не успевал вставить. Бояре одобрительно кивали, злорадно сдвигая в мою сторону брови. Баба Яга притаилась в уголочке и пока не вмешивалась.
– Вишь какую волю взял! Ужо я-то тебе покажу, ослушник, кто тут главный! И не смей даже рта раскрывать – не видишь, в каком я гневе?! А ведь я, когда гневаюсь, собой не владею – раз-два, и на плаху. На дыбу, на виселицу, на кол! На каторге сгною! С живого шкуру спущу и ремней из нее велю нарезать! Молчать! Не возражать! Не потерплю в своем дому такого самоуправства! А теперь – вон! Все – вон! Всех с глаз долой, живо!!!
Бояре, испуганно повскакав с мест, как куры с насеста, наперегонки бросились к дверям. Там, естественно образовалась пробка. Государь топал ногами, плевался и орал, что сию же минуту самолично всех обезглавит. Встревоженная стража древками топориков подталкивала бояр в спину, пока зал не оказался пуст. Тогда я тоже развернулся и молча пошел на выход.
– А ты-то куда? – раздался спокойный, насмешливый голос сзади.
Царь-батюшка развалился на троне, задрав ноги на подлокотник и удобно скрестив руки на животе.
– Ты не серчай на меня, Никита Иванович… Должен я был при всех на тебя накричать. Уж прости, ежели чем всерьез обидел… Жалобы на тебя опять. Видишь ли, боярина Мышкина в порубе держишь, вот прочие и взроптали. Как, мол, посмел сыскной воевода на боярина столбового голос завысить? Да ведь вся власть царева на боярах тока и держится! Такую бучу подняли, хоть святых выноси… Ну, вот и пришлось мне тебя принародно постращать. Политика – дело грязное, сам понимаешь…
– Ладно, плюнули и забыли…
Мы с царем пожали друг другу руки. Потом Горох хлопнул в ладоши, сунувшим нос слугам было приказано быстренько накрыть стол на двоих.
– На троих, – перерешил Горох, заметив схоронившуюся в уголке Бабу Ягу. – Уж пожалуй и ты за стол, бабушка. Знаю от участкового нашего, что во многих делах ты ему советчица верная. Садись с нами, ешь, пей, да, может, слово мудрое скажешь или нас, торопливых, с умом поправишь…
Все-таки он – настоящий Царь. С большой буквы! Знает, где нужен кнут, а где пряник. Яга просто растаяла от подобного обращения. Я неожиданно понял, как страшно проголодался. Горох не спешил, давая мне возможность насытиться, и сам неторопливо рассказывал обо всем сделанном для обороны города от шамаханов. Должен признать, постарались все на славу…
– Одним словом – готовые мы. Ждем… Пусть только нос к Лукошкину сунут – так встретим – по гроб жизни зарекутся на русские города пасть разевать! Пушки вычищены, ядрышки подготовлены, порох сухохонький бочонками в погребах стоит. Смола в чанах разогретая, вскипятить – дело минутное. Огонь греческий тож подготовили. Конная дружина жеребцов под седлами держит, в одеже спит, тока кликни – враз верхами явятся. Гонцам повелел заставы пограничные предупредить, ежели орду шамаханскую увидят – в бой не вязаться, в стороны отступить, к городу супостата допуская, а ух когда они под стенами-то завязнут – тут с тылу и вдарить! Разобьем мы их, Никита Иванович. Не в первый раз… разобьем.
– Не сомневаюсь, – наконец откликнулся я. – В борьбе с внешним агрессором вам и карты в руки. Давайте по моим делам разберемся. Пока мы с Бабой Ягой летали на выполнение особо опасного задания, вы тут умудрились потерять ценного свидетеля, да еще и арестовать моего полномочного заместителя!
– Парень твой в тюрьме сидит, цепями для острастки прикованный. Песни орет на весь подвал. Грозится, что, вот вернется батюшка сыскной воевода, он ужо всем задаст!
– Расскажите толком, как все произошло. Я не верю, что Митька в чем-нибудь виноват…
– А кто говорил, что виноват? – недоуменно повел плечами царь. – Дураком надо быть, чтоб поверить, будто служивый твой супротив государственной власти заговоры строил… Мозгов у него на энто дело не хватит. Не, тут без шамаханских штучек не обошлось…
