Дракон скрылся из глаз, проскочив между сараями. Я ожидал крики с той стороны, но все оставалось тихо.
Из-за плетня пугливо выглядывают девки, все в одинаковых сарафанах, потом на крыльцо большого дома неспешно вышла женщина, толстая и важная, как породистая корова, голова целомудренно укрыта платком по самые брови, так же спрятаны от мужских взглядов подбородок и шея.
Боудеррия крикнула властно:
— Кто здесь старший?
Женщина поклонилась, ответила с достоинством:
— Я здесь староста, госпожа.
Она смотрела на Боудеррию с удовольствием, как и та на нее, обе женщины в этом мужском мире, а обе командуют мужчинами.
— Овса для коней, — распорядилась Боудеррия, — можно сыра в дорогу. За все заплатим.
— Все сделаем, госпожа…
Я поинтересовался у старостихи:
— Я слышал, у вас в деревне живет некая колдунья. Предсказывать умеет?.. А еще видел что-то совсем уж несуразное… настоящий дракон перебежал нам дорогу.
— К удаче, — сообщила она.
— Ладно, — согласился я, — пусть к удаче, но… дракон? Это что, ваша колдунья его так приручила?
Она широко заулыбалась, показывая крупные желтые зубы.
— Ну что вы, господин! Наша Стефа вообще колдовать не умеет.
— Но как же…
Она подбоченилась, вид донельзя гордый, сказала с пренебрежением человека почти образованного:
— Это все наше невежество, господин. Знаете же, все простые люди думают только о своем огороде да как нажраться. Если встретит на дороге мышь или ящерицу какую, затопчет и пойдет дальше. А Стефа всегда была жалостливой. В детстве подбирала щенков, котят, притаскивала домой… Однажды вот так подобрала одну толстую уродливую ящерицу, что едва ползала. Спрятала ее в сарае, а то родители обычно всех ее подобранных щенков и котят на другой день топили, пока она где-то бегает…
— Понятное дело, — буркнул я, — понимаю…
— Ну вот, — продолжила она победно, — ящерица та росла, начала бегать шустрее. Оказывается, только вылупилась и еще даже ползать не научилась. В общем, вырос крепенький такой и могучий дракончик, который привязался к ней, как к маме. И слушается во всем. Чешуя на нем наросла такая, что никаким топором, даже самым острым, нельзя даже поцарапать. В общем, сейчас он подрос, чешуя из стали, но, наверное, еще подрастет.
— И что она?
Она отмахнулась.
— А ничего. Так и живут. Только теперь ни один волк и близко не подходит к деревне!
— Дракона чуют?
— Стефа отпускает, — пояснила старостиха, — своего зверька в лес поохотиться. Ну, а народ решил, что она умеет вообще любым лесным зверем повелевать. Дураки!
— А вы не верите?
Она подбоченилась.
— Я даже читать умею!
— Жаль, — сказал я. — Мне бы больше понравилось, чтоб она в самом деле умела.
Она пожала плечами.
— И она, и ее дракончик еще молоды, господин.
Крестьяне принесли два мешка с зерном, их погрузили на запасных коней. Мы двинулись к указанному дому, где и живет та самая колдунья.
Она вышла навстречу, простая деревенская девушка, густые черные, как вороново крыло, волосы собраны в толстую косу, лицо ясное с густыми чернющими бровями, что сразу приковывают внимание, очень выразительные глаза, крепкая фигурка крестьянского сложения, бедное платьице до щиколоток.
— Это ты Стефа? — спросил я. — Видели мы твоего питомца!.. Бегает без привязи и намордника… А вдруг кого укусит?
Она сказала умоляюще:
— Только ничего ему не делайте! Он никого не трогает!.. Я его еще совсем маленьким носила ко всем, чтобы он познакомился и подружился.
— И что, — спросил я с интересом, — подружился?
Она помотала головой.
— Нет, но людей не трогает. Как и скот. А в лесу ест не только волков, вообще все ест… ну, как хрюшка.
— Человек еще хрюшее, — сказал я надменно, — мы едим даже то, что ни одна свинья есть не станет. А с платочком ты хорошо придумала!
— Спасибо, господин…
— А он их не теряет?
— Теряет, — ответила она грустно, — но у меня всегда есть в запасе.
— Молодец, — сказал я снова, — это ты, говорят, умеешь предсказывать будущее?
Она перевела взгляд на Боудеррию и ее команду, что уже слезли с коней и смотрят на нее в жадном ожидании чудес.
— А разве кто-то умеет? — спросила она жалобно. — Это все враки. Я только и могу, что видеть людей…
— Это как? — спросил я.
Она кивком указала на Боудеррию.
