Карлуша, как каждый третий зек страны, был осведомителем. А в Таганроге состоял на связи у Катаева, старшего следователя прокуратуры по особо тяжким преступлениям. Миронов об этом не мог знать. Поэтому, лежа на нарах, Карлуша думал: «Хочу в Таганрог, зачем мне Сочи?» Хотя, если разобраться, в его положении — убийство при отягчающих — особой разницы не было, что Сочи, что Таганрог…
Глория Ренатовна Выщух была приглашена Самвелом Тер-Огонесяном в городской Театр имени А.П. Чехова на премьеру спектакля «Мещанин во дворянстве». Впервые в жизни ей пришлось принимать участие в некоем подобии эксцентричности, ибо на ее 190 сантиметров роста Самвел смог представить лишь свои слегка округлые 178. При этом у Самвела были пронзительные глаза, черные жесткие волосы, выразительные губы и преисполненная внутреннего достоинства осанка. Он мог быть похожим на Наполеона, но великолепный, в стиле а-ля Фрунзик Мкртчян, армянский нос начисто зачеркивал это сходство. На Самвее был черный дорогой костюм, белая, в нантских кружевах, дорогая рубашка, темный, с классическими золотыми разводами, дорогой галстук и черные, с отрицающим вульгарность блеском, дорогие туфли. Глория Ренатовна была вся в ниспадающем, темном, дорогом и ненавязчиво прочерчивающем самые потрясающие части ее тела. Когда они вошли в уже многолюдное фойе театра, где собралась самая элитарная часть города, то, судя по лицам, обратившимся в их сторону, стало понятно, что премьера спектакля потеряла свою актуальность.
Полковник Самсонов, пришедший на премьеру не по своей воле, а по воде супруги Стефании Алексеевны, был в меру солиден и в меру раздражен, когда увидел Самвела Оганесовича Тер-Огонесяна в обрамлении Глории Ренатовны Выщух. «Королева и жулик», — бессознательно подумал Самсонов и усмехнулся. Он знал, что Самвел не жулик, но живописное, если не сказать высокохудожественное, появление колоритной пары толкнуло его на это попахивающее театром сравнение.
— Ты что, Иосиф? — подозрительно глядя на полковника, спросила Стефания Алексеевна и, проследив за его взглядом, понимающе кивнула: — Ты прав, по ним давно тюрьма плачет.
— Да ты что, Стефания? — испуганно взглянул на жену Самсонов. — Она же твоя школьная подруга.
— Кто?! — изумилась Стефания Алексеевна. Внимательно вглядевшись в Глорию Ренатовну и узнав, равнодушно признала свою ошибку. — Господи, как она разжирела и овульгарилась, ее трудно узнать.
«Бабы, — с усмешкой подумал Самсонов и остро позавидовал Самвелу. — Хорошо одевается, стервец, дорого. Надо его проверить на вшивость. Глория не та женщина, чтобы тянуть пустышку». Самсонов лукавил, он знал, что Самвел законно обеспечен и живет вне криминала, но ему доставляло удовольствие так думать, хотя это были и нетипичные для него думы.
В России с давних пор сложились твердо действующие стереотипы: армянин должен быть богатым, русский — бедным. Богатому армянину даже не завидуют, даже уголовный розыск, даже отделы по борьбе с экономическими преступлениями, в прошлом ОБХСС, не возбуждаются при виде богатого армянина. Но богатый русский — это нонсенс, это — никто по-другому не думает — жулик, ворюга, взяточник. Ему завидуют соседи, а силовые ведомства сразу же, безо всяких оснований, берут его — на всякий случай — в оперативную разработку. Это невозможно объяснить. На третьем и особом месте в этих сложившихся странностях стоят евреи. Им завидуют почему-то всегда, и даже если еврей беден, то соседи и правоохранительные органы пребывают в полной уверенности, что еврей богат, по очень хорошо маскируется под бедного… Самсонов мысленно усмехнулся и подумал: «Действительно, почему это на Самвела нет ни одной анонимки, а на скромно-богатого Румянцева, хозяина автомастерской, их присылают чуть ли не каждый день?» Самсонов не успел додумать эту мысль. Стефания Алексеевна слегка дернула его за рукав и проговорила:
— Иосиф, прекрати думать о всякой чепухе, пойдем в зал, уже прозвенел второй звонок.
