Не выпуская муровского полковника из виду, Ласточкин мимоходом отметил, что вьетнамский авторитет по кличке Хонда, выходя из кафе посередине рынка, при виде полковника нервно вздрогнул, но тотчас же взял себя в руки и спокойно, с видом что-то вспомнившего, развернулся, возвращаясь в кафе. Ласточкин быстро вошел к кафе, пересек его и вышел с другого входа почти в одном шаге за авторитетом.
— Стой! — Он положил руку на плечо Хонды. — Поговорить надо.
Хонда, не вздрогнув и не повернувшись, остановился и, глядя прямо перед собой, спросил:
— Ты сево, опер?
— Нисево, — передразнил его Ласточкин. — Ты кого с той стороны увидел, почему испугался?
— Волкодаву Хромова видел, он мене сажал тюрьма, засем мне итити в ее сторона, я луцсе другой сторона итити.
— Никакой другой сторона тебе не итити, — успокоил Ласточкин Хонду, защелкивая на нем наручники. — Тебе итити со мной поговорить.
— Да, вопросов много, — раздалось позади Ласточкина, и он быстро оглянулся, увидев улыбающегося Хромова, из-за спины которого подмигивал ему Стариков.
— Ну да, — смущенно поддержал Хромова Ласточкин. — Вопросы всегда найдутся…
Вьетнамско-китайско-индийский-дружба! Афгано-туркме-но-турецкий-братство! Кавказский дух вибрировал на территории Черкизовского рынка, находящегося посередине России. Славянство, поигрывая резиновыми «демократизаторами», с равнодушной и ничего хорошего не обещающей заинтересованностью охраняло этот интернациональный вибратор, легким презрением сплевывая в сторону огромной толпы своих соплеменников, всасывающихся в рынок для подкормки и поддержки интернационального и на удивление прожорливого торгово-криминального духа. Черкизовский рынок был живописен, как помойная яма, в которую вылили цистерну французских духов и украсили подвядшими орхидеями.
Полковник Хромов посмотрел на Хонду, тот сидел перед ним на стуле с видом буддийского монаха, и спросил:
— В морду хочешь?
— Нет, не хосю, — поспешно ответил Хонда.
В кабинет, любезно предоставленный Хромову в местном отделении, вошел Саша Стариков:
— Он, видимо, в морду хочет?
— Нет, не хосю, — заверил Сашу Хонда и резиново растянул на своем лице заискивающую улыбку.
Хромов усмехнулся. Он знал, что Хонда говорит на русском великолепно и безо всякого акцента. Знал и Саша Стариков, ему об этом сказал Ласточкин. Туповатая форма дознания «в морду хочешь?» была насквозь искусственная и являлась частью психологической игры, в которой опытные сыщики и надеялись добыть хотя бы немного информации о демонстративном убийстве троих человек в районе ВДНХ. У Хромова было подозрение, что один из убитых имел какое-то отношение к Хонде.
— Что это, Хонда? — Хромов стремительно протянул руку и, оттянув на Хонде свитер, вытащил поверх него золотую цепочку с причудливым медальоном из какого-то странного, отсвечивающего розовым, металла.
— Нисего не знаю, — вспыхнул Хонда. — Ты чё ко мне прибодался, полковник?
После этих слов азиатская беспристрастность Хонды слегка увяла, и из узких прорезей глаз выглянул устоявшийся, истеричный и жестокий российский уголовник. Хонда пробыл в лагере четырнадцать лет благодаря Хромову, раскрутившему его на этот срок за убийство и ограбление русского корейца-коллекционера, москвича в третьем поколении. Хонда тогда еще был не Хондой, а лейтенантом вьетнамской освободительной армии Шон Тинем (Горный Дух), находившимся в России на излечении и отдыхе после ранения…
Увидев медальон, Саша Стариков удивленно хмыкнул и с немым восторгом посмотрел на Хромова. Точно такой же был на одном из трех убитых возле ВДНХ.
— Это изображение духа-покровителя Ким Куи, золотая черепаха, — объяснил Хромов старшему оперуполномоченному. — Дух хороший, добрый, но золотое его изображение могут носить лишь избранные мыонги, а это настораживает. Я за всю жизнь встречаю лишь второго такого избранного. Один убит вместе с двумя гражданами России, наверное, те еще гуси. А второй — Хонда, базарный главшпан прищуренных. Вот и возникает вопрос: зачем нам такие избранные?
— Не нужны! — громко согласился с полковником Саша Стариков и обескураженно спросил: — Что с мыонгом будем делать?
— Пока в КПЗ, — задумчиво решил Хромов. — Там отопление включили, мерзнуть не будет.
— Прокурора санкция не давать! — горячо запротестовал Хонда.
— Давать, давать, — успокоил его Саша Стариков и, положив свою могучую руку на шею задержанного, похлопал по ней. — Еще как давать.