— Вот она из очень знатной семьи… Да, она принцесса, жила в королевском дворце… Много слуг, посуда из золота, подсвечники с драгоценными камнями… Вот этот воин — тоже из знатных, он повелевал конницей…
Я оглянулся на Маркуса, кивнул деревенской колдунье:
— Продолжай.
— В этом отряде много знатных людей, — произнесла она замедленным голосом, словно в трансе, но с удивлением, — очень много… но вы не развлекаться выехали… Вот этот воин вам врет…
Я насторожился, проследил за ее взглядом. Каспар и Ульрих, самые битые жизнью и всегда настороженные, сразу же сдвинулись и встали за спиной Роджера Тхорнхилла, которого звали принцем.
— Гм, — сказал я, — с ним разберемся. А что скажешь обо мне?
Все затаили дыхание, даже Роджер, ощутивший смертельную угрозу, насторожился и впился в нее взглядом.
Она слабо улыбнулась:
— Господин обладает мощью, непонятной мне. Он весь закрыт настолько, что я вижу только сверкание молний, раздирающих тьму. И… ничего больше.
— Это даже больше, — произнес я, — чем увидели другие. Возьми эти монеты… нет-нет, не отказывайся, это на прокорм твоего питомца. Хоть его и подкармливают всей деревней, но все же…
Она смотрела нам вслед, пока мы выезжали из села, а из-за сарая, как мне показалось, выглядывает опасливо ее малолетний дракон.
Едва выехали за околицу, Боудеррия остановила коня и повернулась к Роджеру Тхорнхиллу.
— Рассказывай, — велела она холодно, глаза блеснули беспощадным гневом. — Ты обманул всех! Даю минуту на оправдание.
Маркус сказал нерешительно:
— А эта девка не могла ошибиться? Я с ним уже год странствую, он всегда был честен… Я ей не верю.
Роджер сидел в седле, окруженный бывшими соратниками, не убежишь, двое сняли заряженные арбалеты и взяли его на прицел, он покряхтел и проговорил, не поднимая головы:
— Она права…
Маркус вскрикнул, опережая Боудеррию:
— Точно? Ты нам врал?
— Да, — ответил Роджер, — я никакой не принц. Я самый простой воин из мелкого горного племени.
Боудеррия медленно и страшно наливалась гневом, лицо заполыхало пурпуром, а в глазах вспыхнуло пламя.
Я сказал строго, опережая ее крик:
— Ты скажи главное, зачем тебе это понадобилось?
Он поднял голову и посмотрел на меня с недоверием, потом криво усмехнулся.
— Спасибо, ваше высочество, за очень лестный вопрос.
— Ну, — сказал я резко, — не вижу ничего лестного.
— Вы не назвали меня лжецом, — ответил он невесело, — а сразу задали самый правильный вопрос.
— Тогда отвечай, — потребовал я.
— Мы воевали с бодарами, — ответил он хриплым голосом, лицо потемнело, а глаза сузились, — их было в десятки раз больше, мы дрались храбро, но потерпели поражение. В плен попали в основном раненые и оглушенные, среди них был и принц Роджер. Он уже был изранен, а бодары известны жестокими пытками, которым они подвергают вообще всех, кто попадает к ним в плен. Принц все рассказал бы… Но бодары не знали принца в лицо, и когда его начали искать среди пленных, я назвался его именем. Меня забрали в пыточный подвал.
Я тяжело вздохнул.
— Ты пошел на подвиг.
Он нервно дернул щекой.
— Не слишком уж… Они едва приковали меня к стене и начали накалять в огне крюки и щипцы, как наши полусоюзники уренги начали наступление и ворвались в крепость… В общем, меня освободили, но я не знал, как отнесутся к принцу уренги, вдруг да захотят его удержать у себя для обмена, и продолжал называть себя принцем…
— Разумно, — одобрил я. — А потом?
— Потом, — ответил он тоскливо, — я увел большой отряд, что доверился мне, как принцу, и мы вышли из той бессмысленной войны. Если бы я им открылся, они бы оставили меня, разбрелись, их бы переловили и перебили. Вот потому так и остался всюду принцем… Все время хотел раскрыться, но всегда что-то мешало.
Он умолк, я окинул взглядом лица воинов, смотрят сочувствующе, перевел взгляд на Боудеррию. На ее щеках еще полыхает румянец, очень красивое зрелище, все-таки у нее нежнейшая кожа, хотя под нею и тугие мышцы, однако красиво вырезанные ноздри перестали раздуваться в необузданном гневе, жестко сдерживаемом ее железной волей.
Она бросила на меня косой взгляд, но я скромно молчу, командир у нас она, ему, то есть ей, и решать, а я что, мимо еду, мое дело молчать в тряпочку.