Театр имени А.П. Чехова — гордость города. Город был горделивым. У него имелись театр, море, шарм, жизнеутверждающие заводы и традиции. Он был наполнен сюжетами, интеллигенцией, хулиганами, жлобами и студентами. Это, конечно, никак не характеризует город, но он отличался особым обаянием, потому что совершенно случайно во время своего основания попал в облако звездной пыли, и она вместе с цементом, кирпичами и фундаментами легла в его основанис. Почти в каждом таганрожце существовала невозбранимая придурь, но попадались и такие, которых можно было считать идиотами на севере, но юг, с его тягой к выпуклости и чрезмерности, превращал их в маньяков. Таково было мнение инспектора уголовного розыска.
Игорь Баркалов стоял возле подъезда Театра имени А.П. Чехова, гордости города Таганрога, и думал: «Дать Самсонову досмотреть первый акт или вызвать сразу?» На этот раз из могилы было извлечено тело Светланы Баландиной. Она погибла в результате трагического и нелепого случая — от «рогов» троллейбуса. На подъезде к остановке «Центральный рынок» троллейбус слегка подпрыгнул на ухабе, слегка вильнул, и эти самые «рога», соскочив с проводов, ухнули вниз. Один из них и упал в центр головы беззаботно болтающей со своим однокурсником Светланы Баландиной. Однокурсник, высокий и смазливый Виктор Ригин, сразу же потерял сознание, ибо кровь, брызнувшая из головы Светы, окропила ему лицо так густо и беспросветно, что многочисленные люди на остановке решили, что «рог» упал именно на него. Ригин упал навзничь и не двигался, а Света, сделав два шага назад, уперлась спиной о стенку троллейбусной остановки, обхватила голову руками и, съехав по стене, умерла. Похороненная вчера, сегодня Света лежала в сквере завода «Красный котельщик». Лежала за грядой декоративного кустарника, обрамляющего аллею, на свежеподстриженной траве газона под ярким фонарем. Это было наглостью. Неведомый и жуткий эстет причесал ей волосы, расправил складки на платье, сложил руки и положил розу на грудь. Опергруппа окружила этот круг света, молчала и не двигалась…
Светлана Баландина училась в музыкальном училище по классу фортепьяно. Рядом с училищем находился радиотехнический институт и неподалеку, рукой подать, медицинское училище и факультет иностранных языков педагогического института. Центр города и студенческой жизни, перекресток сексуальных открытий, постоянное ожидание и готовность к любовным приключениям. Радостное волнение от предвкушения головокружительного интима и лихорадочное, на грани шизофрении, состояние влюбленности, которая в летнее время напоминает припадок.
Света была очаровательно-соблазнительна и соблазнительно-очаровательна одновременно. Тонкие черты юного лица, чуть затененного хрупкими мерцающими очками, придавали ему выражение некой многообещающей тайны и притягивали к себе взгляд любого и каждого мужчины города Таганрога. При виде ее молодые, и даже очень молодые, и даже совсем еще сопливые мужчины со стуком ставили на стол летнего кафе свои бутылки с пивом, переглядывались, с восхищением мотали головами и произносили озадаченно-восторженно: «Это да!… Это телка!… Это баба!…» Некоторые произносили другие слова, и даже нецензурные, но восторг их был неподдельным, а непосредственный и наивный мат выражал высшую степень признания красоты. Просто в городе Таганроге, также как в Ростове-на-Дону и остальных городах юга России, не все знают другие слова для передачи бурных внутренних эмоций сексуального оттенка, но зато все умеют увидеть и оценить.
Именно эти возгласы сопровождали каждый шаг Светы по родному городу и окутывали ее прозрачным облаком мужского восторга и желания.
Но был у Светы Баландиной один существенный, неведомый даже ей самой, недостаток. Об этом знали только родители Светы, отец-хирург и мать-онколог. Только они знали, что внутри Светы вызрела и вот-вот должна была взорваться болью и последующей за ней смертью нелепая и не оставляющая шансов болезнь — саркома, рак костного мозга и соединительных тканей. Поэтому, когда на них обрушилась весть о трагической смерти дочери, они решили, что «рога» троллейбуса сорвались не случайно, их столкнула рука Бога…
Миронов обвел свой прокурорский кабинет взглядом, встал с кресла, подошел к окну и посмотрел со второго этажа на Лермонтовский переулок. Ничего не увидев из-за пышной зелени акаций, заслонявших окно, он вздохнул и прислонился лбом к стеклу. Он вспомнил, как совсем недавно жил полнокровно и яростно, как расследовал до конца не доведенное дело об убийстве Сергея Васильева, вспомнил московский загул и Стефана Искру.
В дверь кабинета постучали.
— Войдите, — уныло согласился со стуком Миронов.
В кабинет вошел старший следователь прокуратуры по особо тяжким преступлениям Катаев.
— Что там у тебя? — уже взяв себя в руки, начальственно спросил Миронов.