Самым интересным во всем этом Хромову показалось условное обозначение никому не нужной игры. Хромов и Саша Стариков знали, что Хонда говорит на русском даже лучше некоторых русских.
Ананий Сергеевич Тассов родился и вырос в Москве. Его отец, Сергей Игоревич Тассов, родился и вырос в Москве. Мама, Екатерина Власовна Тассова, в девичестве Студнева, коренная москвичка, всегда говорила: «В нашей семье нет ни одного инородца, все коренные москвичи». Поэтому Аник Тассов всегда считал, что титул «москвич» — это что-то на уровне родового дворянства с пожизненными и передающимися по наследству привилегиями. Окончив школу, Ананий поступил на биологический факультет МГУ, он чувствовал в микробиологии невнятные акценты несбывшегося совершенства. Анания возмущало, что слово «человек» звучит неоправданно гордо и самоуверенно, а маленькие, не видимые глазом и даже через простой микроскоп, брусчатые хрусталики надмолекулярно-атомного действия, которые делают поступки человека осмысленными, незаслуженно оставались в тени. После окончания университета Ананий остался в аспирантуре, защитил кандидатскую и почти сразу же докторскую диссертации, стал Ананием Сергеевичем, холостым, молодым, перспективным ученым, которого вот так, небрежно, свел на нет великий уравнитель «АКМ», нашпиговав циничным свинцом возле ВДНХ, в компании странных и двусмысленных личностей.
— Вечно эти ученые в какое-нибудь дерьмо влезут, а мы разгребай лопатой все их высшие стремления, — сердился Хромов, внимательно глядя на Сашу Старикова. — Так, говоришь, информация о Тассове засекречена по высшему государственному уровню?
— Да, — подтвердил Саша. — Выше не бывает, надо ФСБ подключить.
— Ну да, — уныло кивнул Хромов. — Родственная организация, им позвонишь, и они тут же всю информацию тебе на блюдечке преподнесут. — Хромов немного помолчал, торжественно подняв кверху палец, назидательно произнес: — Но существует мужская дружба! — и потянулся к телефонному аппарату, изобразив на лице непривычную для Саши дружелюбную усмешку.
Тарас Веточкин, возглавив отдел аналитических инсинуаций ФСБ, ни капельки не изменился. Он был по-прежнему молодым, как и все сорокалетние, веселым, в меру циничным и не до конца искренним в тех ситуациях, когда это имеет смысл.
— Да! — резко бросил в телефонную трубку Веточкин.
— Нет! — ответили ему в ответ и выжидательно замолчали.
— Хромов? — полувопросительно поинтересовался Веточкин и сам себе ответил: — Ну да, Хромов.
— Тарас, тут такое дело, что тошно от безысходности. Дай мне информацию по Тассову Ананию Сергеевичу, его недавно застрелили, а он весь из себя засекреченный, биолог, ученый.
— Информацию? — удивился Веточкин. — По Тассову? — Не отнимая от уха трубку, он стал щелкать по клавиатуре компьютера. — ГРУ или ЦРУ, разницы никакой, доволен?
— Слушай, — беспардонность Хромова не имела границ, — а как у тебя отношения с Вьетнамом, вась-вась или аля-улю?
— Аля-васю, васю-улю… — Веточкин достал бумажник, пересчитал деньги и выщелкнул на дисплее: — Вьетнам.
— Хонда, бандюк с Черкизовского рынка, — с надеждой проговорил полковник.
— Леонид Максимыч! — возмутился Веточкин. — Это ФСБ, а не спецприемник для бомжей.
— Да ты что? А бывшего лейтенанта вьетнамской армии Шон Тиня знаешь? Он у нас за ограбление и убийство сидел. Освободился и остался в России, теперь на базаре земляков терроризирует.
— Шон Тиня? Информации нет, — соврал Веточкин. — Ищи, полковник, по своим каналам.
— Ага, — дал ему понять Хромов, что все понял. — Откуда у вас вообще информация о чем-либо, и вообще — почем дрова в Ростове?
— Там все бесплатно, Хромов, пошли лучше вечером выпьем чего-нибудь, я кефир люблю, а ты?
— В девятнадцать тридцать жду тебя на служебной машине возле Соловецкого камня. Свою машину не трогай. Я тоже кефир люблю и знаю, как он по мозгам шибает.
— В девятнадцать тридцать пять! — категорически настоял на своем Веточкин и положил трубку.
— Да-а, — скептически произнес, ни к кому не обращаясь, Хромов, покидая салон «ауди» и с наслаждением делая несколько наклонов и приседаний, чем несказанно всполошил пробегающих мимо прохожих, которые не предполагали, что солидный, седеющий человек, вышедший из солидной, официальной машины, начнет заниматься разминочной гимнастикой в центре вечерней Москвы. Оперевшись руками о скамью, Хромов сделал несколько энергичных отжиманий.
